Или дядя Коля читает мысли.
— Ну, что, сынок, давай помянем твоего батю, — проговорил генерал-лейтенант. — Десять лет как…
— Десять лет, — ахнул я. Почти десять лет назад я впервые переступил порог этого кабинета. — Как вчера, дядя Коля?
— Вся жизнь как один день, — вздохнул НГ. — А батя, Саша, был боец. Умница. Ему там хорошо, я знаю…
Мы выпили. Помолчали. Николай Григорьевич помял породистое лицо.
— Ну, крути киношку, родной…
Видеомагнитофон заглотил кассету — экран телевизора зарябил, потом появилось знакомое мне изображение хором, прозвучала сакраментальная фраза: «А я хочу! Хочу и требую!..» НГ внимательно смотрел спектакль из жизни кормодобывающих нуворишей. А я думал, косясь на него, что дядя Коля недоговаривает. Что-то мне недоговаривает. Не я, он вспомнил о десятилетней смерти отца. Почему? Николай Григорьевич, я знал, не из тех людей, которые делают все случайно. Случайно только рождаются звезды и кошки. Следовательно, существует какая-то тайна гибели опытного чекиста в болотных африканских тропиках? Или это мои домыслы? Не знаю.
Когда запись закончилась, генерал-лейтенант выразительно крякнул:
— М-да, жить с каждым днем становится веселее… — Грузно прошел к бронированному сейфу, звякнул ключами — открыл сейф, вытащил папку с документами, пролистал в тишине; потом решительно проговорил: — Делаем так, Саша! Здесь материал, хороший материал по Урану… За этот материал… десяток Фениксов… Передаю тебе, сынок. И кассету забирай!
— Николай Григорьевич! — изумился я.
— Все правильно, Алекс, — проговорил генерал. — Что-то я нервничаю. А нюх у меня, как у старой борзой.
— А в чем дело? — позволил я себе задать вопрос.
— Помойка зашевелилась… Сучье племя!.. Рановато мы стали её ворошить, вот беда… Председатель пока не в силе, — отмахнул рукой. — Да ничего, выдюжим… А если что со мной… Никому не верь… А пока вот что, сынок… — Николай Григорьевич прошел к умывальнику, включил воду, и плотная, громкая струя забилась в раковине. Простое и удобное средство против прослушивания. Что делать? Всегда найдутся чужие уши, обладатели которых готовы жизнь отдать за ту или иную информацию.
После инструктажа мы снова посидели за столом. Выпили по рюмочке за удачу. Эта госпожа — дама капризная; если повернется спиной и ниже, пиши пропало. Потом мы попрощались и я вышел из кабинета. Исполнительный Фроликов внимательно слушал радионовости. Он был так увлечен, что не заметил меня. Наверное, я и вправду был ничто, как того требовал мой непосредственный руководитель дядя Коля.
Я был слегка хмелен, слегка небрит и весьма озабочен. Не образец сотрудника ВЧК, у которого голова должна быть холодной, как айсберг в океане, а сердце горячее, как свежевыпеченная булка. Я шел по задворкам города, натыкаясь на мусорные свалки, разбитую арматуру, полумертвые дома, щебень, лужи, похожие на моря… Потом через подвальное помещение проник в старый дом.
Дом находился, вероятно, на консервации и был до основания разрушен и разграблен местными умельцами. Я не без труда поднялся на последний этаж обнаружил развалы угловой комнаты. Внимательно осмотрелся и по знакам выискал в стене тайник-лежку. В полиэтиленовой пленке обнаружил новенький «дипломат». С такими чемоданами ходят дипломаты по Арбату и несут домой по десять бутылок водки, хотя делают вид, что тащат важные документы, пришедшие не вовремя по дипломатическим каналам. Но не будем нервничать. Я открыл «дипломат» — там была красивая, высококачественная, автоматизированная система прослушивания в импортном исполнении. Я быстро настроил её на активную работу-прием: навел «пушку» на окна противоположного — через широкий проспект — дома. Посмотрел на часы — по разумению НГ, скоро должны произойти любопытные события. Присел на деревянный хлам — надо мной стоял парадно чистый купол неба. Под таким небом можно жить вечно. От монотонного шума проспекта я задумался тоже о вечном. Что наша жизнь — суета сует? И мы в этой суете? Зачем? Все равно жизнь закончится урной в колумбарии. Или кладбищенской могилкой с гранитно-бетонной плитой, чтобы покойник не выбрался вновь на свет Божий…
М-да. Мои пессимистические размышления нарушает шум в наушниках. Уменьшаю громкость, слышу топот ног, старческий кашель, бытовые переговоры… Включил магнитофонную запись, чтобы запечатлеть происходящее для потомков… Слушая разговор высокопоставленных старцев, просматривал дом через полевой бинокль. На одном из балконов совершенно нагая девушка принимала солнечные ванны. Как говорится, каждому свое. У кого радость тела, а у кого — дела! Итак, я любовался красивым, женским, не реализованным с пользой для общества телом и слушал.
Хозяин. Шо, товарищи, случилось?
Идеолог. А вот этого сукина сына и спроси.
ГПЧ. А я что? Я — ничего… ничего такого… Все так…
Идеолог. Поговори у меня, сволочь… Все, да не все!
Хозяин. Шо, товарищи, случилось?
Идеолог. Ищейки из ГБ копают… Есть, говорят, материалы о сделке с режимом Претории…
Хозяин. Это провокаццция!
ГПЧ. Я не виноват… Я все делал…
Идеолог. Молчать! ГБ мне и про алмаз выложила… Ежели взял чего, с глаз долой — в землю закопай! Ан нет!
Хозяин. Алмаз? А сколько стоит?
ГПЧ. Четыре миллиона долларов… Я исключительно для вашей дочери… Подарить хотел…
Идеолог. Подарить?.. Не о том говорим, товарищи… ГБ, если найдет документы по Урану…
Хозяин, ГПЧ (в один голос). А что? ГБ уже партии не подчиняется?
Идеолог. Разные люди в органах. Нету преданности партии и народу. Худо… худо…
Хозяин. А где алмаз, товарищи?
Идеолог. Не о том речь, говорю. Будет нам небо в алмазах. Документы по Урану вывозить надобно…
Хозяин. Уничтожить?
ГПЧ. Нельзя. Без документации.
Идеолог. Вывезти в банк… Как? ГБ я не доверяю.
ГПЧ. Может, МВД подключить?
Идеолог. ВД тоже хорош… Хапает и хапает… Ртом и жопой… Тьфу ты! Все мало…
Хозяин. Я шо считаю: сами вы идите в жопу! Так нельзя говорить о моем товарищщще!
Идеолог. Так мы же как лучше… Надо что-то…
И недоговорил — раздался шум, потом поставленный офицерский голос твердо проговорил:
— Извините, вынужден вас побеспокоить. Необходимо провести технический осмотр кабинета.
Я понял, что надо бежать. А лучше стартовать со скоростью ракеты. Что я и сделал, мысленно попрощавшись с нагой наядой на балконе. Стремглав сбежав по лестнице, нырнул в подвальный люк. Пробежал, хлюпая по воде, через полуразрушенный подвал… выбрался из подвального окна… Короткими перебежками пересек замусоренный пустырь… Перемахнул, как олимпиец, через бетонный забор… Упал на сухую листву — начиналась осень, пора тления. Услышал шум автомобилей… Старый, мертвый дом перекрывали люди в штатском, делали это профессионально и неброско, словно играли, как дети, в казаки-разбойники. Ловушка захлопнулась, но жертве удалось из неё благополучно выскользнуть. На этот раз.
Что же дальше? Дальше события стали накатываться, как грузовой железнодорожный состав на автобус с пассажирами, застрявший на переезде. Самое нелепое и дикое положение у тех, кто купил законный билет на проезд в общественном транспорте и ехал в дачную зону выращивать огурцы, помидоры и прочую огородную чепуху.
Ан нет! По вине дуралея водителя накатывает стремительно страшная, кривошипно-рычажная сила… и прощайте огурчики и помидорчики из собственного огородика, да светло-слезная водочка, да синие очи далеких жен и подруг…
Я это к тому, что катастрофически опаздывал на авиалайнер, отлетающий в мир иной, в смысле США. Нет, не я улетал в страну искусственных чудес, крупной кукурузы, платонических улыбок, фальшивых чеков и травянистых долларов. Улетал Сын государственно-политического деятеля нашей современности. А с ним у меня были свои счеты. С малолетним преступником, разумеется.
Моя замызганная, полуразваленная автостарушка вспомнила бурную молодость и летела в международный аэропорт над скоростной трассой, как У-2. (Был такой деревянный гроб с крыльями во времена сражения под Бородином.)
От напряжения и скорости машина звенела скрипичной струной. Я молился автомобильному Богу, чтобы эта струна не лопнула. Бог услышал мою атеистическую молитву. Авто-авиапролет-перелет завершился успешной посадкой у аэропорта, который жил деловой и возбужденной жизнью вечного движения.
Я позволил себе купить жестянку с газводой. Пил сладкую теплую муть и шел вдоль пунктов регистрации пассажиров. Милым, женским, двуязычным голосом объявляли о прилете-вылете воздушных судов.
Я нашел того, кого искал. Я был примерным учеником в спецшколе. Сына ГПЧ провожали два высокопоставленных таможенника. Им было не обидно за державу, и они с легким сердцем, но тугими кошельками отпускали спутника на иноземную орбиту. Когда они попрощались и таможня удалилась восвояси, а Сын взялся за ручку дверей в рай, я легким движением боднул его голову о косяк. Чтобы молодой негодяй понял — он пока на родной земле. И Родина не хочет его отпускать, неблагодарного сына своего.
— Алмаз! Или убью, — сказал я.
— Какой алмаз? — брыкнулся мой враг под моей же рукой. — Да пошшшел ты…
— Давай-давай, дружок, намибийскую птичку…
— Мммудак, — прохрипел Сын.
Я обиделся. И забил жестяночный бочонок в шулерский рот. Чтобы мой антипод забыл все нехорошие слова. И ценил свободу слова. Во всем объеме действующей Конституции.
— Феникс! — и сдавил горло. И так, что глаза несчастного упрямца полезли из орбит.
— Ыыы! — промычал он и повел выпученными глазами себе на грудь. Наверное, он хотел улететь своим рейсом. И верно: ни один алмазный камешек не стоит зеленой плешивой лужайки у Белого дома. Тем более сто тысяч долларов я ему оставлял. Как память. Мне чужого не надо.
Из внутреннего кармана клубного пиджака я вырвал кожаный мешочек. В этом мешочке пряталась птичка Феникс, зыркнув на меня алмазным глазом…
— Спасибо, товарищ, — сказал я. — Привет от комиссара Альтшулера. — И нанес слабый апперкот в солнечное сплетение шулера. С таким расчетом, чтобы мой поверженный недруг успел-таки на воздушное судно. Зачем моей многострадальной Родине едоки? Я ушел, оставив неудачника на стерильном полу образцово-показательного аэропорта. Но со ста тысячами купюр цвета лужайки. Мне, повторюсь, чужого не надо. Алмаз же есть достояние республики. Рабочих и крестьян. И поэтому пусть пока он, посланец Африки и мира, побудет у меня. Я буду его хранить в аквариуме с пираниями. Кинологи и прочие специалисты утверждают, что это самое надежное место. Для алмаза. В четыре миллиона тугриков.
Потом я вернулся в город. Как может себя чувствовать новый Ротшильд в сумерках российской равнины и действительности? А никак. Была усталость, будто я сам пробурил в алмазных недрах Африки туннель, похожий на метростроевский имени меня.
Вечерний город в огнях казался созвездием, разрушенным термоядерным взрывом. Ракета У-2 с экипажем в моем лице необратимо приближалась к звездным россыпям. Выбора у экипажа не было — погибающая галактика затягивала своим мертвым притяжением. Но не будем нервничать: и на краю бездны травка зеленеет и солнышко блестит.
Тетя Люся не успела приготовить мне пирог с отравленными опенками. По причине негрибной погоды? Не знаю. Во всяком случае, тетя Люся была занята, следила за событиями, происходившими в музейных апартаментах, где шла неторопливая, светская беседа между заслуженным деятелем цирка и культуры и Идеологом; последний, похожий на утомленного марабу, выглядел неважно; был сер, скукожен, беспокоен, глотал таблетку за таблеткой.
— Да, беречь себя надо, — посочувствовал ему Укротитель.
— Куда там, — отмахнулся его собеседник. — Дела как сажа бела…
— Неприятности?
— Это как водится… народец-то ненадежный. Продажный народец… Веры нет… Худо-худо… Для кого мы жизни кладем… В борьбе?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92