Они раньше нас на роликах гонять начали...
Солнце жгло и жгло непокрытую голову Ковбоя, но он упрямо не приближался к тени. Он будто бы решил ее всю целиком подарить Саньке.
-- А он... тот парень, -- осторожно спросил Санька, -- больше тебя не видел? Ну, в смысле, на роликах?
-- Нет. Сто процентов, что нет! И я его не видел.
"А я видел", -- чуть не сказал Санька. Хотя, возможно, бутылку с зажигательной смесью бросал в окно вовсе не парень в серой майке, а какой-нибудь местный пацан. Мало ли желающих в провинциальном Приморске заработать пару сотен баксов за бросок какой-то бутылки в окно!
-- И потом, я сразу понял, что дело тухлое, -- грустно сообщил Ковбой.
-- В каком смысле?
-- Ну, он мне сказал, что всего-то делов сначала стекло разбить, а уже потом бутылку вбросить... Я и понял, что опасно. И еще я про Буйноса спросил, а он сказал, что его в это время в офисе не будет, а бутылка -это предупреждение. Чтоб понял, значит, что они не шутят...
-- А кто -- они?
-- Не знаю. Я никого, кроме этого парня не видел.
Санька снова закрыл глаза. Солнце проникало и сквозь веки. Оно усыпляло и одновременно мешало спать. Солнце тоже было частью Приморска, и было непонятно, какое же тогда солнце стояло над Москвой, где не было такой одуряющей жары.
-- Он новой встречи тебе не назначил? -- не открывая глаз, спросил Санька.
-- Нет... Просто сказал, что на днях зайдет.
-- И все?
-- Все. Чтоб мне на роликах гонять разучиться!
Глаза заинтересованно открылись. Мутно, как сквозь полиэтиленовую пленку, Санька увидел уже знакомые оранжевые ботинки с выгрызенными из ряда двумя средними колесиками.
-- Ты бы сменил их на черные. За километр видно. Как семафор.
-- Привы-ычка, -- протянул Ковбой. -- Я на них ездить научился.
-- А зачем средние колесики снял?
-- Они сами отлетели... Точнее отлетели носовые и концевые. А средние я на их место сам сместил.
-- Сколько в Приморске приличных гостиниц?
Ковбой удивленно посмотрел на пунцовое лицо собеседника, на его закопченую шею и, совсем не понимая, какое отношение к его ботинкам имеют гостиницы, невнятно ответил:
-- Мало. А в каком смысле?
-- Ну, сколько таких, где могут останавливаться новые русские?
-- Наверно, "Националь"...
-- Та-ак.
-- И "Астория".
-- Прямо как в Москве!
-- Что в Москве? -- не понял Ковбой.
-- Значит, так... Тебе крохотное задание. Потусуйся возле этих гостиниц. Желательно даже в холл попасть. Только без этих дурацких оранжевых ботинок. Понял?
-- Ага.
У Ковбоя уже секунд двадцать было лицо школьника-двоешника, которому пытаются объяснить теорему из курса высшей математики, а он не может понять, что же за идиот решился на такое бесполезное объяснение.
-- Что ты понял? -- тихо спросил Санька.
-- Чтоб купил черные ролики...
-- А так, без колес, на обычной подошве, ты передвигаться не умеешь?
-- Давно не пробовал.
-- А ночью в туалет ты тоже на роликах катишь?
-- Я ночью не встаю, -- сморщив лоб, ответил Ковбой.
-- Короче, обуешь кроссовки. Бес колес. Вот теперь понял?
-- Ага.
После этого ответа хотелось врезать подзатыльник. Но вся санькина
начальственность была временной, рожденной скорее благодарностью
Ковбоя, что догнал прошлой ночью да не убил, а не чем-то более
возвышенным или, что еще прочнее, материальным. И тогда Санька
почувствовал, что нужно все-таки подкрепить свои слова.
-- Если все получится, Буйнос заплатит тебе за услугу, -- пообещал
Санька, но, вспомнив бронзовое лицо, сам в этом засомневался.
Но первая заповедь командира -- никогда и ни при каких
обстоятельствах не показывать подчиненным свои сомнения. И Санька
погнал без остановки и без капли неуверенности в своих словах:
-- Мне нужен один человек. Очень нужен. У него высокий рост, благородное лицо, длинные волосы такого... светловатого типа, почти русые. Скорее всего, он -- карточный шулер. Или что-то в этом духе. Короче, денег -- море...
-- Так это надо в казино искать, -- задумчиво вставил Ковбой.
-- А сколько их в городе?
-- Приличных -- шесть-семь. Остальные, считай, притоны...
-- А самое лучшее?
-- Буйноса! Его казино -- самое крутое.
-- Вряд ли тебя туда пустят.
-- Это точно, -- горько вздохнул Ковбой. -- Даже без роликов...
-- Короче, две гостиницы -- твои... Да, он еще костюм носит. Синий такой, с отливом. Наверное, жутко дорогой.
-- По такой жаре никто костюмов не носит. Прикинь, как свариться можно! Чистый умат!
-- В общем, найди мне двух-трех самых красивых, высоких и длинноволосых. На контакт с ними не иди. Покажешь издалека, а я сам решу. Лады?
-- Ага. Сделаем.
-- А если парень, ну, тот парень явится, посвистишь мне. Значит, ты уверен, что он не местный? -- посмотрел прямо в измученные глаза Ковбоя Санька.
-- На сто один процент.
-- Вот это и странно.
-- А зачем вам этот красавчик? -- по привычке попытался подвигать туда-сюда ногами Ковбой, но они не двигались.
Колесики увязли в гальке, как в жирной глине. Прибойная полоса цепко держала его, и Ковбою стало неуютно. Он впервые в жизни ощутил, что в роликах нет спасения.
-- Он будущее может предсказывать, -- ответил Санька. -- Я тебя с ним познакомлю. Он и тебе все предскажет.
-- Я не хочу знать будущее, -- с неожиданной злостью ответил Ковбой.
-- Почему?
-- Будущее у всех одинаково.
-- Ты имеешь в виду смерть?
Сухие губы Ковбоя не разжались. Он смотрел на синее-синее, стеклянное-стеклянное море, в котором когда-то утонул по пьяни его отец, и ни о чем не думал. Ему почему-то хотелось спрятаться. Хотя от смерти, сколько ни прячься, все равно не утаишься.
-- Ладно, философ, держи лапу, -- протянул ослабевшую ладонь Санька.
Кисть Ковбоя оказалась узкой и сухой. Как ветка умирающего деревца.
В эти секунды они не знали, что их рукопожатие видит еще один человек.
Глава пятнадцатая
"ГИБСОН" С ПЕРЕРЕЗАННЫМИ ВЕНАМИ
-- Р-рота, па-адъем!
Это -- Андрей. Такой глотке позавидовал бы любой старшина роты. Нужно не меньше бочки спирта и три-четыре ангины, чтобы вылудить подобное горло.
-- Я-а что сказал?! Па-адъем, волки! Жрать и репетировать!
-- Уроды мышьяковские! Я вас ненавижу!
Это -- Эразм. Он всегда говорит не то, что думает, а думает не о том, о чем нужно думать. Под утро ему наконец-то приснилась голая девица с сочными формами, и он успел лишь положить ее грудь себе на ладонь. Крик Андрея развеял грудь, будто клубок пара, и теперь, как Эразм ни жмурил глаза, девица не возвращалась. Наверное, голые порнодивы из снов не любят, когда на них орут.
-- Зачем я с вами поехал в этот гребаный Приморск! Первый раз за месяц приснился нормальный сон и тут...
-- А что такое сны?
Это -- Виталий. В его вопросе -- ответ. Сны наваливаются на него
тяжко, будто бетонная плита. Удар -- и мира нет. Виталий не знает,
что ничего нет лучше такого сна, потому что не нужно подтасовывать
утром сновидение под свою жизнь. У него мир двумерен. День -
свет, ночь -- темень. Такие люди легко обращаются в любую веру. Но Виталия никто не обращал, и он был счастлив в своем недоступном для чужих глаз двумерном мире.
-- Мне б хоть один сон... А они цветные или так... черно-белые?
-- Разные. У негров -- черные, у китайцев -- желтые.
Это -- Игорек. Он всегда говорит невпопад. Наверное, потому, что слишком быстро говорит. Он вообще все делает быстро и поэтому у него мало что получается. Но если получается, то лучше уже не сделает никто. Он внушил Виталию мысль о группе, придумал глупое название методом тыка в первую попавшуюся страницу словаря великорусского языка, а потом увеличил ее состав, пригласив барабанщика Андрея, которого он случайно увидел на танцах в каком-то занюханом парке.
-- Репетиции без солиста -- это как плавать в бассейне, где нет воды. Санька, дай слово, что будешь приезжать вовремя!
-- Даю.
Это -- Санька. Прошлой ночью он попал в двухмерный мир Виталия. День -- ночь -- день. Упав на диван прямо в одежде, он очнулся только от крика Андрея и поэтому не мог понять, какой все-таки шел день: тот, в котором сгорел офис Буйноса, или следующий. У Саньки почти все было среднее: рост, вес, размер ноги и головы, оценки в школе. Не средним у него получились волосы (они выросли золотисто-русыми, под Есенина) и голос. Правда, эпоха микширования и компьютерных студий сделали голос почти ненужной вещью для певца, но Санька еще этого не знал и своим теноровым "А-а-о-о!" гордился.
-- А чего жрать-то будем, Андрей? -- первым поинтересовался он меню.
-- Щас узнаю! Мне хозяйка сказала, что завтрак готов!
-- Серьезно? -- привстал на локтях Эразм. -- Завтрак? Ну, парни, я такое только в пятизвездочном отеле в Майами видел!
-- А что ты хотел? -- закончив убирать постель, выпрямился Игорек. -Она нами дорожит. Хорошие клиенты! Капитализм!
-- Полчасика еще нельзя покемарить?
Голос Виталия был пропитан грустью всего человечества. Но никто ею
не проникся. Путь к сердцу мужчины лежит все-таки через желудок, а
не через подушку.
-- Вставай-вставай! -- с хлопком сорвал с него простыню Андрей. -Тебя б за эту лежку наш старшина роты в порошок стер!
-- А ты служил? -- удивился Эразм.
Видимо, не в силах смотреть на единственного в группе человека с армейским прошлым, он надел на сонные глаза черные очки и сквозь них изучил худенькую фигурку с неподходящей к молодому лицу лысиной.
-- Так ты кирзачи носил?
-- Полусапожки. Я в морпехе служил. Два года.
-- Морпех -- это круто, -- оценил Игорек.
Он, как и Виталий, числились студентами то ли лесотехнического, то ли мелиоративного, то ли еще какого-то, максимально далеко от музыки лежащего вуза.
-- Чур, самая большая ложка -- моя! -- спрыгнул в кровати Эразм и, на ходу натягивая на бледные костистые ноги бордовые джинсы-стрейч, вылетел из дома.
И через минуту влетел назад. Очков на его лице не было. Они дрожали в сжатом у груди кулаке.
-- Уроды! Они порезали аппаратуру! Всю аппаратуру!
Такого подъема не видела еще ни одна, даже самая вымуштрованная рота. Через три секунды ни единой живой души в комнате не было. Ходики с кошачьей мордочкой, висящие над диваном, перестали раскачивать влево-вправо глазами. Теперь их стальные зрачки, плохо закрашенные черной краской, ошарашенно смотрели сквозь окно на улицу и не могли понять, почему сильнее всего размахивает руками парень в черной майке с вязаной шапочкой на голове.
-- У-рроды! -- бегая вдоль веранды, орал Эразм. -- Кто вытащил футляр с моей гитарой под навес?! Кто?!
-- Я вытащил, -- побурев, ответил Андрей. -- А что?
-- На, посмотри! -- выхватил Эразм из футляра гитару.
Перерезанные струны нитками повисли к земле. На месте вырванного с мясом резонатора чернела дырка, колки были согнуты, а на грифе четко выделялось нацарапанным самое популярное заборное слово из трех букв.
-- Это же "Гибсон", а не просто "фанера"! -- взвился Эразм. -- На такой Ангус Янг из "Эй-Си-Ди-Си" играл! Знаешь, за сколько я ее в Штатах купил?!
-- И моей -- конец! -- взвизгнул Игорек.
Его бесколковая бас-гитара, не самая, впрочем, родовитая и фирменная, тоже была изувечена. От одного вида переломанного грифа у него навернулись слезы.
На синтезаторе Виталия не хватало всех клавиш в суб-контр-октаве и контр-октаве. Все остальные, начиная от ноты "до" большой октавы, почему-то уцелели. Почему злодею показались ненавистны именно эти пятнадцать клавиш, Виталий не мог понять. В мутной, невыветрившейся со сна голове появилась мысль, что можно порепетировать конкурсную песню и без этих клавиш. В современной музыке они почти не задействуются. Нет этих нот и в "Воробышке". Но клавиатура выглядела так грустно, так печально, так похоже на челюсть, из которой вырвали с левой стороны все зубы, что у Виталия заныло под сердцем.
-- А поч-чему твои барабаны целы, а? -- наступал и наступал на Андрея Эразм. -- Может, ты у них старый знакомый, что они тебя пожалели?!
-- Хватит орать! -- перекрыл его крик Санька.
Он встал между Андреем и Эразмом, вцепился в изувеченного "Гибсона" и все-таки вырвал его из рук гитариста.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66