Вмешалась Полина:
— Мальчики, мы от Бармалея…
— Да? — не поверил старший, самый задержавшийся в развитии. И в половом, кажется, тоже. Этакий евнух весом в тонну.
Пока он размышлял о смысле жизни, его коллега, быстрый, как лошак, убежал под сень деревьев. Где, как я понял, произошла связь. Через космос и сотовый телефончик.
Вероятно, Бармалей выразил свое отношение к ситуации какими-то незнакомыми мне словами, потому что на уличной импровизированной сцене появилось новое действующее лицо. Молодой вышколенный куратор местности. При галстуке-удавке. В чиновничьем костюме. Длиннополом, модном плаще. Был сама любезность; улыбался, как на торжественном приеме, посвященном 70-летию ленинского комсомола. Такой бы в другой жизни рапортовал партии и правительству об ударном труде советской молодежи на железнодорожных магистралях и был бы счастлив от «петушка» — рукопожатия с очередным земным божком — генсеком. (Странный словесный ряд — генсек, дровосек, гомосек и так далее.)
Уж, право, не знаю, что лучше. Быть куратором гомосеков и дровосеков или генсеком комсомольской организации? Что, впрочем, одно и то же, по-моему.
— Ребята, добрый вечер, — сказал он. — Извините, сами понимаете… Чем могу быть полезен?
Я ответил, чем. Построить курятник по ранжиру и вместе с ним отправиться на строительство Байкало-Амурской магистрали. Власть поменялась и требует общественных подвигов. А не личных жертв. Разумеется, я шутил. Про себя. О БАМе.
Пока я шутил сам с собой, из импортного лимузина была извлечена странная дама средних лет, похожая на старуху Шапокляк. Извлекалась она со скандалом — не желала то ли выходить на холод повседневности, то ли терять жирного гуся. Богатенького клиента.
Наконец она была представлена: Тетя Пава, собственной персоной. Просим любить и жаловать.
Ба! Вот она какая — знаменитая, как БАМ, Тетя Пава. Здравствуй-здравствуй, хрен мордастый. Хрен — потому что эта театрализованная особь была-таки мужицкого рода. Как бы. В рюшечках, юбочках, в шляпке и вуали. С пронзительным хайлом. Таким бы я сразу по рождении вручал кайло и отправлял в город Запендюханск, на урановые копи. Потому что БАМ для таких — рай.
— Да что вы меня… Ну иду-иду. Я же говорила с интеллигентным человеком. Что о нас подумают? Фи! В чем дело? Так же нельзя работать с клиентом… — Ей (ему) объяснили причину тревоги. — Ой, а что мне Бармалей? Я женщина свободная… Да-да, так и передайте этому ужасному, ха-ха, Бармалейке, я его люблю!.. А он меня нет, хи-хи!.. Ну, что у вас, друзья?.. Вы можете быть со мной откровенными. Ваши проблемы — проблемы Тети Павы… Говорите как на духу…
Честно говоря, у меня было два желания. Первое — облевать шляпку и вуаль этой болтливой, глупой, омерзительной фурии. И второе — облевать ещё раз. Шляпку и вуаль.
И только присутствие Полины и отсутствие пищевых шлаков в моем желудке сдержали мои естественные чувства. Что там говорить, не всегда исполняются наши мечты, это правда.
Я показал леди в е'шляпке и в такой же вуали фото юноши. (Фото мы нашлепали в неограниченном количестве.) Тетя Пава зашлась в экзальтации:
— Боже мой, какая мордашечка! Мордуляшечка. Вылитая я. В молодости, ха-ха! О, дайте-дайте мне его! И я сделаю из него душечку.
— Так это… — заскрипел я зубами. — Мы бы сами хотели… Получить…
— На блюдечке с голубой каемочкой? — цыкнула красавица Шапокляк. Так-так. Поищем девочку. Мы не милиция, найдем, хи-хи. Как её имя?
— Рафаэль, — пискнула Полина.
— Прекрасно-прекрасно, — строго покосилась на неё Тетя Пава. Фотомордочку я в свою коллекцию?.. Обожаю таких сладеньких, таких чернявеньких… Щечки-то, щечки — наливные яблочки, а глазки-глазки бархотки…
Я уж не рад был, что судьбе угодно было столкнуть меня с этим миром, где все жители нуждались в ремонте. Всех частей тела. Особенно той, которая болталась на плечах вместо головы. Но в шляпке.
Было такое впечатление, что весь вечер я занимаюсь лишь тем, что пытаюсь очистить желудок. От литра бензина и килограмма дерьма, скушанных мною на десерт. В буфете театра Романюка.
И все мои попытки оздоровить организм тщетны. Клетки отравлены ядом, и рубиновая кровь уже начинает хереть… Проще говоря, трататец приблизился очень даже заметно.
От скоропостижной смертушки меня спас приезд маленького, метр с кепкой, но большого, как утверждают, метра современного искусства кино. Похожего из-за обильной повсеместной растительности на доброго лесовичка. В кожаной, кстати, кепке. Его окружала шумная творческая молодежь. С бутылками шампанского. И было непонятно, то ли они приехали встречать Новый год, то ли выбирать натуру для нового фильма, то ли тесно общаться с экзальтированными подружками.
Деятелей культуры встречали с восторгом и любовью. Начиналась цыганщина — не хватало лишь медведя в розовой вуали. Хотя за зверя вполне мог сойти предельно улыбчивый метр в кепке.
— Ой, какие люди! — взвизгнула Тетя Пава метру. — Папулечка мой, соловушка золотой, радость моя ненаглядная! — И нам: — Ой, простите, простите меня, такую дуреху… Не волнуйтесь, детки, сделаем все, что в наших слабых, хи-хи, силенках…
Я и Полина были чужими на этом празднике жизни. Любезно попрощавшись с куратором, который пообещал всячески содействовать нашим поискам, мы пошли к джипу.
Беспорядочная пальба пробками из бутылок шампанского и вопли любителей субъективистского кино приветствовали наш уход.
Мы сели в джип, как будто вернулись на родину. Вкусно пахло металлом, степной пылью, разбитой, ухабистой, проселочной дорогой. И даже запах бензина… М-да.
Полина поежилась — я включил печку. Хрустнул ключом зажигания.
— Чего-то такого хочется… Чтобы душа закрылась и…
— …и не открывалась, — прекрасно поняла меня девочка. — У бабы Кати для этого случая… Настоечка. На лечебных травах.
— Я как-то обещался с ней дирибиридернуть. По-моему, после сегодняшнего… — говорил я, выруливая родной джип из стойла лакированных иномарок. Признаюсь, у меня появилось нехорошее желание пырнуть пару-другую чужих колес. Шилом. Да, боюсь, неправильно буду понят своей спутницей. Никитин, тот бы меня понял. И даже помог. В деле борьбы с международным империализмом. — А не поздно ли нам в гости? — увидел я луковичку уличных часов. — «Спокойной ночи, малыши» уже закончились.
— Саша, баба Катя считает тебя за сына, — сказала на это девушка. Так что неси это звание гордо. И если обещал дирибиридернуть, значит, надо дирибиридернуть.
Я одобрительно хмыкнул — девочка училась на глазах. Надеюсь, только хорошему. У меня. А я — у нее, знающей о зигзагах жизни и человеческих слабостях, пожалуй, куда больше моего. Более того, она к нашим похождениям, например, отнеслась с олимпийским спокойствием, а я никак не мог освободиться от куска дерьма, застрявшего в кишках.
Надо признать, что учение Шаолиня («Забудь о бренной жизни своей. С просветленной душой иди на горы мечей!») в наших «цивилизованных» условиях теряет свой просветительский и боевой смысл. Какие тут горы мечей? Вокруг одни холмистые жопы. Идти на них? С просветленной душой?
И я решил: чтобы моя душа вновь просветлела, нарушу запрет не пить. Великие создатели системы ушу: Лао-цзы, Чжуан-цзы и другие — не могли и в страшном сне представить, что враг будет гнездиться в седалище. У современного мира. И уничтожить этот порок, как неприятеля, невозможно. Тут нужны принципиальные меры.
Была бы моя воля, клюкнул бы я лекарственной настоечки да тиснул бы ядерную тротиловую шашечку в задний проход человечеству. Чтобы прекратить это разложение, распад и гниение. Увы, ядерный чемоданчик находится не у меня. Так что остается одно — вмалинить от души. Чтобы уничтожить привкус испражнений мира. И потом спокойно уснуть. И видеть сны. Про грядки, студеную колодезную водицу и красную молодицу, похожую на…
Полина оказалась права — нас ждали. Как родных. Тетя Катя и Ника заманипулировали на кухне посудой — мое предложение полечить нервную систему было встречено с энтузиазмом. При одном воздержавшемся. Никитине, припомнившем утреннюю нахлобучку. Ему. От меня.
Я отвечал резонно: мы ещё не ходили в театр, где некоторые несознательные, но хозяйственные граждане совершили акт вандализма. Это я утверждал с полной уверенностью, потому что уже обнаружил в домашнем туалете ручку с шариком. Из слоновой кости. Для поднятия механизма пуска сточных и бурных вод в Мировой океан.
И потом: мы с Полиной видели такое, что без бутылки не забудешь… А если вспомнишь, вздрогнешь.
Ника тут же пристала: что же мы такое видели? А видели мы, детка, страшного и ужасного Бармалея, да, Полина? Александр, да? И зубы у него были зубастые, да? Зубки как зубки, да? И скрипит он этими зубищами и говорит: идите вы, друзья, к Тете Паве, да, будет она шелковая, да? Как батистовый шнурочек. А шнурочки у нее, вспомнила Полина, увидеть и умереть. На шляпке, уточнил я.
И тут мы оба, я и Полина, принялись хохотать. Как мы смеялись! Мы хохотали, как сумасшедшие. Тетя Катя малость испугалась за наше душевное равновесие и ухнула каждому по стаканчику лечебной настойки. На малине.
И вся наша веселая гоп-компания дружно замалинила божественно-лекарственный нектар. И я сразу почувствовал, как засохший кус экскрементов растворяется, исчезая в небытии моего желудка. Хорошо!
Ничего, можно ещё сражаться, пока существует такая бронированная защита. Я имею в виду людей, окружающих сейчас меня. Нормальных. И героических. Потому что жить в окружении наступающих колонн предателей, воров, извращенцев и прочей разлагающейся нечисти очень трудно.
Прости меня, Господи, за пафос! И поддержи. Нет, не меня. А тех, кто защищает меня. И в этой защите будет моя сила. Моя вера. Моя любовь.
И спал я. И видел сон. Спокойный и умиротворенный, как плеск морской темной волны. На ней качался молодой и сильный человек — и небо над ним было в плазменных мазках заходящего светила.
День удалялся в пламенеющем плаще, как Великий Инквизитор на покой. А по берегу, утопая в песке по щиколотки, брела девушка. На её руках, как на престоле, спал малыш. Крупненький, лобастенький, с закрытыми раковинками глаз. Сладкая слюнка тянулась из вспухших детством губ. А чубчик, выстриженный по моде, был выгоревшим и вихрастым — милый, наивный знак времени.
Я узнал всех троих. Это был мой отец. Моя мама. И я, спящий бутуз. И им, троим, было покойно и счастливо. Отец, в багряном панцире, выступил из волн. Мама засмеялась: красавец! Красный, как к'аб'. Отец погрозил пальцем: красавец! Красный, как красный командир! Мама защитила ребенка от брызг: Санька проснется. Даст тебе перцу. Красного! Это точно, довольно проговорил отец, он ещё всему миру задаст перцу!..
И они пошли по песчаному берегу, пропахшему йодистыми водорослями, которые Санька таскал обратно в море — кормить 'ыбок и к'абов. А за ними неторопливо двигались по приятно прохладному песку мягкие, теплые сумерки, похожие на сиреневых бесшумных зверей. С тяжелыми, мощными лапами…
…Проснулся я от странного ощущения, что кто-то ходит по моему лицу. В утренне-сумрачной комнате.
Самые худшие предположения оправдались: у самого носа я обнаружил подошвы ног. Чужих, разумеется. Зрелище на любителя, право. Я фыркнул и выпал из тахты. Осмотревшись, я все понял. Ноги принадлежали Никитину. Екатерина Гурьяновна уложила нас после праздника «валетиком». Для общего удобства. Спасибо, тетя Катя, утешает лишь одно, что я не пришел в гости с лошадью.
Тут я вспомнил слова Полины о том, что я не гость в этом доме, затем вспомнил нашу приятную во всех отношениях ночную пирушку, и уже только после светлеющая, как рассвет, память выдала всю информацию. По вчерашнему дню.
Как сказал классик, вихри враждебные веют над нами… И эти самые вихри в моих извилинах, пропитанных лечебной настойкой… подняли меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
— Мальчики, мы от Бармалея…
— Да? — не поверил старший, самый задержавшийся в развитии. И в половом, кажется, тоже. Этакий евнух весом в тонну.
Пока он размышлял о смысле жизни, его коллега, быстрый, как лошак, убежал под сень деревьев. Где, как я понял, произошла связь. Через космос и сотовый телефончик.
Вероятно, Бармалей выразил свое отношение к ситуации какими-то незнакомыми мне словами, потому что на уличной импровизированной сцене появилось новое действующее лицо. Молодой вышколенный куратор местности. При галстуке-удавке. В чиновничьем костюме. Длиннополом, модном плаще. Был сама любезность; улыбался, как на торжественном приеме, посвященном 70-летию ленинского комсомола. Такой бы в другой жизни рапортовал партии и правительству об ударном труде советской молодежи на железнодорожных магистралях и был бы счастлив от «петушка» — рукопожатия с очередным земным божком — генсеком. (Странный словесный ряд — генсек, дровосек, гомосек и так далее.)
Уж, право, не знаю, что лучше. Быть куратором гомосеков и дровосеков или генсеком комсомольской организации? Что, впрочем, одно и то же, по-моему.
— Ребята, добрый вечер, — сказал он. — Извините, сами понимаете… Чем могу быть полезен?
Я ответил, чем. Построить курятник по ранжиру и вместе с ним отправиться на строительство Байкало-Амурской магистрали. Власть поменялась и требует общественных подвигов. А не личных жертв. Разумеется, я шутил. Про себя. О БАМе.
Пока я шутил сам с собой, из импортного лимузина была извлечена странная дама средних лет, похожая на старуху Шапокляк. Извлекалась она со скандалом — не желала то ли выходить на холод повседневности, то ли терять жирного гуся. Богатенького клиента.
Наконец она была представлена: Тетя Пава, собственной персоной. Просим любить и жаловать.
Ба! Вот она какая — знаменитая, как БАМ, Тетя Пава. Здравствуй-здравствуй, хрен мордастый. Хрен — потому что эта театрализованная особь была-таки мужицкого рода. Как бы. В рюшечках, юбочках, в шляпке и вуали. С пронзительным хайлом. Таким бы я сразу по рождении вручал кайло и отправлял в город Запендюханск, на урановые копи. Потому что БАМ для таких — рай.
— Да что вы меня… Ну иду-иду. Я же говорила с интеллигентным человеком. Что о нас подумают? Фи! В чем дело? Так же нельзя работать с клиентом… — Ей (ему) объяснили причину тревоги. — Ой, а что мне Бармалей? Я женщина свободная… Да-да, так и передайте этому ужасному, ха-ха, Бармалейке, я его люблю!.. А он меня нет, хи-хи!.. Ну, что у вас, друзья?.. Вы можете быть со мной откровенными. Ваши проблемы — проблемы Тети Павы… Говорите как на духу…
Честно говоря, у меня было два желания. Первое — облевать шляпку и вуаль этой болтливой, глупой, омерзительной фурии. И второе — облевать ещё раз. Шляпку и вуаль.
И только присутствие Полины и отсутствие пищевых шлаков в моем желудке сдержали мои естественные чувства. Что там говорить, не всегда исполняются наши мечты, это правда.
Я показал леди в е'шляпке и в такой же вуали фото юноши. (Фото мы нашлепали в неограниченном количестве.) Тетя Пава зашлась в экзальтации:
— Боже мой, какая мордашечка! Мордуляшечка. Вылитая я. В молодости, ха-ха! О, дайте-дайте мне его! И я сделаю из него душечку.
— Так это… — заскрипел я зубами. — Мы бы сами хотели… Получить…
— На блюдечке с голубой каемочкой? — цыкнула красавица Шапокляк. Так-так. Поищем девочку. Мы не милиция, найдем, хи-хи. Как её имя?
— Рафаэль, — пискнула Полина.
— Прекрасно-прекрасно, — строго покосилась на неё Тетя Пава. Фотомордочку я в свою коллекцию?.. Обожаю таких сладеньких, таких чернявеньких… Щечки-то, щечки — наливные яблочки, а глазки-глазки бархотки…
Я уж не рад был, что судьбе угодно было столкнуть меня с этим миром, где все жители нуждались в ремонте. Всех частей тела. Особенно той, которая болталась на плечах вместо головы. Но в шляпке.
Было такое впечатление, что весь вечер я занимаюсь лишь тем, что пытаюсь очистить желудок. От литра бензина и килограмма дерьма, скушанных мною на десерт. В буфете театра Романюка.
И все мои попытки оздоровить организм тщетны. Клетки отравлены ядом, и рубиновая кровь уже начинает хереть… Проще говоря, трататец приблизился очень даже заметно.
От скоропостижной смертушки меня спас приезд маленького, метр с кепкой, но большого, как утверждают, метра современного искусства кино. Похожего из-за обильной повсеместной растительности на доброго лесовичка. В кожаной, кстати, кепке. Его окружала шумная творческая молодежь. С бутылками шампанского. И было непонятно, то ли они приехали встречать Новый год, то ли выбирать натуру для нового фильма, то ли тесно общаться с экзальтированными подружками.
Деятелей культуры встречали с восторгом и любовью. Начиналась цыганщина — не хватало лишь медведя в розовой вуали. Хотя за зверя вполне мог сойти предельно улыбчивый метр в кепке.
— Ой, какие люди! — взвизгнула Тетя Пава метру. — Папулечка мой, соловушка золотой, радость моя ненаглядная! — И нам: — Ой, простите, простите меня, такую дуреху… Не волнуйтесь, детки, сделаем все, что в наших слабых, хи-хи, силенках…
Я и Полина были чужими на этом празднике жизни. Любезно попрощавшись с куратором, который пообещал всячески содействовать нашим поискам, мы пошли к джипу.
Беспорядочная пальба пробками из бутылок шампанского и вопли любителей субъективистского кино приветствовали наш уход.
Мы сели в джип, как будто вернулись на родину. Вкусно пахло металлом, степной пылью, разбитой, ухабистой, проселочной дорогой. И даже запах бензина… М-да.
Полина поежилась — я включил печку. Хрустнул ключом зажигания.
— Чего-то такого хочется… Чтобы душа закрылась и…
— …и не открывалась, — прекрасно поняла меня девочка. — У бабы Кати для этого случая… Настоечка. На лечебных травах.
— Я как-то обещался с ней дирибиридернуть. По-моему, после сегодняшнего… — говорил я, выруливая родной джип из стойла лакированных иномарок. Признаюсь, у меня появилось нехорошее желание пырнуть пару-другую чужих колес. Шилом. Да, боюсь, неправильно буду понят своей спутницей. Никитин, тот бы меня понял. И даже помог. В деле борьбы с международным империализмом. — А не поздно ли нам в гости? — увидел я луковичку уличных часов. — «Спокойной ночи, малыши» уже закончились.
— Саша, баба Катя считает тебя за сына, — сказала на это девушка. Так что неси это звание гордо. И если обещал дирибиридернуть, значит, надо дирибиридернуть.
Я одобрительно хмыкнул — девочка училась на глазах. Надеюсь, только хорошему. У меня. А я — у нее, знающей о зигзагах жизни и человеческих слабостях, пожалуй, куда больше моего. Более того, она к нашим похождениям, например, отнеслась с олимпийским спокойствием, а я никак не мог освободиться от куска дерьма, застрявшего в кишках.
Надо признать, что учение Шаолиня («Забудь о бренной жизни своей. С просветленной душой иди на горы мечей!») в наших «цивилизованных» условиях теряет свой просветительский и боевой смысл. Какие тут горы мечей? Вокруг одни холмистые жопы. Идти на них? С просветленной душой?
И я решил: чтобы моя душа вновь просветлела, нарушу запрет не пить. Великие создатели системы ушу: Лао-цзы, Чжуан-цзы и другие — не могли и в страшном сне представить, что враг будет гнездиться в седалище. У современного мира. И уничтожить этот порок, как неприятеля, невозможно. Тут нужны принципиальные меры.
Была бы моя воля, клюкнул бы я лекарственной настоечки да тиснул бы ядерную тротиловую шашечку в задний проход человечеству. Чтобы прекратить это разложение, распад и гниение. Увы, ядерный чемоданчик находится не у меня. Так что остается одно — вмалинить от души. Чтобы уничтожить привкус испражнений мира. И потом спокойно уснуть. И видеть сны. Про грядки, студеную колодезную водицу и красную молодицу, похожую на…
Полина оказалась права — нас ждали. Как родных. Тетя Катя и Ника заманипулировали на кухне посудой — мое предложение полечить нервную систему было встречено с энтузиазмом. При одном воздержавшемся. Никитине, припомнившем утреннюю нахлобучку. Ему. От меня.
Я отвечал резонно: мы ещё не ходили в театр, где некоторые несознательные, но хозяйственные граждане совершили акт вандализма. Это я утверждал с полной уверенностью, потому что уже обнаружил в домашнем туалете ручку с шариком. Из слоновой кости. Для поднятия механизма пуска сточных и бурных вод в Мировой океан.
И потом: мы с Полиной видели такое, что без бутылки не забудешь… А если вспомнишь, вздрогнешь.
Ника тут же пристала: что же мы такое видели? А видели мы, детка, страшного и ужасного Бармалея, да, Полина? Александр, да? И зубы у него были зубастые, да? Зубки как зубки, да? И скрипит он этими зубищами и говорит: идите вы, друзья, к Тете Паве, да, будет она шелковая, да? Как батистовый шнурочек. А шнурочки у нее, вспомнила Полина, увидеть и умереть. На шляпке, уточнил я.
И тут мы оба, я и Полина, принялись хохотать. Как мы смеялись! Мы хохотали, как сумасшедшие. Тетя Катя малость испугалась за наше душевное равновесие и ухнула каждому по стаканчику лечебной настойки. На малине.
И вся наша веселая гоп-компания дружно замалинила божественно-лекарственный нектар. И я сразу почувствовал, как засохший кус экскрементов растворяется, исчезая в небытии моего желудка. Хорошо!
Ничего, можно ещё сражаться, пока существует такая бронированная защита. Я имею в виду людей, окружающих сейчас меня. Нормальных. И героических. Потому что жить в окружении наступающих колонн предателей, воров, извращенцев и прочей разлагающейся нечисти очень трудно.
Прости меня, Господи, за пафос! И поддержи. Нет, не меня. А тех, кто защищает меня. И в этой защите будет моя сила. Моя вера. Моя любовь.
И спал я. И видел сон. Спокойный и умиротворенный, как плеск морской темной волны. На ней качался молодой и сильный человек — и небо над ним было в плазменных мазках заходящего светила.
День удалялся в пламенеющем плаще, как Великий Инквизитор на покой. А по берегу, утопая в песке по щиколотки, брела девушка. На её руках, как на престоле, спал малыш. Крупненький, лобастенький, с закрытыми раковинками глаз. Сладкая слюнка тянулась из вспухших детством губ. А чубчик, выстриженный по моде, был выгоревшим и вихрастым — милый, наивный знак времени.
Я узнал всех троих. Это был мой отец. Моя мама. И я, спящий бутуз. И им, троим, было покойно и счастливо. Отец, в багряном панцире, выступил из волн. Мама засмеялась: красавец! Красный, как к'аб'. Отец погрозил пальцем: красавец! Красный, как красный командир! Мама защитила ребенка от брызг: Санька проснется. Даст тебе перцу. Красного! Это точно, довольно проговорил отец, он ещё всему миру задаст перцу!..
И они пошли по песчаному берегу, пропахшему йодистыми водорослями, которые Санька таскал обратно в море — кормить 'ыбок и к'абов. А за ними неторопливо двигались по приятно прохладному песку мягкие, теплые сумерки, похожие на сиреневых бесшумных зверей. С тяжелыми, мощными лапами…
…Проснулся я от странного ощущения, что кто-то ходит по моему лицу. В утренне-сумрачной комнате.
Самые худшие предположения оправдались: у самого носа я обнаружил подошвы ног. Чужих, разумеется. Зрелище на любителя, право. Я фыркнул и выпал из тахты. Осмотревшись, я все понял. Ноги принадлежали Никитину. Екатерина Гурьяновна уложила нас после праздника «валетиком». Для общего удобства. Спасибо, тетя Катя, утешает лишь одно, что я не пришел в гости с лошадью.
Тут я вспомнил слова Полины о том, что я не гость в этом доме, затем вспомнил нашу приятную во всех отношениях ночную пирушку, и уже только после светлеющая, как рассвет, память выдала всю информацию. По вчерашнему дню.
Как сказал классик, вихри враждебные веют над нами… И эти самые вихри в моих извилинах, пропитанных лечебной настойкой… подняли меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92