Праздник же продолжался: трещали кусты, и над ними упоенно и радостно звенели комары, давясь и дурея от попорченной алкоголем крови участников ночного банкета.
В доме был такой погром, будто прошел, промчался, провьюжил безжалостный отряд мародеров. В гостиной цвел экран телевизора. На берегу золотистого морского побережья два товарища голубых кровей занимались физподготовкой. Друг с другом. Публика тихо переговаривалась, обсуждая то ли новые, незнакомые позы физкультурников, то ли текущий политический момент.
Я продолжил свой путь. Такая у меня профессия: ходить и смотреть. Хотя достаточно одного такого путешествия, чтобы потерять всякую веру в человека и человечество. Но не будем нервничать, как любил говорить Глебушка Хлебов. Сейчас, надеюсь, его душа летит в свободном космическом пространстве, и ей куда легче, чем нам, дармоедам земного рая.
В одной из комнат двое делали то же самое, что происходило и на золотистом берегу теплого моря. Радовало, что пара состояла из представителей сексуального большинства: он и она. Девушка лежала на столе, ела яблоко и скучала. Над ней молился грешник со спущенными штанами. Ему было тяжело, но он старался. Непорочная дева, надкусив фруктовый шар, улыбнулась мне, очевидно, приглашая быть третьим. Я развел руками: служба. Пожелал ей:
— Приятного аппетита, — и ушел.
Однажды в собственном подъезде собственного дома я наткнулся на двух мальчиков лет семнадцати. Они друг с другом занимались физзарядкой. Им не повезло, что в этом доме жил я и что я не люблю тех, кто путает общественное место с личным сортиром. У себя дома, пожалуйста, лезь на любую канализационную трубу. А там, где живут люди, извините. Я их бил с вульгарной простотой, я пинал их хлипкие, блеклые тела от бессилия, понимая, что обречен жить среди больного, убогого и извращенного мира. Кулаки слабы перед торжествующими призывами зоологической дыры. И пока не будем больше об этом.
Потом я поднялся на второй этаж, аккуратно прошел на мансарду. Здесь было лежбище Сына государственно-политического деятеля. Святая святых, заставленная радио-, видеоаппаратурой, картинами, спортивной и беспредметной утварью. На тахте мирно дрых тот, кого я потерял на время; рядом с ним, как русалка над дельфином, сидела девушка. Ее лицо было молодым, светлым, новым. Для меня. И поэтому я спросил бестактно:
— Ты кто?
— Я? — вздрогнула девушка. — Я… Ася.
Мне этого было достаточно. И я мог уходить. Не уходил; спросил:
— Сколько тебе лет, детка?
— Семнадцать.
Семнадцать. Мне этого было достаточно. И я мог уходить. Не уходил; сказал:
— Шла бы ты, Ася, отсюда.
— Почему? — Детский вопрос, на который нет ответа.
— Уходи, — повторил я. И увидел в вещевом развале странный предмет. Я его сразу узнал, этот предмет — арбалет импортного производства. Красивое, удобное оружие для скромного, тихого убийства. Очень давно Сын баловался арбалетом, даже закупили специальные мишени для удобства молодого стрелка. Как я мог забыть? Впрочем, я все помнил, да не подозревал, что пропитой стрелок будет настолько нагл и беспечен. Не уничтожить орудие убийства! Странно.
— Что? — спросила меня девушка.
Я отступал к двери, мне было жаль глупенькую, пугливую бабочку-однодневку, но я ничего уже не мог поделать; мне надо было уходить, и я уходил.
— Уйдем вместе, Ася. Потом будет поздно…
— Нет, — решительно ответила она. — Я хочу быть здесь. С ним. — И отвернулась; сидела, нахохлившись птичкой — птичка счастья? Птичка Феникс?
К сожалению, ей было семнадцать лет, и она не знала, что люди не восстают из пепла.
И я оказался прав. Такое мое свойство: чувствовать приближение нештатной ситуации.
Угорелыми друзьями и подружками Сын был-таки разбужен. Орущий, лающий, визжащий клубок скатился с парадной лестницы. Люди были полоумны, как и их предводитель.
— Асенька! — вопил Сын. — Обкатаем колымажку!.. И тебя тоже!.. Не бойся, тургеневская барышня, я тебя люблю…
И все, кто ещё был в состоянии передвигаться, хохоча, рыча и стеная, ринулись к подаренному авто. Машина стояла под фонарем и блистала неземным светом. Как алмаз.
Гоп-компания на мгновение остановилась — холодная красота трезвила. Где-то далеко протукала электричка. Чтобы сбить торжественность момента, неуемный новорожденный предложил:
— Подарок надо обмыть. Приглашаю всех, — и принялся мочиться на бампер.
Я всякое видел, ко всему можно привыкнуть, однако то, что происходило вокруг алмазного «мерседеса»… Я бессилен передать словами тот мочеиспускательный шабаш, который приключился после призыва к действию молодого недоросля. Толкаясь и матерясь, дамы и кавалеры облепили гордость немецкого автомобилестроения и принялись поливать его из всех своих душевых отверстий. Кавалеры с одной стороны, дамы — с другой. Я не знал, плакать мне или смеяться. Единственное, что радовало: среди толстозадых, мясистых дам света и полусвета не было Аси. Быть может, она услышала мой призыв уходить? Увы, к сожалению, безгрешные судьбы нам неподвластны. Я увидел, как её заталкивают в салон отпискоструемой машины. И через минуту «мерседес» с бриллиантовыми блестками мочи стартовал в необжитую ночь.
Я последовал за праздником на колесах. И все, что там происходило, слушал на волне 29,9… как спектакль… Хотя это не было спектаклем…
Я слышал: смех-рвотные-глотки-невообразимый-гвалт-мат. Потом осмыслился возбужденный голос Сына:
— Зверюга! Хороша, целка-невредимка! Нравится, Асенька?.. Под триста идем…
Голоса девушки я не услышал, были другие голоса:
— Перевернемся!.. Гроб на колесах! По тормозам!.. Блевать хочу, ааа!.. Убьемся же, братцы!..
Как спектакль. Но потом я услышал плутоватый голос великовозрастного шалуна:
— Тихааа! Машину обкатали!.. Теперь твоя очередь, Асенька. Кто первый тургеневскую барышню?..
Я снова не услышал голоса. Я слышал восторженный, животный рев зверинца за километр от меня. Габаритные сигналы автомобиля вспыхивали, как огоньки цирка-шапито.
— Давай-давай, чай, не монашка… Кто у нас мастер спорта по борьбе? вопрошал Сын. — Между прочим, целка! Берег для друзей как зеницу ока… Ну же!
— Аааа! — сдавленный крик жертвы.
— Оооо! Уууу! — истошно закричал кто-то; вероятно, мастер спорта по шахматам в постели.
— Ася! — хохотал друг своих друзей. — Ты чего хулиганишь? Не кусать надо! А сосать! Как леденец! Ха-ха!
— Пустите! Пустите! — рвался слабый крик. — Мамочка моя… Не надо!.. Ааа! Прошу вас!.. Не-е-ет!
На неё обижались:
— Ууу, сучка!.. Блядушка!.. Дай ей в морду!.. Ноги держи, дурак!..
— Рачком-с, говорю! — визжал Сын. — Козлы, бабу не могут задрать! Ну же!..
— Не-е-ет! — мучительный выкрик и после неожиданный резкий хлопок… и обрушилась тишина… обморочная, мертвая тишина… лишь тугой звук автомобильного мотора…
Спектакль закончился, публика удалилась в гардероб; у публики дурное настроение — спектакль не удался; маэстро, гасите свет…
Потом через вечность и гул чужого мотора я услышал:
— Прыгнула-таки, сука… Что же вы, пидрюлины?
— Вернемся? — неуверенный голос.
— Что, на труп тянет?.. Трое… одну… козлы позорррные…
Не спектакль. Наверное, и я виновен? Но перед иллюзиями молодости, миражами оазисов грядущего благосостояния и верой в свою исключительность меркнут все помпезные слова и гибнут города.
К месту происшествия я подъехал первым. Девушка лежала в придорожной канаве… в придорожной, замусоренной листвой канаве… Она, девушка, была похожа, как ни банально, на куклу… Кукла из пластмассы?.. Голова куклы от чудовищного удара о камень была раздроблена… Только опилок не было… Была черная, теплая, липкая кровь… Я выпачкал руки об эту чернильную жидкость и вспомнил, что и у Хлебова была такая же плазматическая, ещё живая рана. Из раны вываливались брусничные мозги, и я их придерживал ладонями… В этом смысле девушке повезло: рана была невелика, и Асю можно было хоронить в открытом для обозрения родных гробу.
Потом я услышал шум мотора, хлопки дверцами, шуршание сухой травы и знакомый мне голос:
— Сама виновата, дура!.. Поехали…
— А её куда? — спросили Сына государственно-политического деятеля.
— Мутило!.. Поехали, я сказал… Мы ничего не знаем…
И тут я услышал голос и узнал этот голос, я не мог не узнать этот голос; он принадлежал хорошо мне известному человеку; это был мой голос:
— Я знаю!
— Что-о-о?
— Я знаю, — повторил я.
— Тебе что, псина, жить надоело? — взвизгнула тень.
— Да, — ответил я. — Иногда человек устает жить, это верно.
И мне поверили. Визжащая и судорожная тень отступала к автомобилю, фары которого били в пустую синтетическую ночь.
— В морду! Дайте ему в морду! — орала тень; её не слушали: трое стояли недвижно и немо; вероятно, они были расстроены неудавшимися попытками полюбить непрогрессивную, тургеневскую девушку.
Я же медленно поднимался вслед за тенью. Зачем? Не знаю. Быть может, я хотел узнать, из какого материала она сделана. Не из трухи ли? И кровь какого цвета — цвета чайных роз на клумбе? Розы стояли в вазе на мансарде. Благоухали умирая. Но Ася жила. И могла жить долго и счастливо. Она не послушалась моего доброго совета, и теперь мне ничего не остается, как идти на пистолет. Оружие раздрызганно прыгало в руке истерической тени.
— Не подходи! Убью! — От ненависти и страха голос изменился, точно принадлежал старому (по возрасту) человеку. На какое-то мгновение мне почудилось, что передо мной сам ГПЧ. Вот такая малопривлекательная чертовщина.
Я протянул руку к тени и потребовал:
— Дай-ка пукалку!
— На! На! На! — забилась та в истерике, и я услышал характерный, дамский хлопок ТТ. Таким оружием можно только гвозди забивать.
Пулевое зерно небольно ткнулось в мой бок. Пуля не остановила меня — в прыжке я сбил тень ногой в кювет. И она сгинула, пропала в ночной мгле. Со своими парализованными на всю жизнь подельщиками.
Я остался один на шоссе. Кровь была теплая, как вечер, липкая, как краска, и у неё был запах моря и водорослей. Я люблю море. В нем много воды, куда больше, чем во всех искусственных бассейнах, вместе взятых… Хотелось пить; жаль, что морская вода непригодна для человека. Хотя, как утверждают, человечество выбралось на сушу именно из морской пучины.
Я осторожно втиснулся за неудобное рулевое колесо. Дотянулся до портативной рации. Набрал код. Услышал зуммер приема сигнала бедствия и понял, что врата рая, равно как и ада, остались для меня закрытыми. Пока.
К удивлению хирургов, я оказался везунчиком. Пуля-дура пробила легкое. Но удачно, с точки зрения современной медицины. Спасибо Сыну ГПЧ: он оказался мелким, но метким стрелком. Меня залатали, как башмак, и уже на третий день я выползал с дырочкой на боку из полутемного вестибюля. В летнее утро. Зелень кипела изумрудными волнами. Над клумбой парила земля. Старенький садовник старательно срезал черенки на саженцах.
Когда я примащивался на лавочке, въехала государственная машина. Ее траурно-лакированный цвет совершенно не вписывался в радужные цвета мира. Автомобиль, дурно пахнущий бензином, городом и дорогой, притормозил напротив меня. Из него выбирался НГ, дядя Коля, Николай Григорьевич, генерал-лейтенант. В одном лице.
— Ну-с, герой! Сидишь? А мог и лежать, — пошутил мой непосредственный руководитель. Опустился на рейки лавочки. — Ну, как дела, чекист?
— Лучше всех.
— Вижу-вижу, краше в гроб кладут.
Фыркая угарным газом, автомобиль откатил в сторону. НГ втянул испорченный воздух носом и проговорил:
— Курорт! Рай! — Увидел садовника. — Что интересно, Саша, и он сажает, и мы сажаем…
— Но мы выпускаем. Иногда, — я тоже пошутил.
— Шути-шути, — вздохнул Николай Григорьевич. — Драть вас надо как сидоровых коз!.. Чего на рожон лез?
— Не знаю, — солгал я.
— Не знаешь, — передразнил генерал. — Против лома, дружок, нет приема.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92