Он оторвал их, вытер пальцы о джинсы и, не слушая голос Нины, пытавшейся успокоить его, почти побежал к выходу из зала.
Навстречу ему лениво плелись трое в штатском. Последний из них волок тяжеленный чемодан. Такие чемоданы бывают только у экспертов.
-- Подожди! -- уже громче потребовала Нина.
-- Да иди ты, -- под нос ответил он и с облегчением вылетел из вычищенного вентиляцией зала в парную духоту фойе.
Глава тридцать четвертая
ТАНЕЦ МАЛЕНЬКИХ РОЛЛЕРОВ
Теперь уже группа и особенно Андрей убеждали Саньку остаться. Его держали за руки, кричали в лицо, брызгая слюной, заставляли выпить полные стаканы воды, противной, пропахшей хлоркой местной воды, дали выкурить сигарету, хотя он никогда не курил, предложили часок поспать, доказывали, что лучше него еще никто не пел тенором на земном шаре со времен египетских пирамид. И уговорили.
На сцену он вышел вместе с "Мышьяком" в начале одиннадцатого.
Зал был все так же полон. Зал был все так же уверен, что оттяжка была действительно связана с плохими отечественными проводами. Зал не заметил пустого места во втором ряду сразу за Покаровской. Зал балдел на всю катушку, ревом и свистом доказывая себе, что деньги на билеты потрачены не зря.
И этот же рев и свист встретили появление Саньки на сцене, но он его не услышал. Мир казался нарисованным. Санька был безразличен к нему. И еще было ощущение, что этот выход на сцену -- наказание, но наказание непонятно за что.
Санька чудом попал в ритм музыке, с унынием, совершенно не годящимся для первого куплета, вытянул слова с глупой рифмой на "ом" и зачем-то опустил взгляд с потолка. Потолок тоже казался нарисованным, то есть таким же, как и все остальное, и почему он решил посмотреть другую часть нарисованного Санька так и не понял. Просто накатила пауза между первым куплетом и припевом, а припев по плану требовалось исполнить в настоящем вальсе, с партнершей, а все партнерши сидели внизу. И тоже выглядели нарисованными. Мелькнула мысль, что если любую из них поцеловать, то нос защекочет бумажная пыль. С таким же успехом можно целовать газету годичной давности.
Вставшую в четвертом ряду девчонку он принял всего лишь за фотографию в газете. За оторвавшуюся и отогнувшуюся от полосы фотографию. И только когда заметил знакомый обшелушившийся носик, зал рухнул. Газета исчезла. Перед ним сидели живые люди и самой живой из них была стоящая в четвертом ряду Маша.
-- При-ипев, -- прохрипел в спину Андрей, упрямо выжимающий из тарелочек звук рассыпаемых по столу монет. -- Пой припев, идиот...
А руки Саньки, совсем не подчиняясь ему, потянулись вперед, к четвертому ряду. В ответном жесте Маша сделал то же самое, и зал онемел.
-- По-ой, ро-одненький, -- уже не просил, а стонал Андрей.
Не слыша его, Санька с грохотом спрыгнул со сцены, побежал к боковому проходу. Маша ринулась туда же по ногам зрителей. Зал вздрогнул в ободряющем реве и овации.
Санька вырвал ее через колени перепуганного очкарика, выбежал с нею на сцену и, только теперь уловив, что музыканты в очередной раз заканчивают проигрыш в паузе, вскинул микрофон, подхватил в вальсе Машу и полетел вдоль сцены.
-- Вальс на па-алубе... Па-алубе... Вальс... Мы не зна-али, что он не для нас... Вальс на па-алубе... Па-алубе вальс... Мы не зна-али, что вальс нас предаст...
Слова совершенно не подходили к счастью на лицах вальсирующих. Слова обманывали, но зал понял это по-своему. Зал решил, что песня -- правда, что танец действительно разлучил когда-то светловолосого парня и чернявую загорелую девушку, но они снова нашли свою любовь, они победили злой танец. И зал вскочил. Вскочила женская душа зала.
А он не видел этого. Ему до боли в висках хотелось поцеловать Машу, но музыка накатывала и накатывала волнами, а он должен был швырять в эти волны слова, чтобы они плыли и плыли над головами зрителей.
Когда все стихло, они стояли боком к залу. Санька должен был
повернуться лицом к жюри и хотя бы изобразить поклон. Он не
повернулся. Он обнял Машу и припал к ее теплым и влажным губам. И
зал рухнул. Ни у одного землетрясения не мог быть громче звук, чем
у рева зала.
А в уши вонзилась мелодия следующей песни, о роллерах. Он прервал поцелуй и тихо произнес:
-- Извини, Машенька, пять минут... Я занят. Я освобожусь через пять минут.
Динамики безупречно передали его слова залу. Хмурые, безразличные к вальсу и поцелуйчикам металлисты и рокеры из состава жюри с улыбками переглянулись. У Покаровской было такое лицо, будто ей самой хотелось стоять на сцене в объятиях светловолосого парня.
Маша побежала за кулисы, а на сцену мимо нее с визгом и свистом вкатили трамплин рокеры. В этот вечер они были одеты в безупречное рванье. Самый металлический член жюри поневоле уперся ладонями в подлокотники и приподнял себя над сиденьем.
За спиной у Саньки грянула смесь рока и техно. Оттолкнувшись, он сделал переворот в воздухе, сделал так, как учили в секции акробатики еще в школе милиции, с грохотом приземлился на пол, подняв пыль, и не хуже солиста "Металлики" заорал:
-- Дай жизни, ро-оллер!.. Дай скорость, ро-оллер!.. Дай, дай, дай, ро-оллер!.. Дай, дай, дай, дай!..
-- Йе-а!.. Йо!.. Хей-йа!.. -- пищали, орали, хрипели за спиной Саньки мальчишки, выкручивающие сальто на трамплине.
Мало кто из них умудрялся устоять на ногах после приземления, но залу, кажется, сами падения нравились больше песни.
-- Крути планету! Крути сквозь лето! Знай, роллер, э-это -- твой звездный час!.. Ас! Ас!
Больше двух куплетов они не успели придумать, и Санька по договоренности стал повторять первый, с удивлением ощущая, что зал тоже поет:
-- Дай жизни, ро-оллер!.. Дай скорость, ро-оллер!.. Дай, дай, дай, ро-оллер!.. Дай, дай, дай, дай!..
Полнейшая чушь шла хитом. Никому не нужны были умные строчки и яркие образы. Три ноты, десять беспорядочных слов -- и ты король эстрады!
Медленно затихая, музыка угасла, как умерла, но зал все еще прыгал. Под сценой толпились курносенькие загорелые девчонки и пытались дотянуться до санькиных джинсов. А сзади, в очередной раз упав, сбил Саньку с ног мальчишка с розовыми, не поддающимися загару ушами.
-- Круто! -- вместо "Извини" сказал он и ловко слизнул пот язычком с верхней губы.
-- Ты думаешь? -- все-таки не поверил ему Санька и с удивлением почувствовал, что с него стягивают джинсы.
Курносые девчонки дотянулись до их низа и с визгом пытались завоевать певца целиком.
Глава тридцать пятая
ГАЛЕРЕЯ ПО ФАКСУ
В комнатке страсти улеглись быстро. Даже быстрее, чем можно было ожидать. Только теперь Санька понял, что испытывают фигуристкы, когда ждут появления судейских оценок после выступления на льду. Здесь и страх, и горечь за ошибки, и опустошение, граничащее с полным безразличием к будущему.
Как будто оценки ставят не тебе, а чужому человеку, усмиряющему одышку перед десятками телекамер.
-- Если б я знала, я б тоже ролики захватила, -- на ушко прошептала ему Маша. -- Я тоже с трамплина могу сальто крутить...
Она сидела рядом с Санькой, и он упрямо грел ее тоненькие пальчики в своей ладони. У нее было самое перепуганное и самое напряженное лицо среди тех, кто остался в комнате. Эразм лежал на шести стульях сразу, выставив ступни в дырявых черных носках, и шевелил пальцами, будто перебирал ими струны. Очки-колеса на его лице смотрелись как на слепом. А шапочка лежала поверх скрещенных на груди рук. Если бы не пальцы ног, можно было подумать, что он умер и уже окунулся в черноту. Но в черноту окунулся только Виталий. Он спал, упав грудью на канцелярский стол, и листок со списком очередников финального тура вздрагивал у его ноздрей, когда он выдыхал уже отработанный во сне, уже ненужный газ. Альберт уехал в ресторан на трудовую вахту. Игорек, не стерпев, остался в зале смотреть трех оставшихся конкурентов, и только Андрей не знал, чем ему заняться. Ему и хотелось поглазеть на остальных, особенно на группу "Молчать", и не хотелось вконец расстраиваться. Выступление "Мышьяка" в финале Андрею не понравилось. Он любил дисциплину во всем. А три проигрыша в вальсе вместо одного, трюк со сбеганием со сцены, завывания, с которыми Санька гнал песню про роллеров, дурочки-курортницы, стягивающие с него джинсы, -- ото всего этого веяло такой расхлябанностью, таким колхозом, что он еле сдержал гнев.
-- Я того... покурю, -- встав, с облегчением вышел он из комнаты.
-- Разве Андрюха смалит? -- спросил Эразм и пошевелил теперь уже пальцами рук.
-- Вообще-то нет, -- с сомнением ответил Санька.
Он уже так давно не был в Перевальном, что не знал толком, изменилось ли что-нибудь в жизни музыкантов. Если бы ему сказали, что Игорек покрасил волосы в черный цвет, под смолу, он бы поверил, потому что даже сейчас, после выступления, не мог наверняка сказать, какого они цвета.
-- Добрый вечер, товарищи артисты, -- появились в комнате гвардейские усы, и тут же воздух, прорвавшийся сквозь их заросли, заглушил рекордное посапывание Виталия по бумажке.
-- Здравствуйте, товарищ майор, -- поприветствовал Лучникова вставший Санька.
Пальчики Маши нехотя выпали из его ладони.
-- Тебя можно? -- загадочно спросил Лучников.
-- Да-да, конечно, -- обернулся Санька к Маше. -- Я -- на секундочку...
-- Как тогда? -- обиженно поджала она губку.
-- Нет. Как тогда уже не будет. Уже все будет иначе.
-- Ладно. Иди, -- начальственно разрешила она.
Они вышли в коридор, и здесь до Саньки долетел грустный голос Жозефины. Она пела про дюны, про соленый ветер Балтики, унесший любовь, пела с прибалтийской сухостью, даже безразличием к этой самой любви, унесенной ветром, и у Саньки потеплело в груди. В эту минуту он не поверил, что Жозефина составит им конкуренцию. Зал молчал. Зал тоже отвечал ей сухостью.
-- Твои ребята из Москвы прислали факс, -- старательно просопел сквозь усы Лучников, когда они отошли к краю коридора, где все двери в комнаты были закрыты.
Только сейчас Санька заметил у майора под мышкой папку из коричневого кожзаменителя. Она как будто появилась у него в руках лишь после упоминания о факсе.
-- Ознакомься, значит, -- отщелкнул он кнопку.
-- С фотографиями? -- удивился, увидев змеиную ленту факса, Санька.
-- Ты же сам просил!
-- Правда? Я просил?
В суматохе этих дней Санька уже и забыл о чем же он конкретно просил Сотемского.
-- Там в начале сведения по тому парню из Подмосковья, что грозился убить Буйноса. Ну, отомстить за брата, -- прогудел Лучников.
-- Значит, колония общего режима, -- прочел донесение Санька. -- И до сих пор сидит...
-- Да, за ограбление сидит. Колония -- за Уралом.
-- И не убегал?
-- И не убегал...
-- А это что за галерея? -- расширил глаза Санька от гирлянды плохих черно-белых снимков на бумаге факса.
-- Аппарат у нас не очень, -- смущенно покомкал усы Лучников. -- Да и связь сам знаешь какая. Да и расстояние от Москвы тоже не самое маленькое. Провинция, одним словом...
-- А-а, понял!.. Это те, кто с Буйносом в тендере на проведение конкурса состязался! -- обрадовался Санька.
-- Да. Они, -- подтвердил Лучников то, что подтверждать и не требовалось. -- Только зачем он столько фотографий передал, я так и не понял...
-- Идиот! -- шлепнул себя по лбу Санька.
-- Что? -- посмотрел на его ладонь Лучников. -- Комар?
-- Полный идиот! Он же лысый!
-- Кто лысый? -- обернулся на всхлипывания Лучников.
По коридору шла отработавшая две финальные песни Жозефина. По пудре на ее впалых щеках текли крупные слезы, но лицо все равно оставалось сухим и бледным, как песок прибалтийских дюн под солнцем. Лысой она не была. На идиотку по внешнему виду тоже не тянула. Лучников пожал плечами, на которых игрушечно лежали майорские погончики.
-- Мог бы и сразу догадаться, -- в сердцах добавил Санька.
Лучников упрямо молчал, не желая вступать в диалог певца с самим собой.
-- А это что? -- спросил Санька, увидев еще одну прикрепленную скрепкой к факсу бумажку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Навстречу ему лениво плелись трое в штатском. Последний из них волок тяжеленный чемодан. Такие чемоданы бывают только у экспертов.
-- Подожди! -- уже громче потребовала Нина.
-- Да иди ты, -- под нос ответил он и с облегчением вылетел из вычищенного вентиляцией зала в парную духоту фойе.
Глава тридцать четвертая
ТАНЕЦ МАЛЕНЬКИХ РОЛЛЕРОВ
Теперь уже группа и особенно Андрей убеждали Саньку остаться. Его держали за руки, кричали в лицо, брызгая слюной, заставляли выпить полные стаканы воды, противной, пропахшей хлоркой местной воды, дали выкурить сигарету, хотя он никогда не курил, предложили часок поспать, доказывали, что лучше него еще никто не пел тенором на земном шаре со времен египетских пирамид. И уговорили.
На сцену он вышел вместе с "Мышьяком" в начале одиннадцатого.
Зал был все так же полон. Зал был все так же уверен, что оттяжка была действительно связана с плохими отечественными проводами. Зал не заметил пустого места во втором ряду сразу за Покаровской. Зал балдел на всю катушку, ревом и свистом доказывая себе, что деньги на билеты потрачены не зря.
И этот же рев и свист встретили появление Саньки на сцене, но он его не услышал. Мир казался нарисованным. Санька был безразличен к нему. И еще было ощущение, что этот выход на сцену -- наказание, но наказание непонятно за что.
Санька чудом попал в ритм музыке, с унынием, совершенно не годящимся для первого куплета, вытянул слова с глупой рифмой на "ом" и зачем-то опустил взгляд с потолка. Потолок тоже казался нарисованным, то есть таким же, как и все остальное, и почему он решил посмотреть другую часть нарисованного Санька так и не понял. Просто накатила пауза между первым куплетом и припевом, а припев по плану требовалось исполнить в настоящем вальсе, с партнершей, а все партнерши сидели внизу. И тоже выглядели нарисованными. Мелькнула мысль, что если любую из них поцеловать, то нос защекочет бумажная пыль. С таким же успехом можно целовать газету годичной давности.
Вставшую в четвертом ряду девчонку он принял всего лишь за фотографию в газете. За оторвавшуюся и отогнувшуюся от полосы фотографию. И только когда заметил знакомый обшелушившийся носик, зал рухнул. Газета исчезла. Перед ним сидели живые люди и самой живой из них была стоящая в четвертом ряду Маша.
-- При-ипев, -- прохрипел в спину Андрей, упрямо выжимающий из тарелочек звук рассыпаемых по столу монет. -- Пой припев, идиот...
А руки Саньки, совсем не подчиняясь ему, потянулись вперед, к четвертому ряду. В ответном жесте Маша сделал то же самое, и зал онемел.
-- По-ой, ро-одненький, -- уже не просил, а стонал Андрей.
Не слыша его, Санька с грохотом спрыгнул со сцены, побежал к боковому проходу. Маша ринулась туда же по ногам зрителей. Зал вздрогнул в ободряющем реве и овации.
Санька вырвал ее через колени перепуганного очкарика, выбежал с нею на сцену и, только теперь уловив, что музыканты в очередной раз заканчивают проигрыш в паузе, вскинул микрофон, подхватил в вальсе Машу и полетел вдоль сцены.
-- Вальс на па-алубе... Па-алубе... Вальс... Мы не зна-али, что он не для нас... Вальс на па-алубе... Па-алубе вальс... Мы не зна-али, что вальс нас предаст...
Слова совершенно не подходили к счастью на лицах вальсирующих. Слова обманывали, но зал понял это по-своему. Зал решил, что песня -- правда, что танец действительно разлучил когда-то светловолосого парня и чернявую загорелую девушку, но они снова нашли свою любовь, они победили злой танец. И зал вскочил. Вскочила женская душа зала.
А он не видел этого. Ему до боли в висках хотелось поцеловать Машу, но музыка накатывала и накатывала волнами, а он должен был швырять в эти волны слова, чтобы они плыли и плыли над головами зрителей.
Когда все стихло, они стояли боком к залу. Санька должен был
повернуться лицом к жюри и хотя бы изобразить поклон. Он не
повернулся. Он обнял Машу и припал к ее теплым и влажным губам. И
зал рухнул. Ни у одного землетрясения не мог быть громче звук, чем
у рева зала.
А в уши вонзилась мелодия следующей песни, о роллерах. Он прервал поцелуй и тихо произнес:
-- Извини, Машенька, пять минут... Я занят. Я освобожусь через пять минут.
Динамики безупречно передали его слова залу. Хмурые, безразличные к вальсу и поцелуйчикам металлисты и рокеры из состава жюри с улыбками переглянулись. У Покаровской было такое лицо, будто ей самой хотелось стоять на сцене в объятиях светловолосого парня.
Маша побежала за кулисы, а на сцену мимо нее с визгом и свистом вкатили трамплин рокеры. В этот вечер они были одеты в безупречное рванье. Самый металлический член жюри поневоле уперся ладонями в подлокотники и приподнял себя над сиденьем.
За спиной у Саньки грянула смесь рока и техно. Оттолкнувшись, он сделал переворот в воздухе, сделал так, как учили в секции акробатики еще в школе милиции, с грохотом приземлился на пол, подняв пыль, и не хуже солиста "Металлики" заорал:
-- Дай жизни, ро-оллер!.. Дай скорость, ро-оллер!.. Дай, дай, дай, ро-оллер!.. Дай, дай, дай, дай!..
-- Йе-а!.. Йо!.. Хей-йа!.. -- пищали, орали, хрипели за спиной Саньки мальчишки, выкручивающие сальто на трамплине.
Мало кто из них умудрялся устоять на ногах после приземления, но залу, кажется, сами падения нравились больше песни.
-- Крути планету! Крути сквозь лето! Знай, роллер, э-это -- твой звездный час!.. Ас! Ас!
Больше двух куплетов они не успели придумать, и Санька по договоренности стал повторять первый, с удивлением ощущая, что зал тоже поет:
-- Дай жизни, ро-оллер!.. Дай скорость, ро-оллер!.. Дай, дай, дай, ро-оллер!.. Дай, дай, дай, дай!..
Полнейшая чушь шла хитом. Никому не нужны были умные строчки и яркие образы. Три ноты, десять беспорядочных слов -- и ты король эстрады!
Медленно затихая, музыка угасла, как умерла, но зал все еще прыгал. Под сценой толпились курносенькие загорелые девчонки и пытались дотянуться до санькиных джинсов. А сзади, в очередной раз упав, сбил Саньку с ног мальчишка с розовыми, не поддающимися загару ушами.
-- Круто! -- вместо "Извини" сказал он и ловко слизнул пот язычком с верхней губы.
-- Ты думаешь? -- все-таки не поверил ему Санька и с удивлением почувствовал, что с него стягивают джинсы.
Курносые девчонки дотянулись до их низа и с визгом пытались завоевать певца целиком.
Глава тридцать пятая
ГАЛЕРЕЯ ПО ФАКСУ
В комнатке страсти улеглись быстро. Даже быстрее, чем можно было ожидать. Только теперь Санька понял, что испытывают фигуристкы, когда ждут появления судейских оценок после выступления на льду. Здесь и страх, и горечь за ошибки, и опустошение, граничащее с полным безразличием к будущему.
Как будто оценки ставят не тебе, а чужому человеку, усмиряющему одышку перед десятками телекамер.
-- Если б я знала, я б тоже ролики захватила, -- на ушко прошептала ему Маша. -- Я тоже с трамплина могу сальто крутить...
Она сидела рядом с Санькой, и он упрямо грел ее тоненькие пальчики в своей ладони. У нее было самое перепуганное и самое напряженное лицо среди тех, кто остался в комнате. Эразм лежал на шести стульях сразу, выставив ступни в дырявых черных носках, и шевелил пальцами, будто перебирал ими струны. Очки-колеса на его лице смотрелись как на слепом. А шапочка лежала поверх скрещенных на груди рук. Если бы не пальцы ног, можно было подумать, что он умер и уже окунулся в черноту. Но в черноту окунулся только Виталий. Он спал, упав грудью на канцелярский стол, и листок со списком очередников финального тура вздрагивал у его ноздрей, когда он выдыхал уже отработанный во сне, уже ненужный газ. Альберт уехал в ресторан на трудовую вахту. Игорек, не стерпев, остался в зале смотреть трех оставшихся конкурентов, и только Андрей не знал, чем ему заняться. Ему и хотелось поглазеть на остальных, особенно на группу "Молчать", и не хотелось вконец расстраиваться. Выступление "Мышьяка" в финале Андрею не понравилось. Он любил дисциплину во всем. А три проигрыша в вальсе вместо одного, трюк со сбеганием со сцены, завывания, с которыми Санька гнал песню про роллеров, дурочки-курортницы, стягивающие с него джинсы, -- ото всего этого веяло такой расхлябанностью, таким колхозом, что он еле сдержал гнев.
-- Я того... покурю, -- встав, с облегчением вышел он из комнаты.
-- Разве Андрюха смалит? -- спросил Эразм и пошевелил теперь уже пальцами рук.
-- Вообще-то нет, -- с сомнением ответил Санька.
Он уже так давно не был в Перевальном, что не знал толком, изменилось ли что-нибудь в жизни музыкантов. Если бы ему сказали, что Игорек покрасил волосы в черный цвет, под смолу, он бы поверил, потому что даже сейчас, после выступления, не мог наверняка сказать, какого они цвета.
-- Добрый вечер, товарищи артисты, -- появились в комнате гвардейские усы, и тут же воздух, прорвавшийся сквозь их заросли, заглушил рекордное посапывание Виталия по бумажке.
-- Здравствуйте, товарищ майор, -- поприветствовал Лучникова вставший Санька.
Пальчики Маши нехотя выпали из его ладони.
-- Тебя можно? -- загадочно спросил Лучников.
-- Да-да, конечно, -- обернулся Санька к Маше. -- Я -- на секундочку...
-- Как тогда? -- обиженно поджала она губку.
-- Нет. Как тогда уже не будет. Уже все будет иначе.
-- Ладно. Иди, -- начальственно разрешила она.
Они вышли в коридор, и здесь до Саньки долетел грустный голос Жозефины. Она пела про дюны, про соленый ветер Балтики, унесший любовь, пела с прибалтийской сухостью, даже безразличием к этой самой любви, унесенной ветром, и у Саньки потеплело в груди. В эту минуту он не поверил, что Жозефина составит им конкуренцию. Зал молчал. Зал тоже отвечал ей сухостью.
-- Твои ребята из Москвы прислали факс, -- старательно просопел сквозь усы Лучников, когда они отошли к краю коридора, где все двери в комнаты были закрыты.
Только сейчас Санька заметил у майора под мышкой папку из коричневого кожзаменителя. Она как будто появилась у него в руках лишь после упоминания о факсе.
-- Ознакомься, значит, -- отщелкнул он кнопку.
-- С фотографиями? -- удивился, увидев змеиную ленту факса, Санька.
-- Ты же сам просил!
-- Правда? Я просил?
В суматохе этих дней Санька уже и забыл о чем же он конкретно просил Сотемского.
-- Там в начале сведения по тому парню из Подмосковья, что грозился убить Буйноса. Ну, отомстить за брата, -- прогудел Лучников.
-- Значит, колония общего режима, -- прочел донесение Санька. -- И до сих пор сидит...
-- Да, за ограбление сидит. Колония -- за Уралом.
-- И не убегал?
-- И не убегал...
-- А это что за галерея? -- расширил глаза Санька от гирлянды плохих черно-белых снимков на бумаге факса.
-- Аппарат у нас не очень, -- смущенно покомкал усы Лучников. -- Да и связь сам знаешь какая. Да и расстояние от Москвы тоже не самое маленькое. Провинция, одним словом...
-- А-а, понял!.. Это те, кто с Буйносом в тендере на проведение конкурса состязался! -- обрадовался Санька.
-- Да. Они, -- подтвердил Лучников то, что подтверждать и не требовалось. -- Только зачем он столько фотографий передал, я так и не понял...
-- Идиот! -- шлепнул себя по лбу Санька.
-- Что? -- посмотрел на его ладонь Лучников. -- Комар?
-- Полный идиот! Он же лысый!
-- Кто лысый? -- обернулся на всхлипывания Лучников.
По коридору шла отработавшая две финальные песни Жозефина. По пудре на ее впалых щеках текли крупные слезы, но лицо все равно оставалось сухим и бледным, как песок прибалтийских дюн под солнцем. Лысой она не была. На идиотку по внешнему виду тоже не тянула. Лучников пожал плечами, на которых игрушечно лежали майорские погончики.
-- Мог бы и сразу догадаться, -- в сердцах добавил Санька.
Лучников упрямо молчал, не желая вступать в диалог певца с самим собой.
-- А это что? -- спросил Санька, увидев еще одну прикрепленную скрепкой к факсу бумажку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66