Он по-прежнему мычал ту же мелодию. Казалось, что внутри сержанта воет волк.
-- Дверь не закрывать! -- прервав мычание, потребовал он от Андрея.
-- Так и будешь на мою задницу смотреть?
-- Так и буду.
Круглое лицо конвоира, пропитанное презрением, было похоже на лицо татаро-монгольского захватчика, каким их рисовали в школьных учебниках по истории. Маленькие глазки смеялись, и Андрей вдруг понял, для чего он зашел в туалет.
-- Ты скоро?! -- прокричал в открывшуюся дверь один из грузчиков.
-- Иду! -- ответила ему левая кабинка.
Под всхлип воды, спускаемой из бачка, из нее вышел второй грузчик. Его спина бугрилась мускулами. Напарнику явно не хватало именно этой спины.
-- Водила торопит. Ему уже ехать пора. А у нас три шкафа, -- объяснил он от двери.
-- Да иду-иду.
-- Ну, чего тянешь? -- толкнул конвоир Андрея в спину. -- Ты по маленькому или по-большому?
-- По крупному.
-- Быстрее вываливай свое добро.
Пружина с яростью притянула к себе входную дверь, отрезая грузчика от них, и под ее громкий хлопок Андрей с разворота ударил сержанта в солнечное сплетение.
-- И-ах! -- схватил тот воздух обветренными губами и не поймал.
Андрей ударил еще раз по сгибающемуся под тяжестью телу конвоира и тут же увидел перед собой его загорелую, поросшую рыжим пухом шею. Сцепив кисти в замок, он со всей злостью, которая скопилась в его теле за эти сутки, сверху, как молотом, впечатал их в шею и с удивлением увидел, что конвоир, продолжая движение вниз, рухнул ему под ноги.
В ушах зазвенела странная, никогда до этого не ощущаемая тишина. Казалось, что именно сейчас она взорвется писком входной двери и дюжие грузчики или, что еще хуже, милиционеры из кабинетов на этом этаже ворвутся в туалет и сшибут его с ног. Но тишина всего лишь прервалась капаньем воды из крана. Сочные удары по эмалированной раковине отсчитали три секунды, и Андрей вдруг ощутил, что силы, которые он вроде бы потерял навсегда после трех ударов, вернулись к нему.
Он втащил обмякшее и очень тяжелое тело в кабинку, из которой недавно вышел грузчик, и стал перевязывать ноги конвоиру своим платком. Он оказался слишком коротким, а может, ноги у сержанта слишком ширококостными, и тогда Андрей со злостью вбил платок в рот сержанту. Тот совсем не сопротивлялся, будто ему самому было интересно, чем же свяжет ему ноги подследственный.
Вынырнув из кабинки, Андрей сорвал с вешалки у рукомойника вафельное полотенце и обвязал им руки сержанта, заведенные за спину. Ноги его уже почему-то не интересовали. Потом закрыл изнутри дверку на щеколду и перелез через боковую стенку наружу.
Сердце билось не только в груди, но и в шее, висках, в животе и даже в коленках, хотя там и биться-то было нечему. Больше всего хотелось подставить рот под кран, из которого громко, очень громко били капли. Создалось впечатление, что капли хотели этими звуками поскорее позвать сюда кого-нибудь.
Рука сама довернула кран, и почему-то лишь тогда, когда исчезли тикающие звуки, Андрей понял, что не сможет проскользнуть через милицейский пост у входа. Из прямоугольного, мутного от старости зеркала на него смотрел лысый мужик с зековской щетиной на скулах. Если бы он сам был милиционером, то наверняка остановил бы такого субъекта на улице.
Но что-то же нужно было делать, и Андрей вышел в коридор. Где-то вдали строчил матричный принтер, пело радио, глухой, урезанный дверью голос доказывал что-то невидимому собеседнику. Коридору был безразличен небритый лысый парень с разбитыми в кровь костяшками пальцев на правой руке, и он никого не выпускал наружу из-за обитых коричневой винилискожей дверей.
На площадке мрачно, будто постаменты для незаконченных монументов, стояли два стальных шкафа. Андрей на цыпочках подошел к ближнему из них, под неприятный скрежет открыл дверцу и увидел, что внутри шкафа пусто. Полок, как и говорил тогда шумный грузчик, не было.
Сзади, закончив гудение, остановился лифт, и Андрей сделал то, о чем он секунду назад даже не помышлял. Он шагнул в холодное нутро шкафа и, совсем не ощущая противного запаха пыли и ржавчины, плотно прикрыл за собой дверцу.
-- Давай проволоку, -- потребовал голос снаружи. -- Ты ее, случаем, не заиграл.
-- Не-а, -- ответил ему другой. -- На, завязывай, раз ты такой мастерюга.
Обе дверцы шкафа закачались вперед-назад под чьими-то торопливыми пальцами.
-- Завязал?
-- Ага. Теперь не откроются.
-- Поперли. Еще не хватало, чтоб и в обед с этим дерьмом возились!
-- Не-е, в обед не пойдет. Обед -- святое дело.
-- Кроме него, значит, еще один? У-у, тяжеленный!
-- Ага. Тяжеленный. Это уже, братан, от усталости.
-- Тогда поперли шустрее.
Глава двадцать первая
ЖЕНЩИНЫ ЛЮБЯТ УШАМИ
Санька проснулся от поцелуя. На плече лежало что-то пушистое, похожее на кошку и пахло табаком. Приподнявшись, он сощурился и только теперь разглядел, что у кошки был женский носик и опухшие губки.
-- Венера? -- удивился он.
-- А ты кого хотел рядом увидеть? Мадонну?
Ее хриплый голос вернул ощущение ночи. Но вернул не целиком, а какими-то обрывками. Перед глазами Саньки будто бы висела искромсанная ножницами рубаха, а он пытался угадать, где же у нее были рукава, а где -воротник.
-- А где я?
-- У меня дома.
-- Ах да, у тебя...
Он с облегчением уронил чугунную голову на подушку, и перед глазами влево-вправо качнулась хрустальная люстра. Ее висюльки были похожи на льдинки. Казалось, еще немного, и с люстры закапает.
-- А у тебя красивое тело, -- сдвигая простыню, провела она ладонью по его груди и животу.
Кажется, требовалось вернуть комплимент, но Санька толком не помнил, какое же у Венеры тело. Было темно, пьяно, полубредово, и в памяти остались только хрипы и какие-то обрывки слов.
-- Ты тоже... того... -- все-таки подарил он ей свое восхищение.
-- Мне понравилось, как ты в клубе пел про голых девок в раздевалке.
-- Я пел?
-- Ну да. Сразу после этой чуши про экстези.
-- А-а... Это где рифма "елки-палки -- раздевалки"?
-- Да.
-- А я еще чего-нибудь пел?
Как ни странно, тексты он помнил до сих пор. Сначала -- про наркоту, то есть про экстези, потом про голых девок в раздевалке, которые хотят то, что входило в рифму к "раздевалке", потом этот дурацкий шлягер всех ночных клубов "Подвигай попой". А потом был глоток виски из широкого стакана, который поднесла возникшая из ниоткуда Венера, еще глоток, и мир почти исчез. Неужели он мог отключиться от двух глотков виски?
-- Я много пил?
-- Как алкаш.
При этих словах ее ладонь на животе Саньки повлажнела. Ладонь не могла врать.
-- И сколько я выжрал?
-- Бутылку виски и пару стаканов коктейля. Джин с "Амаретто".
Многовато для жадного Децибела. Он бы столько не дал. У Венеры с собой ничего не было. Виски она наливала из бутылки, которую принес Децибел. Этот противный сивушный вкус Санька помнил. Хвойный дух джина в голове почему-то не ощущался.
-- Давай опохмелимся, -- предложила Венера и, спрыгнув с кровати, зашлепала босыми ногами к бару.
Ее тело, облитое ровным, странным для апреля загаром, было совсем неплохим. До колен. Все, что ниже, не тянуло выше троечки. Говорят, что такую кривизну ног называют итальянской. Может, макаронникам такое кавалерийское колесо и нравится, но Сашке почему-то захотелось вскинуть взгляд выше.
-- Знаешь, что я делаю? -- не оборачиваясь, спросила она.
-- Пишешь мне письмо?
-- Нет, вяжу носки из толстой пряжи.
-- Я не люблю толстые носки.
-- Я тоже.
Она повернулась всем корпусом. На уровне груди ее тонкие пальчики
с усилием удерживали два пузатых бокала на тонких ножках. На краях
бокалов алыми капельками дремало по вишенке, а из них, как из
шлюпок, торчало по флажку. Их крошечные полотнища несли на себе
красную и белую полоски. Страну с таким флагом Санька не помнил. В бокалах плескалось нечто коричневое и мутное.
-- Это приворотный коктейль, -- объяснила она, подходя к постели. -Виски, ликер "Амаретто" и лед.
-- А кого привораживать будем?
-- Вообще-то это для дам. Точнее, пьют мужики, чтоб дамы в них влюблялись.
-- А без этого не получится?
-- У тебя получилось. Ты меня так завалил...
-- Без понта?
Он принял из ее подрагивающих пальчиков бокал и первым пригубил.
-- А с вишней что делать?
-- Можно съесть. На закуску.
-- Бедновато будет. А колбасы у тебя нету?
-- Чувствуешь вкус виски?
Санька хлебнул еще и ничего, кроме жжения в горле, не ощутил.
Вчерашнее пойло в рейв-клубе было не лучше, но и не хуже.
-- Это односолодовый виски, -- пояснила она. -- Самый дорогой. Мне
его шеф подарил.
-- Золотовский?
-- Ты так спрашиваешь, будто не знаешь, кто шеф...
-- Значит, он мужик не жадный.
-- Он хороший. Он меня человеком сделал.
-- Правда?
В голове чуть просветлело. Наверное, все-таки односолодовое виски умело нечто такое, что не под силу его смесовым собратьям.
-- Я на лотке у азеров стояла. Фрукты, овощи, орехи. Короче, если только это шамать, от поноса не избавишься...
Ее сухой хрипотце позавидовал бы любой рок-певец. Если закрыть глаза, то возникает ощущение, что она только что сожгла горло стаканом спирта. Но Санька не стал закрывать глаза. Он осмотрел хорошо обставленную комнату, плотно подогнанные доски паркета, картины с геометрическими абстракциями на стенах.
-- Дорогие штуки? -- ткнул в их направлении бокалом Санька.
-- Чего?.. А-а, мазня! Может, и дорогие. Я в этом ничего не понимаю. Дюсик подарил.
-- А это кто?
-- Ну ты пенек!.. Шеф! Он же Эдуард. Сокращенно -- Дюсик...
-- И как же он тебя спас?
-- Кто спас?
-- Ну, ты ж говорила, что азеры, лотки, фрукты...
-- А-а, ну да!.. Я как-то стояла, а он на "мерсе" мимо проезжал... Правда, тогда я не знала, что это он. Просто вылез из тачки крутой мужик в клевом прикиде. Ему зачем-то виноград понадобился. Я его так по-классному обслужила, улыбнулась, а он ни с того ни с сего говорит: "Ты эстраду любишь?" А кто ж ее не любит? Я сказала: "Да", а он с ходу: "Позвони мне завтра по этому телефону. Лицо, говорит, у тебя фотогеничное". Я, понятно, позвонила. Секретаршей взял. А в певицы не стал раскручивать. У него уже тогда Волобуев в раскрутке был. Не до меня... А теперь вот ты...
-- Обижаешься?
-- Не-а... Мне Дюсик сказал, что мы теперь парой петь будем.
-- Когда это он сказал?
-- Вчера вечером.
Этот глоток коктейля оказался самым невкусным. Наверное, пора было глотать вишню. Он жадно сгреб ее губами и ощутил приторную кислоту. Вишня была заодно с коктейлем.
-- Он мне не говорил, что мы это... дуэт...
-- Еще скажет... Ну, не дуйся! Я же тебя только украшу. Посмотри, какая у меня фигура!
Она вскочила, хрустнув кроватью, и крестом расставила руки. Прямо над ее головой, как бы дополняя крест, висели часы. На них был десятый час.
-- Мне Аркадий сказал, чтоб я ему в восемь позвонил!
Санька сбросил ноги с постели, но встать не успел. Венера бросилась на него, придавила к мятой простыне и, раскачивая перед глазами грудями, упрекнула:
-- Ты почему меня не хвалишь, женщины любят, когда их хвалят.
-- Мне Аркадий...
-- А почему у тебя нет татуировки на груди?
-- Какой татуировки?
-- Буквы "А"...
Он с трудом отыскал ее глаза и впился в них взглядом.
-- Откуда ты знаешь про "А"?
-- Дюсик сказал.
Теперь уже ее глаза впились в его, и он еле нашел силы ответить:
-- Я затер букву.
-- Это больно?
-- Не очень.
-- А где след?
-- Отстань!
Он подбил ее левую руку своим локтем, перевернул Венеру и, навалившись, прохрипел:
-- Не напоминай мне про зону! Слышишь?!
-- Не буду, -- тихо ответила она.
Ее пальцы почему-то гладили левую сторону груди. Когда они касались волос у сосков, Саньке было щекотно и страшно. Но он не смеялся.
-- Войди в меня, -- попросила Венера.
Звонок заставил Саньку вздрогнуть. Звонок почему показался похож на пулю, которая просвистела над спиной. Оттолкнувшись от постели, Санька встал, обернулся к углу комнаты. На тумбочке у телевизора нервно звонил телефон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66