Не могла! Он всегда прятал ее в сейфе в офисе. А если не всегда?
Поморщившись, Рыков так и не вспомнил, брал он ее когда-нибудь домой или не брал. В последнее время столько всего случилось, что он уже начинал путаться в мелочах. Его словно бы заставляли тренировать память, а он упрямо не поддавался.
- Вы не знаете мою Лялечку, - зачем-то защитил он ее. - У нее, конечно, характер бесенка, но она чиста душой. Я сделал ее счастливой, я дал ей все, что она хотела: хороший дом, прислугу, досуг, турпоездки. И она платит мне любовью и верностью...
Глоток пива чуть не вылетел из горла Дегтяря на белоснежную скатерть. Невероятным усилием он все-таки вогнал горькую, превратившуюся в вату жидкость в желудок и только потом прокашлялся в кулак.
- Я долго скрывал от нее факт кражи, но потом все же посвятил и ее в эту тайну. Сначала она была вне себя, но вчера после обеда она вернулась от подруги и долго жалела меня. Так может жалеть только Лялечка...
Между Рыковым и женой лежала дистанция в двадцать шесть лет. По идее он должен был ощущать ее дочкой, тем более, что где-то в бесконечной муравьиной Москве жила и его настоящая дочь, ровесница Лялечки, и Дегтярь на какое-то время понял собеседника. Понял и тут же забыл это чувство. Для него лично Лялечка была прокомпостированным автобусным билетом. Он выжал из нее все что мог. И даже больше. Впрочем, оставался еще видеодиск в сейфе генерала, и этим диском, как доильным аппаратом из коровки, он мог еще немало надоить денежного молочка из Лялечки.
- Неужели у тебя так строго в конторе? - не мог успокоиться Рыков. Ну, хоть что-то ты можешь мне сказать? Пропали мои денежки. И я сильнее других заинтересован...
- Я боюсь вашей реакции, - вяло ответил Дегтярь.
- В каком смысле?
- В таком же, в каком предчувствовал ее Барташевский, когда уговорил вас не ехать в магазин электроники, через который ушли деньги...
- Откуда ты знаешь?
- Я уже говорил, я - профессионал... Вот я сейчас вам скажу, что через сутки после отпуска товара из этого магазина уволились две девушки: кассирша и продавщица из отдела телевизоров. Скажу, а вы броситесь их разыскивать по городу. Возможно, найдете. И что потом?
- Я их убью!
- Вот именно. А за что?
- Значит, эти две мочалки меня и обокрали?!
Оба кулака Рыкова лежали на столе. Пивная кружка рядом с ними смотрелась коньячной стопочкой. Рыжие волосы на пальцах шевелились и переливались в свете хрустальной бра.
- Вряд ли, - с безразличием ответил Дегтярь. - Возможно, их увольнение - случайный факт. Но я уже работаю по этой версии. И по ряду других. Скорее всего, красноярцы и есть главные действующие лица этого мошенничества...
Кулаки уплыли под стол. Рыков насупил брови, пожевал ими кожу под веками и поделился своими ощущениями:
- Ну, я вконец запутался! Так кто украл: бабы или эти... новосибирцы?
- Красноярцы.
- Да и хрен с ними! Хоть чукчи! Ты мне скажи, будут у меня деньги
через неделю?
Дегтярь не любил по сто раз говорить об одном и том же.
Отвернувшись, он изучил цветную россыпь этикеток на бутылках бара, скучную физиономию бармена, ноги официантки, плавно несущей по залу поднос с пятью бокалами для новых посетителей, потом вернулся взглядом уже к своей полупустой кружке, приподнял ее с картонного диска, украшенного золотой арфой, промолчал и после повторного вопроса Рыкова и, не поднимая глаз от собравшейся у стенки беленькой нитки пены, попросил:
- Мне требуется от вас один список. Я не думаю, что он будет слишком велик. Вы можете написать его прямо сейчас.
- У меня и ручки-то нет...
- Возьмите, - протянул свою Дегтярь.- Вот вам и блокнотик.
- А что писать?
- Фамилии тех, кто знал цифровой код ваших карточек. Это первая колонка. Во вторую впишите тех, кто мог иметь к ним криминальный доступ...
- Это как?
- Ну, к примеру, мог на время вытянуть у вас их из кармана, из стола...
- В офисе?
- Да. В офисе, в машине, дома, наконец...
Едкий смех Рыкова гулом трубы качнулся над столом. Скучный бармен посмотрел на огромного посетителя с испугом.
- Так это мне твоего блокнота не хватит! - пророкотал он. - Значит, в список загонять весь персонал компании, шофера, друзей, банкиров, домработницу?! Так, что ли?
- Вы хотите сказать, что любой из вашей фирмы мог зайти в ваш кабинет и списать номера карточек?
- А что тут такого? У меня современная контора! Отношения - вполне демократические. Абсолютно со всеми!
- Ладно. Пишите всех, кого считаете нужным, - сдался Дегтярь.
Он не любил привлекать внимание. А шум, рождаемый оперным голосом Рыкова, делал почему-то именно его, Дегтяря, центром внимания, как будто это именно он заставлял так орать рыжего гиганта.
- У меня одно условие! - не сбавлял громкость Рыков.
- Какое?
- Лялечку я не впишу. Ни в тот список, ни в этот...
- Это ваше право, - согласился Дегтярь и просто ощутил прилив счастья оттого, что его шариковая ручка, сжатая монументальными пальцами горе-миллионера, забегала по страничке блокнота.
Глава двадцать вторая
ОГРАБЛЕНИЕ ПО-РУССКИ
В последнее время Топора стала мучать бессонница. То ли газа,
распыленного в купе, ему досталось больше, чем другим, то ли страх
бодрил сильнее обычного, но только не было ночи в Приморске,
которую бы он проспал от и до.
На этот раз его вышибло из сна в третьем часу. Он вскочил на кровати, широко распахнув рот, и с жадностью рыбы, выброшенной на берег, стал хватать вонючий липкий воздух. Перед глазами дымкой таяло видение сна: черная бездонная пропасть, узенькая, канатом раскачивающаяся дощечка, переброшенная с края на край и Топор на середине этой дощечки. Назад идти нельзя. Почему нельзя, он не понимает. Есть только один путь - вперед. Нет, два пути. Еще один - вниз, в черную пасть пропасти. Оттуда слышны какие-то голоса, стоны, всхлипывания. Его словно умоляют не упасть, хотя он не понимает, что от этого тем, кто уже упал. Наоборот, они бы обрадовались, если бы он тоже свалился.
Доска вибрирует натянутой струной. Кажется, она издает звук как настоящая струна. Топор никогда не слыхал такой мелодии. Он не знает, что по теории вероятностей люди за все века не смогли написать больше одного процента от всех возможных мелодий. Ведь музыка - это всего лишь комбинация нот, тонов, октав, воспроизведенных в определенной последовательности. Мелодия максимального страха еще не придумана людьми. Он слышит ее сейчас, но не может запомнить. Да и зачем ему запоминать. Он не композитор.
Он делает еще шаг и от ужаса вскидывается. Вскидывается на самой громкой тональности мелодии. Перед глазами качается красивое лицо Босса, всплывшее на его пути во сне. Оно спокойно и уверенно. Топор знает цену этому спокойствию. Он еще не видел людей хитрее и злее Босса. Даже в зоне.
- Два арбуза! - выкрикнув, выгнулся на койке Жора Прокудин. - Два... Два... Два... Два... Два-а-а...
И затих, уплыв в сон.
В его голове, на тумбочке, - грязный халат сборщика дани на колхозном рынке. От него даже за три метра несет запахом гнилых овощей. Такое впечатление, что сборщик дани еще и подрабатывает уборщиком, причем вместо тряпки использует свой халат.
Поверх него белеет книжечка с квитанциями. В свете луны, нагло льющемся в комнату, она выглядит куском мыла. Наверное, потому, что Топору очень хочется смыть с лица и шеи липкий, как силикатный клей, пот.
- Два-а... Два-а... Два-а...
- Хум-м... Хум-м... Хум-м, - прожевала в ответ Жоре Прокудину Жанетка.
Ее голенькая ножка с жалкими тоненькими пальчиками виднеется из-под простыни. Если бы не Жора, Топор бы ее поцеловал. Но даже спящим Прокудин кажется ему подглядывающим. Есть что-то общее у Босса и Жоры. Такого никогда не будет у Топора. Пропало вместе с ровным носом.
Соскользнув с мокрой простыни, он босиком прошлепал на улицу, сел
на кирпичные ступеньки и долго смотрел на лужу. Так долго, что в
конце концов показалось, будто она похожа на лицо, а у лица разрез
губ как у Босса.
- Четыре дня... Четыре дня, - со стоном вслух напомнил он себе о том, что его ожидает в Приморске.
Если б не Жора с его мертвым сыщиком, он вразвалочку выписывал бы сейчас по улице в Нью-Йорке и пил пиво из банки. Нью-Йорк чудился ему городом, где баночное пиво растет на деревьях, а все жители поголовно миллионеры. Там он бы организовал турнир по метанию мячиков и сорвал бы куш не в тысячу долларов, а в миллион.
Четыре дня... Даже горячая Жанетка в Приморске перестала отзываться на его ласки. Может, обиделась, что он не защитил ее перед Жорой Прокудиным, когда тот внаглую отобрал остатки денег. А почему он должен был защищать, если сам не понял, зачем она грохнула столько миллионов на прозрачный мешок с веревочными бретельками.
Легкое облачко мазнуло по луне, закрыло ее. Двор стал синее и угрюмее. Топор повернул голову влево, посмотрел на дверь хозяйского сарая, в котором он вчера заметил бухту веревки и вдруг понял, что жизнь можно продлить на целых четыре дня.
Обувшись и натянув на грудь спортивную майку, он перочинным ножом отодрал петлю замка, загрузил на плечо канат, оказавшийся потяжелее автомобильной шины, и поплелся со двора. Собака, перевидавшая за последние три сезона не меньше тысячи человек во дворе и уже не воспринимавшая людей как вообще чужих, взбрехнула во сне от шагов Топора и снова уснула.
А он минут через сорок, старательно минуя редких ночных бродяг, притопал на улицу Привольную к дому номер семнадцать, по лестнице забрался на крышу, полюбовался луной, ставшей еще ближе и крупнее, размотал бухту и один ее конец старательно привязал к стальной ступеньке лестницы, ведущей с последнего этажа на крышу.
- Девять... Восемь... Семь, - нашел он взглядом нужный балкон.
Его пустоте могли позавидовать другие балконы дома. Везде что-то стояло, лежало, висело, а на этом даже не было деревянного настила. Как родили его строители, так и висел он во влажном ночном воздухе Приморска.
Топор с детства боялся высоты. Так боялся, что даже себя презирал, когда выбирал поезд вместо самолета если нужно было куда-то добраться по стране. Но сейчас высота плохо ощущалась. Приморск не был столь тщательно иллюминирован как Москва. Внизу лежала сплошная чернота. И уже в десяти метрах от глаз тоже была чернота. Он исчезала на время лишь в те минуты, когда облака открывали луну. Да только облака, словно заметив наверху Топора, стали открывать ее все реже и реже. Он спускался вроде бы не с крыши многоэтажного дома, а с газетного киоска.
Потерев ладони о пыльный битум крыши, Топор убедился, что они не
скользят, и только после этого спустился по канату на балкон
седьмого этажа.
Город молчал, наблюдая за ночным скалолазом. Город не мешал Топору.
Перочинным ножом он отодрал штапики с самого большого стекла, выставил его на балкон. Отдохнул с полминуты и сделал то же самое со вторым стеклом. Правда, оно плохо вынималось, и он в отчаянии уже подумывал его разбить, но стекло, словно почувствовав, что пришла пора его смерти, сдалось, как-то так напряглось, сжалось и все-таки выскользнуло из рамы.
В комнате Топор сразу бросился к стоящим в углу двум огромным сумкам. В таких клетчатых уродцах челноки всех мастей обычно возят товар по бескрайним просторам СНГ.
Свет фонарика скользнул по истертым бокам сумки, нашел замок-молнию, и он с неожиданной легкостью поддался Топору.
Сердце молотило помпой, откачивающей воду из бассейна. Глаза горели вулканическим огнем. Все существо Топора ждало денег. Ждало толстых сухих пачек с хрустящими купюрами. Он вообще не понимал, почему Жора Прокудин ждет этого банкира. Проще простого: деньги там же, где их хозяин. Почему Жора не додумался до этого? Нет, все-таки у него нет мозгов Босса. Босс бы точно послал Топора выпотрошить квартиру банкира.
Дрожащими пальцами он пошарил в сумке, но ничего твердого сверху не отыскал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67