— Если бы не работа, я бы надрался, как летучая мышь. От такой жизни. Чтобы локаторы не работали.
— Надеремся, когда все закончим, — пообещал Никитин. — Какие ещё будут вопросы? Пожелания?
— И кто у нас хакер? — спросил я.
Переглянувшись, мои боевые друзья пожали плечами: этого никто не знает. Хакер — секретная фишка полковника Орешко. Он её держит, как рулетка азартного игрока. Тут разговор, естественно, перешел на великолепного Гошу — он же Гера, он же Гаррик (что значит по фене «героин», заметил Резо), он же Гаранян, он же гарцующая лошадка, на которой я должен въехать на запретную территорию санатория. С минуты на минуту он должен объявиться. Почему, удивился я. Есть данные, что Смирновым-Сокольским заинтересовалось руководство Центра. Оказывается, этот малый, Смирнов-Сокольский, в молодые годы свои был известен в узких научных кругах. Известность пошла ему не впрок — пил как сапожник. И сошел с круга. И вот теперь возродился в моем лице.
— Так мое сурло известно? — удивился я. — И с ним в самое пекло?
— Ты, профессор, известен только своими публикациями, — сказал Никитин.
— А кто это знает?
— Орешко все знает. И это тоже, — ответил Резо-Хулио.
— Понятно, иду на заклание, как барашек, — заметил я. Беспредельщина.
— Никитушка, он боится, — вздохнул Резо. — Сойду я за барашка, да?
— С твоим носом, Хулио, ты верблюд, корабль пустыни, — хмыкнул Никитин. — Лучше уж я на шашлык.
Я не выдержал и сказал своим товарищам все, что думаю. О деле. Если оно сгорит на первых моих шагах, то я спущу семь шкур, невзирая на лица и должности. (Орешко-Орешко, интриган. Одна надежда: он знает, что делает.) На том и порешили. И вовремя.
Затрезвонил телефон — это был восторженный Гоша. Он сообщил неожиданную и радостную весть: моя персона заинтриговала заинтересованную сторону. С его, Гаррика, разумеется, легкой руки.
— Спасибо, Гаранян, — сказал я. Старался быть официальным, как дипломат на приеме в День независимости эскимосов.
— Ты чего? — кричал Гера. — С тебя причитается, Смирнов. Бутыль самогона.
— Два бутыля, — с энтузиазмом пообещал я.
— Тогда я сейчас буду.
— Нет. Я на работе не пью.
— Мы же ещё не работаем, — удивился неутомимый Гоша.
— Но нас уже ждут, — ляпнул я.
— А ты откуда знаешь, сокол ясный?
— От верблюда, — был находчив я. При упоминании благородного животного пустыни Резо закатил глаза, а Никитин погрозил кулаком. — Ты же мне, Гаррик, сам сказал, чтобы я был готов как штык… И я уже готов!
— А тарахтелка твоя на ходу? Свою я где-то потерял. Забыл, куда поставил.
— Хорошо гулял, товарищ.
— Ууу, расскажу, не поверишь. Ну, буду!..
Бросив трубку, я развел руками: зарапортовался малость. Друзья пожурили меня за беспечность и длинный язык. Если дело и дальше так пойдет, то ясному соколу Смирнову, мать его так, перышки до пупырышек пообщипают. На этой оптимистической ноте мы и расстались.
Хорошо иметь верных друзей. С такими можно смело в бой пойти и выдуть два или пять бутылей самогона из родной корабельной сосны. Как утверждают терапевты, березовый сок полезен для пищеварительного тракта и мозговых извилин. Особенно после пятого бутыля сосновой бурды становишься мудрым, как вместе взятые царь Соломон, философ Цицерон и портной из местечка Тель-Авив Гордон.
Я это к тому, что существует банальная истина: то, что у трезвого еврея на уме, у хмельного дурака любой национальности на языке.
Появившись у меня, елочка Гаранян потребовал бутыль самогона. Ахнув стакан коньяка, Гаррик ещё больше взбодрился. Да так, что мне с трудом удалось втиснуть этот бурдюк с дерьмом в машину. Салон промерз, как стены вытрезвителя, и мой новоявленный друг маленько пришел в себя. И принялся болтать, точно баба на Привозе. Я внимательно слушал. Гаррик нес такую ахинею, что вяли уши. У меня. И тем не менее из словесной руды я извлек крупицы полезной информации.
Медицинский Центр состоит как бы из трех подразделений (кругов ада, хохотал Гаранян): сектор А, сектор Б, сектор В — и зоны «Гелио». Эта зона самая засекреченная; право прохода туда имеют только члены Правления; их всего пять, светил всевозможных наук. Простые, смертные сотрудники имеют доступ каждый в свой сектор. Пройти в другие без спецразрешения невозможно по причине сложной электронной системы, которая чувствительна к любым вторжениям.
Словом, из бестолковой болтовни великолепного Гоши я понял, что вся наша (с Орешко) Акция есть чистейшая и откровенная авантюра. На авось. Лезть в пламедышащую пасть дракона без огнетушителя?..
Правда, признаюсь, в какой-то момент мне показалось, что Гаранян валяет дурака, запугивая меня. Зачем? Нет, он был искренен в хмельном, хвастливом угаре, и от него так натурально разило, что все сомнения терялись в ядовитых испарениях перегара.
Машина, выбравшись из городских заторов, покатила с ветерком по трассе. Правительственная трасса вела в дачно-охотничьи угодья и поэтому была чиста от снежной каши и ледяных горок и луж. Великолепный Гоша, убаюканный движением, дрых в счастливом неведении своего печального будущего. Впереди его ждала либо случайная пуля, либо койка в грязном лечебно-трудовом профилактории для матерых алкоголиков. А вот что ждало меня за зимними лесами и мерзлыми полями, опаленными ранним багрянцем заката? Вопрос, конечно, интересный, повторим вслед за классиком-сатириком. Но у меня нет ответа на этот вопрос. Я не знаю. Не знаю. Ничего не знаю. Быть может, в незнании и есть надежда на то, что Боженька будет милостив и добр к грешнику-атеисту.
Господи, дай мне сил и веру в победу! И, точно услышав мои страдания, небо над дальним вишнево-темным лесом разверзлось, и я увидел мощного и величественного рыцаря на лошади-облаке. Рыцарь в доспехах, отливающих кровавым закатным заревом, с острым копьем наперевес двигался в свободном, беззвучном, прекрасном пространстве. Он, посланец Неба, направлялся туда, куда и я — жалкий, убогий, плюгавенький пигмей, сидящий в вонюче-бензиновой, металлической коробке.
Боже мой, что это?
Я задал себе этот панический вопрос и тотчас же получил ответ. Ангел-хранитель. Да, это мой ангел-хранитель. Ангел-хранитель.
Он уходил за край леса, превращаясь в крылатую птицу победы. Не сокола ли?
От увиденного катаклизма природы я зазевался, и моя автостарушка влепилась в придорожный сугроб. От удара великолепный Гоша проснулся и сразу же издал неприличный пук своей нижней трубой, испоганив и воздух, и чудное видение.
Небо помрачнело, и повалил липкий, мокрый снег. Даже не верилось, что минуту назад природа дарила свое величие и мистическое озарение небес.
Я выматерился примерно так:
— …!..!….!
— Ты чего? — удивился Гаррик-героин. — Ну и погодка, мать её поземка!
— А скоро ли нам? — поинтересовался я. — Метелица метет.
— Ааа, сразу после Барвихи, — последовал ответ моего клятого спутника. — Не пролети, сокол, там поворотик скромненький такой… Ууу, головушка как дерево…
Я открыл бардачок: поправься, дружок, а то будешь Буратино. Великолепный Гера ахнул:
— Алекс, ты иллюзионист, ты мне друг по гроб жизни. — Вытащил солдатскую фляжку. — Ууу, да ты Смирнов-Водкин! Я в тебя влюбленный! Открутив колпачок, заглотил содержимое фляжки. — Ууу, крепка, фря. Перцовка?
— Скипидар на дусте.
— Перцовка, е-е! Продрала, как на кол сел.
— Перчик — не человек!
— Это точно! Можно жить дальше! — заорал великолепный Гоша. — С колом в жопе! Уррра!
И он, патетический дурак, безусловно, прав: впечатление такое, что вся страна живет и процветает с колом в интересном месте. И большинство населения делает вид, что такое положение вещей приятно для пищеварительного тракта.
Что и говорить: загадочная русская душа. Скипидар на дусте. Надеюсь, я всеми буду верно понят, включая также определенную часть дуболомных по убеждению граждан.
Санаторий находился в сосновом бору. Был огорожен чугунной решеткой, поверх которой неназойливой вязью пробегала колючая проволока под чувствительным, должно быть, напряжением. Для любопытных тел.
На контрольно-пропускном пункте нас задержали. Моя автостарушка оказалась без права проезда на территорию заповедника для партийно-государственных бонз. По этому мелкому поводу великолепный Гоша устроил вселенский хай, подняв на ноги всю Службу безопасности. Я, грешным делом, решил, что мое путешествие к зомби заканчивается, толком не начавшись. К моему удивлению, скоро нам дали зеленый свет к профессору Гараняну Ашоту Гургеновичу в сектор А. И мы проехали в зону повышенной опасности и скрипуче-старых сосен — ровесников тех, кто любит гулять под ними, корабельными мачтами.
Ведомый указаниями беспокойного спутника, я подрулил авто к неказистому административному зданию в два этажа. Неужели в этом каменном сарае находится ультрасовременный Центр по выпрямлению мозговых извилин? Странно. Но делать нечего, мы с хлопотливым Герой выбрались из машины. Морозец и сосновый воздух кружили голову. За плотной стеной корабельных мачт угадывались лечебно-санаторные стационары, похожие… На мгновение мне показалось, что я снова в лагерной зоне: колючка вокруг, строгая пропускная система, здания, похожие на бараки, лай дрессированных псов… Чур меня, чур!
Интересно, какая разница между зоной в тайге и зоной в подмосковном сосняке? Наверное, никакой. Разве что в баланде. А так — мы все заключенные мирских и мировых обстоятельств.
— Дыши-дыши напоследок, Водкин, — пошутил Гаранян-младший. Опускаемся в преисподнюю.
— Закуси снежком, — посоветовал я спутнику, — а то нас туда не пустят.
— Пустить-то пустят, а вот выпустят ли? — многозначительно проговорил Гера и рухнул в сугроб для частичного отрезвления.
Я слепил снежок и подбросил холодный мячик в небо, словно желая напомнить о себе небесному ангелу-хранителю, скрытому мутно-мокрой пеленой.
— Ну, вперед, — сказал наконец великолепный Гоша. — И будь, Александр, внимателен. — И пропел частушку: — «Оглянись вокруг себя, не еб… ли кто тебя!»
— Намек понял, — корректно ответил я.
— Ну, тогда нам сам черт не страшен!
Жаль, что я атеист, перекрестился бы, ей-Богу!
В административном коридоре плавал крепкий запах общепитовских щей, хлорки и прошлогодних стенгазет. На однотипных, крашенных белой масляной краской дверях висели таблички с цифровыми обозначениями-шифрами, точно номера на зековских бушлатах.
— Что это? — поинтересовался я.
— Не бери в голову, — отмахнулся Гера, все больше превращаясь с каждым шагом в скромного младшего научного сотрудника. — Пришли. — Остановился у одной из дверей, осторожно постучал. — Ашот Гургенович, к вам можно?
— Кто там? — раздался из кабинета прокуренный басок.
— Это я. Со Смирновым-Сокольским.
— Ну-ну, жду-жду.
Мы вошли в кабинет. Скромный кабинет уездного врачевателя. За столом сидел колоритный седовласый старик в медицинском халате. Коротко взглянул на нас. Белки у профессора были лиловыми, как у негра боксера после нокаута.
— Ну-с, сволочь, снова натяпался? — сурово буркнул Ашот Гургенович. Позоришь наш род?
К счастью, его слова относились не ко мне. Племянник залепетал что-то в оправдание, мол, это ещё с первомайских праздников. Дядя бухнул кулаком по столу.
— Молчи, подлец!
— Мне лучше выйти, — предложил я.
— Нет, выйдет он!
— И это вместо благодарности за специалиста, — обиделся великолепный Гоша, отступая, однако, к двери. — Дядя…
— Я на рабочем месте тебе не дядя… — рявкнул профессор Гаранян. Придешь, когда протрезвеешь, как снег в лесу!
Бедный Гаранян-старший, подумал я, никогда ему больше не видеть Гараняна-младшенького. В лесу скорее наступит Первомай под Новый год, чем… Мои мысли были прерваны восстанием племянника у двери:
— Пил, пью и буду пить!
— Вон! — снова рявкнул профессор и выпустил из глаз шаровую молнию ненависти и любви.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
— Надеремся, когда все закончим, — пообещал Никитин. — Какие ещё будут вопросы? Пожелания?
— И кто у нас хакер? — спросил я.
Переглянувшись, мои боевые друзья пожали плечами: этого никто не знает. Хакер — секретная фишка полковника Орешко. Он её держит, как рулетка азартного игрока. Тут разговор, естественно, перешел на великолепного Гошу — он же Гера, он же Гаррик (что значит по фене «героин», заметил Резо), он же Гаранян, он же гарцующая лошадка, на которой я должен въехать на запретную территорию санатория. С минуты на минуту он должен объявиться. Почему, удивился я. Есть данные, что Смирновым-Сокольским заинтересовалось руководство Центра. Оказывается, этот малый, Смирнов-Сокольский, в молодые годы свои был известен в узких научных кругах. Известность пошла ему не впрок — пил как сапожник. И сошел с круга. И вот теперь возродился в моем лице.
— Так мое сурло известно? — удивился я. — И с ним в самое пекло?
— Ты, профессор, известен только своими публикациями, — сказал Никитин.
— А кто это знает?
— Орешко все знает. И это тоже, — ответил Резо-Хулио.
— Понятно, иду на заклание, как барашек, — заметил я. Беспредельщина.
— Никитушка, он боится, — вздохнул Резо. — Сойду я за барашка, да?
— С твоим носом, Хулио, ты верблюд, корабль пустыни, — хмыкнул Никитин. — Лучше уж я на шашлык.
Я не выдержал и сказал своим товарищам все, что думаю. О деле. Если оно сгорит на первых моих шагах, то я спущу семь шкур, невзирая на лица и должности. (Орешко-Орешко, интриган. Одна надежда: он знает, что делает.) На том и порешили. И вовремя.
Затрезвонил телефон — это был восторженный Гоша. Он сообщил неожиданную и радостную весть: моя персона заинтриговала заинтересованную сторону. С его, Гаррика, разумеется, легкой руки.
— Спасибо, Гаранян, — сказал я. Старался быть официальным, как дипломат на приеме в День независимости эскимосов.
— Ты чего? — кричал Гера. — С тебя причитается, Смирнов. Бутыль самогона.
— Два бутыля, — с энтузиазмом пообещал я.
— Тогда я сейчас буду.
— Нет. Я на работе не пью.
— Мы же ещё не работаем, — удивился неутомимый Гоша.
— Но нас уже ждут, — ляпнул я.
— А ты откуда знаешь, сокол ясный?
— От верблюда, — был находчив я. При упоминании благородного животного пустыни Резо закатил глаза, а Никитин погрозил кулаком. — Ты же мне, Гаррик, сам сказал, чтобы я был готов как штык… И я уже готов!
— А тарахтелка твоя на ходу? Свою я где-то потерял. Забыл, куда поставил.
— Хорошо гулял, товарищ.
— Ууу, расскажу, не поверишь. Ну, буду!..
Бросив трубку, я развел руками: зарапортовался малость. Друзья пожурили меня за беспечность и длинный язык. Если дело и дальше так пойдет, то ясному соколу Смирнову, мать его так, перышки до пупырышек пообщипают. На этой оптимистической ноте мы и расстались.
Хорошо иметь верных друзей. С такими можно смело в бой пойти и выдуть два или пять бутылей самогона из родной корабельной сосны. Как утверждают терапевты, березовый сок полезен для пищеварительного тракта и мозговых извилин. Особенно после пятого бутыля сосновой бурды становишься мудрым, как вместе взятые царь Соломон, философ Цицерон и портной из местечка Тель-Авив Гордон.
Я это к тому, что существует банальная истина: то, что у трезвого еврея на уме, у хмельного дурака любой национальности на языке.
Появившись у меня, елочка Гаранян потребовал бутыль самогона. Ахнув стакан коньяка, Гаррик ещё больше взбодрился. Да так, что мне с трудом удалось втиснуть этот бурдюк с дерьмом в машину. Салон промерз, как стены вытрезвителя, и мой новоявленный друг маленько пришел в себя. И принялся болтать, точно баба на Привозе. Я внимательно слушал. Гаррик нес такую ахинею, что вяли уши. У меня. И тем не менее из словесной руды я извлек крупицы полезной информации.
Медицинский Центр состоит как бы из трех подразделений (кругов ада, хохотал Гаранян): сектор А, сектор Б, сектор В — и зоны «Гелио». Эта зона самая засекреченная; право прохода туда имеют только члены Правления; их всего пять, светил всевозможных наук. Простые, смертные сотрудники имеют доступ каждый в свой сектор. Пройти в другие без спецразрешения невозможно по причине сложной электронной системы, которая чувствительна к любым вторжениям.
Словом, из бестолковой болтовни великолепного Гоши я понял, что вся наша (с Орешко) Акция есть чистейшая и откровенная авантюра. На авось. Лезть в пламедышащую пасть дракона без огнетушителя?..
Правда, признаюсь, в какой-то момент мне показалось, что Гаранян валяет дурака, запугивая меня. Зачем? Нет, он был искренен в хмельном, хвастливом угаре, и от него так натурально разило, что все сомнения терялись в ядовитых испарениях перегара.
Машина, выбравшись из городских заторов, покатила с ветерком по трассе. Правительственная трасса вела в дачно-охотничьи угодья и поэтому была чиста от снежной каши и ледяных горок и луж. Великолепный Гоша, убаюканный движением, дрых в счастливом неведении своего печального будущего. Впереди его ждала либо случайная пуля, либо койка в грязном лечебно-трудовом профилактории для матерых алкоголиков. А вот что ждало меня за зимними лесами и мерзлыми полями, опаленными ранним багрянцем заката? Вопрос, конечно, интересный, повторим вслед за классиком-сатириком. Но у меня нет ответа на этот вопрос. Я не знаю. Не знаю. Ничего не знаю. Быть может, в незнании и есть надежда на то, что Боженька будет милостив и добр к грешнику-атеисту.
Господи, дай мне сил и веру в победу! И, точно услышав мои страдания, небо над дальним вишнево-темным лесом разверзлось, и я увидел мощного и величественного рыцаря на лошади-облаке. Рыцарь в доспехах, отливающих кровавым закатным заревом, с острым копьем наперевес двигался в свободном, беззвучном, прекрасном пространстве. Он, посланец Неба, направлялся туда, куда и я — жалкий, убогий, плюгавенький пигмей, сидящий в вонюче-бензиновой, металлической коробке.
Боже мой, что это?
Я задал себе этот панический вопрос и тотчас же получил ответ. Ангел-хранитель. Да, это мой ангел-хранитель. Ангел-хранитель.
Он уходил за край леса, превращаясь в крылатую птицу победы. Не сокола ли?
От увиденного катаклизма природы я зазевался, и моя автостарушка влепилась в придорожный сугроб. От удара великолепный Гоша проснулся и сразу же издал неприличный пук своей нижней трубой, испоганив и воздух, и чудное видение.
Небо помрачнело, и повалил липкий, мокрый снег. Даже не верилось, что минуту назад природа дарила свое величие и мистическое озарение небес.
Я выматерился примерно так:
— …!..!….!
— Ты чего? — удивился Гаррик-героин. — Ну и погодка, мать её поземка!
— А скоро ли нам? — поинтересовался я. — Метелица метет.
— Ааа, сразу после Барвихи, — последовал ответ моего клятого спутника. — Не пролети, сокол, там поворотик скромненький такой… Ууу, головушка как дерево…
Я открыл бардачок: поправься, дружок, а то будешь Буратино. Великолепный Гера ахнул:
— Алекс, ты иллюзионист, ты мне друг по гроб жизни. — Вытащил солдатскую фляжку. — Ууу, да ты Смирнов-Водкин! Я в тебя влюбленный! Открутив колпачок, заглотил содержимое фляжки. — Ууу, крепка, фря. Перцовка?
— Скипидар на дусте.
— Перцовка, е-е! Продрала, как на кол сел.
— Перчик — не человек!
— Это точно! Можно жить дальше! — заорал великолепный Гоша. — С колом в жопе! Уррра!
И он, патетический дурак, безусловно, прав: впечатление такое, что вся страна живет и процветает с колом в интересном месте. И большинство населения делает вид, что такое положение вещей приятно для пищеварительного тракта.
Что и говорить: загадочная русская душа. Скипидар на дусте. Надеюсь, я всеми буду верно понят, включая также определенную часть дуболомных по убеждению граждан.
Санаторий находился в сосновом бору. Был огорожен чугунной решеткой, поверх которой неназойливой вязью пробегала колючая проволока под чувствительным, должно быть, напряжением. Для любопытных тел.
На контрольно-пропускном пункте нас задержали. Моя автостарушка оказалась без права проезда на территорию заповедника для партийно-государственных бонз. По этому мелкому поводу великолепный Гоша устроил вселенский хай, подняв на ноги всю Службу безопасности. Я, грешным делом, решил, что мое путешествие к зомби заканчивается, толком не начавшись. К моему удивлению, скоро нам дали зеленый свет к профессору Гараняну Ашоту Гургеновичу в сектор А. И мы проехали в зону повышенной опасности и скрипуче-старых сосен — ровесников тех, кто любит гулять под ними, корабельными мачтами.
Ведомый указаниями беспокойного спутника, я подрулил авто к неказистому административному зданию в два этажа. Неужели в этом каменном сарае находится ультрасовременный Центр по выпрямлению мозговых извилин? Странно. Но делать нечего, мы с хлопотливым Герой выбрались из машины. Морозец и сосновый воздух кружили голову. За плотной стеной корабельных мачт угадывались лечебно-санаторные стационары, похожие… На мгновение мне показалось, что я снова в лагерной зоне: колючка вокруг, строгая пропускная система, здания, похожие на бараки, лай дрессированных псов… Чур меня, чур!
Интересно, какая разница между зоной в тайге и зоной в подмосковном сосняке? Наверное, никакой. Разве что в баланде. А так — мы все заключенные мирских и мировых обстоятельств.
— Дыши-дыши напоследок, Водкин, — пошутил Гаранян-младший. Опускаемся в преисподнюю.
— Закуси снежком, — посоветовал я спутнику, — а то нас туда не пустят.
— Пустить-то пустят, а вот выпустят ли? — многозначительно проговорил Гера и рухнул в сугроб для частичного отрезвления.
Я слепил снежок и подбросил холодный мячик в небо, словно желая напомнить о себе небесному ангелу-хранителю, скрытому мутно-мокрой пеленой.
— Ну, вперед, — сказал наконец великолепный Гоша. — И будь, Александр, внимателен. — И пропел частушку: — «Оглянись вокруг себя, не еб… ли кто тебя!»
— Намек понял, — корректно ответил я.
— Ну, тогда нам сам черт не страшен!
Жаль, что я атеист, перекрестился бы, ей-Богу!
В административном коридоре плавал крепкий запах общепитовских щей, хлорки и прошлогодних стенгазет. На однотипных, крашенных белой масляной краской дверях висели таблички с цифровыми обозначениями-шифрами, точно номера на зековских бушлатах.
— Что это? — поинтересовался я.
— Не бери в голову, — отмахнулся Гера, все больше превращаясь с каждым шагом в скромного младшего научного сотрудника. — Пришли. — Остановился у одной из дверей, осторожно постучал. — Ашот Гургенович, к вам можно?
— Кто там? — раздался из кабинета прокуренный басок.
— Это я. Со Смирновым-Сокольским.
— Ну-ну, жду-жду.
Мы вошли в кабинет. Скромный кабинет уездного врачевателя. За столом сидел колоритный седовласый старик в медицинском халате. Коротко взглянул на нас. Белки у профессора были лиловыми, как у негра боксера после нокаута.
— Ну-с, сволочь, снова натяпался? — сурово буркнул Ашот Гургенович. Позоришь наш род?
К счастью, его слова относились не ко мне. Племянник залепетал что-то в оправдание, мол, это ещё с первомайских праздников. Дядя бухнул кулаком по столу.
— Молчи, подлец!
— Мне лучше выйти, — предложил я.
— Нет, выйдет он!
— И это вместо благодарности за специалиста, — обиделся великолепный Гоша, отступая, однако, к двери. — Дядя…
— Я на рабочем месте тебе не дядя… — рявкнул профессор Гаранян. Придешь, когда протрезвеешь, как снег в лесу!
Бедный Гаранян-старший, подумал я, никогда ему больше не видеть Гараняна-младшенького. В лесу скорее наступит Первомай под Новый год, чем… Мои мысли были прерваны восстанием племянника у двери:
— Пил, пью и буду пить!
— Вон! — снова рявкнул профессор и выпустил из глаз шаровую молнию ненависти и любви.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92