Столь изысканно. Жаль, что мой язык проще и грубее:
— …!..…….!
Видимо, я не совсем понят. Тогда, если выражаться доступным языком, суть моего изречения в следующем: ни хрена у вас не выйдет, холуи господские! Не отлита ещё пуля для меня, молодца!
У меня много проблем: посадить дерево, построить дом и родить ребенка. Проблемы ну очень трудные, так что жить мне вечно. Посадить деревце, конечно, можно, но есть опасность появления лесоруба с бензопилой «Дружба»; построить дом тоже, конечно, можно, но есть опасность появления налогового инспектора; и родить ребенка, разумеется, можно и нужно, но есть опасность появления очередного кремлевского царедворца, для которого человеческие жизни — понятие невразумительное…
Так что лучше не торопиться. В нашей стране всегда найдется место подвигу. Например, дожить до весны — это тоже героизм и мужество. Я-то ладно, а вот как весь замордованный народец пережил зиму? Диво-дивное: любой лихтенштейнский народ копытца безвозвратно отбросит, а русский — от демократического мора лишь только крепчает, да телом сахарится, да от души матерится:
— Ах вы, курвы кремлевозадые! Ишь, хари отрастили, не объедешь на кобыле!
И так далее. Такой зловредный народец да живучий победить нет никакой возможности. Разве что бомбу дустовую сбросить, и то впустую переводить полезный для сельского хозяйства продукт. Тем более грядет весна-красна, и яд нужно использовать по прямому назначению: для крыс и мышей, этих жадных стервятников российских полей и весей.
Трац-трац-трататац! — играла капель за окном.
Дзынь-брынь-дрынь! — это уже играл звонок в коридоре.
Кого нелегкая принесла? Она принесла весенне возбужденных, радостных друзей: Никитина и Резо, которые были облучены ярким солнышком, что сказывалось на их умственных способностях.
— Ха, какой он квелый! Наверное, что-то съел, — шумели гости. — Алекс, проснись и пой. Давай-давай, на сборы минута. Где его штаны? А пусть без штанов, ха-ха!
Я отбрыкивался: что за новости такие, никуда я не пойду, и сами они, приятели, не пошли бы дремучим лесом. Нет, отвечал твердо Никитин, у нас общий тракт бездорожный. В чем дело, зарычал я в конце концов, сейчас убью кого-нибудь. Друзья обрадовались моему оживлению и сообщили, что мы приглашены в гости. На Восьмое марта.
— Уже март? — удивился я.
— А то, — торжествовали друзья. — Как прекрасен этот мир, посмотри. В Международный день имени революционерки Клары Целкин! Уррра!
И поволокли меня из холостяцкого логова, предварительно натянув на меня, разумеется, брюки. Хотя была такая теплынь, что можно было обойтись и без этой несущественной детали мужского гардероба.
Затем я был усажен в военно-полевой джип, похожий на легкий танк, и мы помчались по веселому, мартовскому, праздничному городу. Солнце било прямой наводкой по витринам, автомобилям и лужам, многократно в них отражаясь. Небесная пронзительная синь резала глаза, и слезы, как капель… Воздух казался чистым и прозрачным. Прохожие, сбросив зимние шкуры, радовались наступлению весны. Правда, в скверах и под стенами домов ещё горбились грязные сугробы, но и они вяли от теплых, южных ветров.
Весна идет, весне дорогу!
И я чувствовал: её целительная энергия заполняет меня, как легкий газ — воздушный шарик. Хор-р-рошо!
— Просыпайся, Алекс, — требовал Никитин-водитель. — Пора Кремль брать.
— Это женщин берут, — поправлял друга Резо-Хулио. — А Кремль надо штурмовать.
— Зачем? — не понимал я, потерявший чувство юмора за зиму.
— Как зачем? — удивлялся Резо. — Всем известно, что земля начинается с Кремля.
— И что?
— А ничего, — огрызнулся мой друг. — Газеты надо читать.
— Зачем?
— Что «зачем»?
— Читать газеты?
— Ааа! — зарыдал Резо-Хулио. — Никитушка, пусть он меня лучше не трогает; я его сейчас укушу!
— За что? — поинтересовался я.
— За какой-нибудь важный орган! — зарычал нервный грузин. — Отстань от меня, тупой такой… А?
— Кто тупой?
— Ааа!
К счастью для всех, танковый наш джип притормозил на площади знакомого мне ж/д вокзала, где гипсовый вождь указывал трудящимся массам путь на юг.
Привокзальная площадь кишела привозом южного направления. Продавали и покупали все, что можно было продать и купить. Яркими красками выделялся цветочный ряд. Мужчины несли оттуда над головами букеты, как мужественные спортсмены — факелы с олимпийским огнем.
Мои друзья тоже решили поучаствовать в олимпийском движении. Я остался: мне показалось, что где-то там, в базарном вареве, мучаются с тюльпанами бывший дипломат Фаддей Петрович и его дочь на выданье. Зачем им ломать рыночный кураж, а себе праздничное настроение? Лучше сидеть, щуриться от солнышка, прогревая кости, и о чем-то думать. О чем же я думал? Трудно сказать. Обо всем и ни о чем. Наверное, медведь, выбравшись из весенней берлоги, тоже находится в некоем наркотическом забытьи: что делать? И кто виноват?
Делать нечего — надо жить. А виновата в этом природа, она требует активно-позитивных действий. Да, я не читал газет, однако и без них, сплетниц, можно было догадаться, что ничего не изменилось в Кремлевском царстве. Какие могут быть перемены, когда и новый царь-батюшка, и многочисленная его челядь припали все к тому же старому и надежному корыту с парными отрубями. Свинья, как бы она ни называлась, хрюкой и помрет, хряпая из наркомовского корытца до последнего своего смертного часа. И понять это просто: что может быть слаще власти и дармовых помоев? А как быть с подданными, которым громогласно обещалось новое светлое будущее? Кажется, оно уже наступило, это новое светлое будущее, и свет его настолько светел, что выжигает глаза… Да, надо жить. И не пора ли, братцы, за топоры браться? Шутка. Но, как известно, в каждой шутке…
— Вах! Глазки открывай — газетки читай. — И на меня плюхается пачка макулатуры.
В салоне запахло типографией и розами. Розами больше. Я поинтересовался: кому цветы? В трех экземплярах? Мне ещё раз напомнили, что сегодня праздник. Для всего советского народа (бывшего как бы).
— Какой праздник? — пошутил я.
Резо принялся рвать на голове (своей) волосы и орать, что я делаю из них, друзей, идиотов. Я не согласился с таким утверждением и напомнил историю о подземном хакере, который, помимо всего, оказался девушкой, мне хорошо знакомой. Никитин отмахнулся: все это дела минувших дней, возникают новые проблемы.
— Какие?
— Например, генерал Бобок — снова птица высокого полета, — ответил Никитин.
— Это который заслуженный пенсионер и с цветным телевизором?
— Он самый. Теперь летает на пару с Утинским.
— Не понял?
— Как утка с гусем, — хихикнул Резо.
Оказывается, опальный генерал ГБ не долго ходил в пенсионерах, а был приглашен работать в службе безопасности «Рост-банка». Естественно, командиром производства, где наш знакомый банкир Утинский первым слюнявит пальчики при подсчетах доходов своего прибыльного бизнеса. Генеральский опыт неоценим в деле защиты денежной массы от будущих народных масс и чужих, любопытных глаз, так что логика в союзе меча и орала имеется.
— Снова утю щипать? — спросил я.
— Не знаю, — пожал плечами Никитин. — Смердит птицеферма…
— … как миллион, миллион алых роз, — напел Резо. И уточнил: — На помойке. Эх, вся жизнь как помойка.
— Хулио, сегодня праздник, — заметил Никитин, — а ты… каркаешь…
— Какой праздник? — удивился утопающий в розах Резо. — Хотите, кстати, анекдот про птичку?
Мне было хорошо; казалось, что я несусь в свободном солнечном пространстве под милую, глупую болтовню друзей. Как мало нужно для счастья: питаться энергией солнца и слушать чепуху про находчивость нашего простого советского гражданина на экзотическом острове, где проживало веселое племя людоедов:
— …так вождь и говорит: вон в кустах попугай, кто в него попадет, тот живет, а кто мимо — того ам-ам, — повествовал Резо. — Первым вышел англичанин, дерябнул виски, ба-бах! Мимо! Ам-ам! Вторым — француз, глотнул бурбончику, ба-бах! Мимо! Ам-ам! Тут выходит наш Ваня. Бутылку водки, говорит. Хлопнул на халяву. Еще, говорит, пузырек. Кирнул в удовольствие. Еще, говорит, «мерзавчика» бы. Клюкнул себе на радость. За ружье — ба-бах! Попугай в кустах — кувырк. Вождь людоедский удивляется: после трех бутылок и попал, ай да Ваня! А тот: а чччего не попасть — четыре ствола и все небо в попугаях!
Да, сейчас на экзотических островах в океане хорошо. Все небо в попугаях. И много-много диких людоедов, с которыми можно в принципе договориться. После трех литров родной, русской. А вот как договориться с отечественными цивилизованными людоедами во фраках и смокингах, не понимающими никакого языка, даже тарабарского; единственное, что понимают, — ствол «стингера» у виска.
Так что проблем с нашими птичками много, куда больше, чем с пропитанием на океанских островах. И поэтому острова подождут. Вместе с попугаями и форсистыми гурманами.
Между тем наш путь заканчивался у стен дома, мне знакомого. Нетрудно было догадаться, какого. Но я насторожился:
— А кому третий букет? Надеюсь, не хакеру?
Друзья захохотали: это словцо в моих устах звучит как последнее ругательство. Нет, не хакеру, а совсем наоборот.
— Куда же ещё наоборот? — бурчал я, поднимаясь по лестнице. — Опять из меня делаете чебурашку?
— Нет, не чебурашку, а совсем наоборот, — смеялись друзья; весна действовала на них отрицательно.
Я уже хотел бежать без оглядки, да поздно — пришли.
Встреча соответствовала мартовской погоде, была радостно-солнечной и волнующей. Пахло пирогом с грибами, рябиновой настойкой и прочими приятными ароматами дома. Не хватало только детского визга. Для полного счастья.
Дверь нам открыла Ника; повзрослела за зиму. Неужели и её Орешко завербовал в спецагенты? Если так, разжалую генерала до кашевара. Девушка по-родственному чмокнула меня в щечку, клюнула Резо в его орлиный шнобель, а вот с Никитиным… Что-то они замешкались оба, заворковали голубками на теплой крыше. Что такое? Какая может быть любовь, когда идет невидимая война? И так хочется жрать.
И я отправился на кухню. Все с тем же букетом роз. Увидев меня, Екатерина Гурьяновна всплеснула руками:
— Детка, как ты обхудел!
— Меняю цветы на пирожок, — сказал я. — Поздравляю, тетя Катя, в вашем лице, так сказать…
— Сашенька, это все пустое, — отмахнулась Екатерина Гурьяновна. — Есть повод чикалдыкнуть, — и лихо щелкнула себя в подбородок. — Да закусить добре.
— Чувствую влияние улицы, — хмыкнул я.
— Но тебе, Саша, только закусить, — предупредили меня. — Все это тебе надо съесть. — И я увидел несколько корзинок с пирогами.
— О, да тут на целый полк! — воскликнул я.
Полк незамедлительно явился на мой вопль. В лице моих боевых друзей, а также Ники и… ещё одной девушки. Мне незнакомой. В ходе последующей суеты выяснилось, что прекрасную незнакомку зовут Полина; она двоюродная сестра Ники со стороны троюродного брата, который, в свою очередь… ну и так далее; что и говорить, ветвистое гносеологическое южное дерево. Полина журналистка. Вернее, учится на неё в университете. Что само по себе замечательно: будет кому нарисовать очерк о героических буднях гвардии рядовых, скромных граждан своего многострадального отечества.
С шутками да прибаутками мы сели за стол. Праздничный стол ломился от всевозможных яств, если выражаться суконным языком бытописца. Холмы из пирогов утверждали, что реформы в нашей стране приказали долго жить и народ мужественно переносит трудности переходного периода. На мой взгляд, сей женский день придуман-таки мужчинами: когда ещё можно так упиться и обожраться?! Да ещё по такому благородному поводу: в честь прекрасных дам! В этом смысле тетя Катя абсолютно права: чикалдыкнуть да закусить добре… Что может быть приятнее?
— Мальчики ухаживают за девочками, девочки наливают мальчикам, клекотал тамада Резо-Хулио.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
— …!..…….!
Видимо, я не совсем понят. Тогда, если выражаться доступным языком, суть моего изречения в следующем: ни хрена у вас не выйдет, холуи господские! Не отлита ещё пуля для меня, молодца!
У меня много проблем: посадить дерево, построить дом и родить ребенка. Проблемы ну очень трудные, так что жить мне вечно. Посадить деревце, конечно, можно, но есть опасность появления лесоруба с бензопилой «Дружба»; построить дом тоже, конечно, можно, но есть опасность появления налогового инспектора; и родить ребенка, разумеется, можно и нужно, но есть опасность появления очередного кремлевского царедворца, для которого человеческие жизни — понятие невразумительное…
Так что лучше не торопиться. В нашей стране всегда найдется место подвигу. Например, дожить до весны — это тоже героизм и мужество. Я-то ладно, а вот как весь замордованный народец пережил зиму? Диво-дивное: любой лихтенштейнский народ копытца безвозвратно отбросит, а русский — от демократического мора лишь только крепчает, да телом сахарится, да от души матерится:
— Ах вы, курвы кремлевозадые! Ишь, хари отрастили, не объедешь на кобыле!
И так далее. Такой зловредный народец да живучий победить нет никакой возможности. Разве что бомбу дустовую сбросить, и то впустую переводить полезный для сельского хозяйства продукт. Тем более грядет весна-красна, и яд нужно использовать по прямому назначению: для крыс и мышей, этих жадных стервятников российских полей и весей.
Трац-трац-трататац! — играла капель за окном.
Дзынь-брынь-дрынь! — это уже играл звонок в коридоре.
Кого нелегкая принесла? Она принесла весенне возбужденных, радостных друзей: Никитина и Резо, которые были облучены ярким солнышком, что сказывалось на их умственных способностях.
— Ха, какой он квелый! Наверное, что-то съел, — шумели гости. — Алекс, проснись и пой. Давай-давай, на сборы минута. Где его штаны? А пусть без штанов, ха-ха!
Я отбрыкивался: что за новости такие, никуда я не пойду, и сами они, приятели, не пошли бы дремучим лесом. Нет, отвечал твердо Никитин, у нас общий тракт бездорожный. В чем дело, зарычал я в конце концов, сейчас убью кого-нибудь. Друзья обрадовались моему оживлению и сообщили, что мы приглашены в гости. На Восьмое марта.
— Уже март? — удивился я.
— А то, — торжествовали друзья. — Как прекрасен этот мир, посмотри. В Международный день имени революционерки Клары Целкин! Уррра!
И поволокли меня из холостяцкого логова, предварительно натянув на меня, разумеется, брюки. Хотя была такая теплынь, что можно было обойтись и без этой несущественной детали мужского гардероба.
Затем я был усажен в военно-полевой джип, похожий на легкий танк, и мы помчались по веселому, мартовскому, праздничному городу. Солнце било прямой наводкой по витринам, автомобилям и лужам, многократно в них отражаясь. Небесная пронзительная синь резала глаза, и слезы, как капель… Воздух казался чистым и прозрачным. Прохожие, сбросив зимние шкуры, радовались наступлению весны. Правда, в скверах и под стенами домов ещё горбились грязные сугробы, но и они вяли от теплых, южных ветров.
Весна идет, весне дорогу!
И я чувствовал: её целительная энергия заполняет меня, как легкий газ — воздушный шарик. Хор-р-рошо!
— Просыпайся, Алекс, — требовал Никитин-водитель. — Пора Кремль брать.
— Это женщин берут, — поправлял друга Резо-Хулио. — А Кремль надо штурмовать.
— Зачем? — не понимал я, потерявший чувство юмора за зиму.
— Как зачем? — удивлялся Резо. — Всем известно, что земля начинается с Кремля.
— И что?
— А ничего, — огрызнулся мой друг. — Газеты надо читать.
— Зачем?
— Что «зачем»?
— Читать газеты?
— Ааа! — зарыдал Резо-Хулио. — Никитушка, пусть он меня лучше не трогает; я его сейчас укушу!
— За что? — поинтересовался я.
— За какой-нибудь важный орган! — зарычал нервный грузин. — Отстань от меня, тупой такой… А?
— Кто тупой?
— Ааа!
К счастью для всех, танковый наш джип притормозил на площади знакомого мне ж/д вокзала, где гипсовый вождь указывал трудящимся массам путь на юг.
Привокзальная площадь кишела привозом южного направления. Продавали и покупали все, что можно было продать и купить. Яркими красками выделялся цветочный ряд. Мужчины несли оттуда над головами букеты, как мужественные спортсмены — факелы с олимпийским огнем.
Мои друзья тоже решили поучаствовать в олимпийском движении. Я остался: мне показалось, что где-то там, в базарном вареве, мучаются с тюльпанами бывший дипломат Фаддей Петрович и его дочь на выданье. Зачем им ломать рыночный кураж, а себе праздничное настроение? Лучше сидеть, щуриться от солнышка, прогревая кости, и о чем-то думать. О чем же я думал? Трудно сказать. Обо всем и ни о чем. Наверное, медведь, выбравшись из весенней берлоги, тоже находится в некоем наркотическом забытьи: что делать? И кто виноват?
Делать нечего — надо жить. А виновата в этом природа, она требует активно-позитивных действий. Да, я не читал газет, однако и без них, сплетниц, можно было догадаться, что ничего не изменилось в Кремлевском царстве. Какие могут быть перемены, когда и новый царь-батюшка, и многочисленная его челядь припали все к тому же старому и надежному корыту с парными отрубями. Свинья, как бы она ни называлась, хрюкой и помрет, хряпая из наркомовского корытца до последнего своего смертного часа. И понять это просто: что может быть слаще власти и дармовых помоев? А как быть с подданными, которым громогласно обещалось новое светлое будущее? Кажется, оно уже наступило, это новое светлое будущее, и свет его настолько светел, что выжигает глаза… Да, надо жить. И не пора ли, братцы, за топоры браться? Шутка. Но, как известно, в каждой шутке…
— Вах! Глазки открывай — газетки читай. — И на меня плюхается пачка макулатуры.
В салоне запахло типографией и розами. Розами больше. Я поинтересовался: кому цветы? В трех экземплярах? Мне ещё раз напомнили, что сегодня праздник. Для всего советского народа (бывшего как бы).
— Какой праздник? — пошутил я.
Резо принялся рвать на голове (своей) волосы и орать, что я делаю из них, друзей, идиотов. Я не согласился с таким утверждением и напомнил историю о подземном хакере, который, помимо всего, оказался девушкой, мне хорошо знакомой. Никитин отмахнулся: все это дела минувших дней, возникают новые проблемы.
— Какие?
— Например, генерал Бобок — снова птица высокого полета, — ответил Никитин.
— Это который заслуженный пенсионер и с цветным телевизором?
— Он самый. Теперь летает на пару с Утинским.
— Не понял?
— Как утка с гусем, — хихикнул Резо.
Оказывается, опальный генерал ГБ не долго ходил в пенсионерах, а был приглашен работать в службе безопасности «Рост-банка». Естественно, командиром производства, где наш знакомый банкир Утинский первым слюнявит пальчики при подсчетах доходов своего прибыльного бизнеса. Генеральский опыт неоценим в деле защиты денежной массы от будущих народных масс и чужих, любопытных глаз, так что логика в союзе меча и орала имеется.
— Снова утю щипать? — спросил я.
— Не знаю, — пожал плечами Никитин. — Смердит птицеферма…
— … как миллион, миллион алых роз, — напел Резо. И уточнил: — На помойке. Эх, вся жизнь как помойка.
— Хулио, сегодня праздник, — заметил Никитин, — а ты… каркаешь…
— Какой праздник? — удивился утопающий в розах Резо. — Хотите, кстати, анекдот про птичку?
Мне было хорошо; казалось, что я несусь в свободном солнечном пространстве под милую, глупую болтовню друзей. Как мало нужно для счастья: питаться энергией солнца и слушать чепуху про находчивость нашего простого советского гражданина на экзотическом острове, где проживало веселое племя людоедов:
— …так вождь и говорит: вон в кустах попугай, кто в него попадет, тот живет, а кто мимо — того ам-ам, — повествовал Резо. — Первым вышел англичанин, дерябнул виски, ба-бах! Мимо! Ам-ам! Вторым — француз, глотнул бурбончику, ба-бах! Мимо! Ам-ам! Тут выходит наш Ваня. Бутылку водки, говорит. Хлопнул на халяву. Еще, говорит, пузырек. Кирнул в удовольствие. Еще, говорит, «мерзавчика» бы. Клюкнул себе на радость. За ружье — ба-бах! Попугай в кустах — кувырк. Вождь людоедский удивляется: после трех бутылок и попал, ай да Ваня! А тот: а чччего не попасть — четыре ствола и все небо в попугаях!
Да, сейчас на экзотических островах в океане хорошо. Все небо в попугаях. И много-много диких людоедов, с которыми можно в принципе договориться. После трех литров родной, русской. А вот как договориться с отечественными цивилизованными людоедами во фраках и смокингах, не понимающими никакого языка, даже тарабарского; единственное, что понимают, — ствол «стингера» у виска.
Так что проблем с нашими птичками много, куда больше, чем с пропитанием на океанских островах. И поэтому острова подождут. Вместе с попугаями и форсистыми гурманами.
Между тем наш путь заканчивался у стен дома, мне знакомого. Нетрудно было догадаться, какого. Но я насторожился:
— А кому третий букет? Надеюсь, не хакеру?
Друзья захохотали: это словцо в моих устах звучит как последнее ругательство. Нет, не хакеру, а совсем наоборот.
— Куда же ещё наоборот? — бурчал я, поднимаясь по лестнице. — Опять из меня делаете чебурашку?
— Нет, не чебурашку, а совсем наоборот, — смеялись друзья; весна действовала на них отрицательно.
Я уже хотел бежать без оглядки, да поздно — пришли.
Встреча соответствовала мартовской погоде, была радостно-солнечной и волнующей. Пахло пирогом с грибами, рябиновой настойкой и прочими приятными ароматами дома. Не хватало только детского визга. Для полного счастья.
Дверь нам открыла Ника; повзрослела за зиму. Неужели и её Орешко завербовал в спецагенты? Если так, разжалую генерала до кашевара. Девушка по-родственному чмокнула меня в щечку, клюнула Резо в его орлиный шнобель, а вот с Никитиным… Что-то они замешкались оба, заворковали голубками на теплой крыше. Что такое? Какая может быть любовь, когда идет невидимая война? И так хочется жрать.
И я отправился на кухню. Все с тем же букетом роз. Увидев меня, Екатерина Гурьяновна всплеснула руками:
— Детка, как ты обхудел!
— Меняю цветы на пирожок, — сказал я. — Поздравляю, тетя Катя, в вашем лице, так сказать…
— Сашенька, это все пустое, — отмахнулась Екатерина Гурьяновна. — Есть повод чикалдыкнуть, — и лихо щелкнула себя в подбородок. — Да закусить добре.
— Чувствую влияние улицы, — хмыкнул я.
— Но тебе, Саша, только закусить, — предупредили меня. — Все это тебе надо съесть. — И я увидел несколько корзинок с пирогами.
— О, да тут на целый полк! — воскликнул я.
Полк незамедлительно явился на мой вопль. В лице моих боевых друзей, а также Ники и… ещё одной девушки. Мне незнакомой. В ходе последующей суеты выяснилось, что прекрасную незнакомку зовут Полина; она двоюродная сестра Ники со стороны троюродного брата, который, в свою очередь… ну и так далее; что и говорить, ветвистое гносеологическое южное дерево. Полина журналистка. Вернее, учится на неё в университете. Что само по себе замечательно: будет кому нарисовать очерк о героических буднях гвардии рядовых, скромных граждан своего многострадального отечества.
С шутками да прибаутками мы сели за стол. Праздничный стол ломился от всевозможных яств, если выражаться суконным языком бытописца. Холмы из пирогов утверждали, что реформы в нашей стране приказали долго жить и народ мужественно переносит трудности переходного периода. На мой взгляд, сей женский день придуман-таки мужчинами: когда ещё можно так упиться и обожраться?! Да ещё по такому благородному поводу: в честь прекрасных дам! В этом смысле тетя Катя абсолютно права: чикалдыкнуть да закусить добре… Что может быть приятнее?
— Мальчики ухаживают за девочками, девочки наливают мальчикам, клекотал тамада Резо-Хулио.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92