Сопровождающему на вид было не более тридцати лет, но измятое лицо, которое казалось продолжением такой же измятой оранжевой куртки, делало его сорокалетним. Из всех стоящих на обочине он оказался самым низеньким и, возможно именно от этого ощутив свою ущербность, уязвимость рядом с другими, еще сильнее сгорбился и по-черепашьи задвигал головой, пытаясь спрятать ее в воротник куртки, как под панцирь.
-- Граждане начальники, мы очень спешим, -- тихо, будто самому себе пояснил он. -- Груз -- в норме. Если что от нас требуется...
Он вынул из кармана куртки кулачок, из которого торчали пятидесятитысячные купюры, и протянул его в сторону гаишника-заики.
-- Откройте кузов, -- так же негромко потребовал Сотемский и с отвращением посмотрел на кулак.
Синие точки татуировки вычерчивали имя "Саша" на фалангах его пальцев.
-- П...ошли, -- согласился гаишник, отвел взгляд от денег и, сглотнув трудовую слюну, закосолапил за Сотемским.
Те же вытатуированные пальцы, торопливо спрятавшие деньги в карман, освободили двери от пломбы. Водитель помог распахнуть правую створку и с видом победителя произнес:
-- Я же говорил, аппаратура! Все в норме!
Сотемского больно пнули в бок. На словах это звучало бы: "Смотри!" Сотемский в ответ кашлянул, что в переводе на русский язык означало: "Сам вижу!" Сзади почти беззвучно пропел свою мелодию замок куртки Павла. Доступ к оружию был открыт. Но то, что увидели оба оперативника -- коробки гонконгских телевизоров марки "ONWA", именно той марки, о которой сообщал резидент, могло быть случайным совпадением.
-- Я должен осмотреть груз, -- заставил Сотемский обернуться мятого парня.
-- А вы туда не залезете. Все забито наглухо.
-- Почему же наглухо? А слева, вон там, есть проход в один ряд телевизоров.
Сопровождающий сделал удивленное лицо. Но даже это не разгладило комки между его морщинами.
-- Да нет там прохода.
-- Левую дверь откройте, -- приказал водителю Сотемский.
Тот безразлично подчинился.
-- Вам помочь? -- громче обычного произнес парень-сопровождающий.
-- Не нужно! -- гаркнул Павел.
В эту минуту, когда зуб заныл с громкостью духового оркестра у самого уха, ему уже хотелось, чтобы эти телевизоры "ONWA" оказались не теми, в которых они должны были взять груз наркотиков.
Молчаливый, как скала, и такой же твердый, как скала, гаишник подставил Сотемскому плечо, помог взобраться в фургон. Внутри пахло картоном, пластиком и отсыревшими тряпками. Прохода, как такового, не было. Лишь маленький пятачок у дверей. А дальше плотной крепостной стеной стояли яркие коробки телевизоров.-- Приведи Героя, -- приказал Сотемский Павлу.
-- Я сам, -- впервые подал голос молчаливый гаишник.
Он оказался у него низким, почти басовым. Наверное, именно такой голос должен быть у настоящего гаишника. Иначе не перекричишь автомобиль.
Героя, рыжего коккер-спаниеля, уснувшего в тепле "жигулей", обладатель оперного баса принес на руках и бережно опустил на дно фургона.
Песик, вскочив на ноги, тут же стряхнул с себя пойманные по дороге капли дождя, посмотрел снизу вверх на Сотемского, отдышался через рот, будто не его несли, а он только что притащил на себе гаишника-скалу, и громко загавкал.
-- Ты о чем? -- присев на корточки, спросил Сотемский.
Глаза Героя были грустными-грустными, а хвост озорно дергался антеннкой слева-вправо, слева-вправо. Пес словно бы извинялся, что не мог рассказать словами о том, что он уже учуял своим волшебным носом.
-- Раздвинуть коробки?
Герой гавкнул прямо в лицо Сотемскому и, метнувшись вправо, к еле заметной щели между коробками, вбил туда свою плоскую коккеровскую башку, заработал лапами и вскоре исчез полностью.
-- Идите сюда! -- позвал, встав с корточек, Сотемский хозяина груза. -- Необходимо ваше присутствие.
-- А что такое?
-- Нужно вынуть этот ряд коробок.
-- Мне влетит. Нельзя. Они же намокнут.
-- Выполняйте. Или я отвезу вас в отделение.
Парень подвигал всеми частями своего измятого лица, словно хотел его домять окончательно, вынул руки из карманов куртки, стряхнул капли дождя с серых, сплетшихся в клубок волос и вдруг бросился через дорогу.
Гаишник посмотрел на его вспузырившуюся на бегу куртку с полным безразличием. Они так давно имели дело только с автомобилями, что бегущий человек, к тому же и не водитель вовсе, никаких чувств у них вызвать не мог. А Павел впервые за день ощутил, что у него нет зубов. Точнее, нет больного зуба. Он как-то враз онемел, затих. Возможно, именно зуб сильнее всего удивился резвости парня. А может, все дело в том, что не зуб теперь стал главным, а глаза.
-- Стой, с-сука! -- вцепившись взглядом в колышущийся слева направо оранжевый пузырь, заорал Павел и выхватил из неприкнопленной кобуры "макаров". -- Сто-о-ой!
Крик заставил парня бежать еще быстрее. Крик будто бы придал ему силы. Оранжевая куртка нырнула в кювет, всплыла по грязно-белой заснеженной стене холма и снова нырнула за него в лесополосу.
Бросившись за ним, Павел еле успел перебежать дорогу перед вишневыми "Жигулями". Шоссе зашлось истерикой клаксонов, визгом тормозов. Кажется, кто-то уже кинул ему в спину матюги. Но в эту минуту Павел уже не только не ощущал зуб, но и ничего не слышал. Во всем его молодецком натренированном организме остались только глаза и ноги. Глаза искали оранжевое пятно, а ноги лихорадочно пытались выбирать место для очередного шага. А что так согревало руку? Удивившись ощущению, Павел бросил взгляд на пальцы и впервые увидел в них "макаров". И почему-то вид пистолета подсказал ему, что ничего хорошего впереди не будет.
-- Сто-ой! -- все-таки поймал он яркий комок, катящийся между серых голых стволов. -- Убью-у-у гада!
Указательный палец сбросил рычажок предохранителя. На бегу передернув затвор, Павел выстрелил в воздух и удивился, что еле расслышал звук. В тире приходилось одевать наушники, чтобы не оглохнуть. А здесь, в зимней, осыпаемой дождем лесополосе, грохот сразу рассосался, исчез, будто деревья губкой впитали его в себя.
Ноги скользили по мокрой корке, в которую поверху спекся февральский снег, ноги хотели бежать быстрее, но не могли. А оранжевое пятно мячом все отдалялось и отдалялось от него, точно по нему футболили, помогая ему передвигаться быстрее Павла.
Потом куртка и вовсе нырнула за холм. Радостная мысль: "Упал!" тут же сменилась догадкой, что там, за холмом, -- кювет, там -- шоссе. которое поворачивает влево за серым клином лесополосы, а на шоссе -- машины, и любая из них может подобрать парня, спасающегося от "бандита".
-- А-ах! -- со вскриком бросил себя на холм Павел.
Скользя стершимися, нерифлеными подошвами ботинок, он взобрался на него, но на самом верху правую ногу как-то странно бросило вбок. Он попытался левой удержать равновесие, но и ее повело на льду в ту же сторону. Павел упал по-детски, совсем не помогая себе руками. Если правую, сжимающую пистолет, еще можно было простить, то левую пора было наказывать. Удар о мокрый смерзшийся холм и наказал ее. А потом тот же холм ударил по голове, точно по щеке, за которой прятался больной зуб. И молчавший последние пару минут шестой левый нижний взвыл пожарной сиреной.
-- У-у-у! -- вместо привычного "Су-у-уки!" запел Павел, приподнял себя на левой руке и вновь увидел ненавистное оранжевое пятно.
Парень бежал поперек шоссе и махал руками, пытаясь остановить легковушку, шедшую в сторону города. Показалось, что если он уйдет, то боль в зубе останется навсегда. Правая рука сама вскинула пистолет и дважды вбила пулю за пулей в сторону рыжей куртки.
Легковушка взвизгнула тормозами, но парень бросился почему-то не к ней, а от нее. Возможно, он увидел, как выщербила кусок асфальта пуля перед ним, и страх отбросил его на встречную полосу. Если бы парень видел несущийся по этой полосе ЗИЛ-самосвал, он бы не стал этого делать. Но у него не было глаз на затылке. И не было уже ничего в голове, кроме ужаса.
Когда Павел прихромал к телу, сбитому самосвалом в кювет, там уже стояли оба гаишника, Сотемский и огромный мужик-водитель. По его небритым щекам стекали крупные слезы, и он при всех допрашивал сам себя:
-- Да что же ж я?.. Да как же ж я не тормознул?.. Да я же ж
двадцать три года за баранкой... Да как же ж я не заметил?..
-- Не ной! -- голосом Шаляпина оборвал его гаишник-скала. -
Трупов, что ли, не видел?
-- Убери пистолет, -- прошипел Сотемский. -- Убери...
Павел машинально сунул нагревшийся кусок стали под мышку. И сразу заныло сердце, будто он сунул пистолет именно внутрь него.
-- Я не думал... Я так... для страху... А он... Я даже не попал...
-- Иди к машине, -- зло приказал Сотемский. -- Тут без нас разберутся. Правильно?
-- Так т...очно, -- опять ответил за обоих гаишник-заика. -
С...оставим пр...отоко-ол по полной ф...орме. ДТП по причине н...арушения пр...авил пешеходом. Переход до...ороги в неположенном ме...есте...
Нагнувшись над трупом, он ловким, отработанным движением достал из внутреннего кармана куртки документы, развернул паспорт, но Сотемский не дал ему прочесть вслух.
-- Разрешите, -- отобрал он все у гаишника.
С пятой страницы паспорта на него взглянул уже знакомым измученно-сонным взглядом парень. Только на фотографии его лицо было не столь помятым и не настолько старше, как в жизни. Да и приклеен снимок был на странице "до сорока". Четырнадцатая страница удивила уже больше. Надо же было ехать вдвоем с Павлом в эту провинциальную глушь из Москвы сутки на поезде, чтобы встретить человека со столичной пропиской!
Внутри паспорта лежала накладная на груз с еле читаемым названием какого-то ООО на круглой печати. Сотемский сразу представил себе холеное лицо менеджера фирмы, его уверенный жест рукой, отрубающий любые сомнения, и стандартный набор фраз:
-- Мы не имеем никакого отношения к перевозчику наркотиков! Он делал это по своей инициативе. Если бы мы узнали, что он связан с преступным миром, выгнали бы сразу!..
Как будто нельзя было понять о его темном прошлом по наколке на фалангах пальцев!
Из паспорта выпал кусочек картона, острием уголка ткнулся в побледневшую щеку погибшего и, оставив на ней синюю точку, сполз на губы. Кусочек будто бы не верил до конца, что человек, у которого он так долго лежал в кармане, мертв, и хоть так пытался зажать ему рот.
"Золотовский Эдуард", -- прочел нагнувшийся к нему Сотемский. Отчества Золотовского на визитке почему-то не было. Более мелкими буквами ниже фамилии значилось пояснение, в чем же этот
Золотовский отличается от других людей на земле: Генеральный
продюсер продюсерского центра "S.M.C.", менеджер группы "Мышьяк".
-- Ты такую когда-нибудь слышал? -- обернувшись с корточек,
спросил Сотемский.
-- Что?
Меньше всего Павлу сейчас хотелось отвечать на вопрос. Даже
по-волчьи воющий за щекой зуб не мог выбить его из ощущения, что
он все еще видит самосвал, сбивающий парня. Ощущение было горьким.
Настолько горьким, точно самосвал сбивал не парня, а его самого, и
он со стороны видел, как жестко, некрасиво, уродливо это все
происходило.
-- Я говорю, ты такую группу слышал?
-- Какую?.. А-а, "Мышьяк"... Есть такая...
-- А что за песни?
Сотемский был не в том возрасте, когда увлекаются музыкой. Все, что он знал по мелькающим по разным каналам телика клипам, так это то, что этих групп больше, чем сельдей в бочке.
-- Попса, -- презрительно процедил сквозь зубы Павел.
Музыкой он считал рок, отчасти "металл". Все остальное, и особенно нашу эстраду, воспринимал как художественную самодеятельность, которая до сих пор не поняла, что петь нужно не попсу, а рок.
-- Да уже и нет этой группы, -- даже сквозь горький привкус никак не отпускающего ощущения вспомнил Павел.
-- Развалилась?
-- У них солист месяца три назад погиб. Выбросился из окна своей квартиры.
-- Наркоман?
-- Вроде бы... Я уже не помню, что в газетах писали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66