-- Ты ему очень понравился.
-- А я и не заметил.
-- У вас что-то случилось?.. В смысле, в группе...
-- Да так. Пустяки. Продолжение старой истории.
-- Опять шантаж?
-- Хуже. В тридцатые годы это называлось вредительством. Статья пятьдесят восьмая...
-- А что случилось?
-- Кто-то залез ночью в комнату, где хранилась аппаратура, и сломал ее.
-- Нужно сообщить в милицию, -- устало предложила Нина. -- В Перевальном хороший начальник.
-- Хороших начальников не бывает.
-- Ну почему же!
Ее пальчики соскользнули с забора, но что-то красное осталось. Будто доски решили навсегда сохранить на себе память об алом лаке ее ногтей.
-- Ты не порезалась? -- спросил Санька.
-- Не-ет, -- внимательно изучила она подушечки пальцев. -- А обо что здесь можно обрезаться?
Склонившись над доской, Санька изучил уже основательно подсохшее, уже побуревшее пятнышко крови и самому себе пояснил:
-- Значит, он вернулся этим же путем.
-- Кто вернулся?
-- Ночной грабитель. Так, говоришь, здесь хороший милицейский начальник?
-- Да. Это мой отец. Глава шестнадцатая
БЕЗМОЛВНЫЕ ПРОСЬБЫ
Санька где-то читал, что Майкл Джексон, желая прожить до ста лет, спал одно время в барокамере. Чистый воздух, ни одного микроба, ни малейшего звука, способного нарушить сон.
С первым шагом в палату реанимации Санька ощутил, что сейчас предстоит разговор с Майклом Джексоном. Только камера была прозрачной, а сквозь искусственное стекло виднелось лицо Буйноса. Уцелевший глаз на уцелевшей половине лица не хотел открываться, и Санька недоуменно обернулся к Нине.
-- Не более трех минут, -- вместо нее сухо ответил врач и сел на потертый стульчик у пульта.
-- Там своя среда, -- шепотом пояснила Нина. -- Владимира Захарыча все время овевают холодным воздухом. К вечеру приедут спецы из Москвы, привезут искусственную кожу. Они уверяли по телефону, что она даже будет иметь чувствительность. Почти как живая.
-- Лучше свою иметь, -- вздохнул Санька.
-- Разрешите? -- легонько отодвинул его в сторону мужичонка с острыми глазами-бусинками.
Рубашка навыпуск с накладными карманами в дополнение к огромным, изжеванным коричневым сандалиям делали его бухгалтером начала шестидесятых годов, перенесенным машиной времени в бешеные девяностые. Мужичок беспрестанно шмыгал носом, будто и вправду только что перенесся через тридцать с лишком лет и не мог понять, почему исчез запах его любимого одеколона "Огни Москвы", а появилось нечто сладкое и французское, струящееся от Нины. И только белый халат, криво наброшенный на его узкие плечи, делал его современником Саньки, Буйноса, Нины и врача со строгим лицом. Вряд ли в шестидесятых могли быть такие мятые халаты.
-- Он открыл глаз, -- шмыгнув, объявил мужичок.
-- Три минуты, -- зло, с вызовом напомнил врач.
Губы Буйноса, крупные волевые губы, сжатые со всех сторон точками щетины, и оттого как бы уменьшившиеся, сделали неуловимое движение, а мужичок неожиданно произнес:
-- Он сказал: "Здравствуй, Ниночка!"
-- Здра...
Сбоку Санька четко увидел слезу, выскользнувшую из ее глаза и рывком пронесшуюся вдоль носика.
-- Еще он сказал: "Здравствуй, певец!"
-- Серьезно? -- удивился Санька.
Он видел по телевизору в новостях дам, водящих руками. Они назывались вроде бы сурдопереводчицами. Они одни на земле умели превращать звуки в жесты. Дамы всегда существовали в углу экрана, в овальной рамочке с размытыми краями, и то, что в рамочке ни разу не появилось мужское лицо, только сейчас показалось Саньке интересным. Получалось, что немых мужиков или хотя бы тех, кто знает сурдоперевод, не существует. И этот шмыгающий спец еще сильнее почудился перенесенным через толщу времени.
-- Он сказал: "Я в долгу перед тобой".
-- Почему?
Нина приблизила губы к санькиному уху и зашептала: "Ему уже сказали, что ты вытащил его из горящего кабинета. Владимир
Захарыч, видимо, потерял сознание после первой вспышки. Мог и вообще погибнуть".
-- Он сказал: "Проси, что хочешь", -- оборвал ее щекотное дыхание по уху мужичок.
-- Мне ничего не нужно.
-- Так и передать?
-- А он что, тоже по губам понимает? -- удивился Санька.
-- Он вас слышит, -- раздраженно пояснил врач. -- У него нет сил говорить. Ожог слизистой горла.
Усилием воли Санька перевел взгляд с губ Буйноса на почерневшую
шею и ощутил, что и его шея окаменела. Слова застряли в ней, будто
тоже превратились в камешки. Показалось, что их можно сплюнуть на
ладонь. Как выбитые зубы.
-- Это... Как его... Ну, спасибо, значит, за хорошие слова, но мне действительно ничего не нужно...
-- Он сказал: "Найди мне его. Найдешь?"
-- Кого? -- не понял Санька.
-- Того, кто организовал покушение, -- тихо ответила за Буйноса Нина.
-- Я вообще-то не следователь. Уже не следователь. Я -- певец, -гордо произнес последние два слова Санька.
-- Он сказал: "Я подчиню тебе всех моих охранников".
-- Я...
-- Он сказал: "Конкурс под угрозой. Если конкурс пройдет, значит,
я выиграю эту регату".
-- Чего выиграет? -- не понял Санька.
-- Регату, -- объяснила Нина. -- Это гонка лодок. Или яхт.
Владимир Захарыч был загребным в четверке распашной. В сборной Союза еще.
-- Он сказал: "Помоги мне".
Что нужно ответить после таких слов, Санька уже не знал. Он вдруг ощутил, что повисшая в комнате тишина -- на стороне Буйноса. Наверное, потому, что тишина была частью Приморска.
Мужичок со старательностью компрессора все шмыгал и шмыгал своим маленьким носиком, но, поскольку делал он это с первого момента появления, то шмыгание не воспринималось чем-то отличным от тишины. Как и вздохи Нины, перемежаемые еле слышным постукиванием врача пальцами по пластику пульта. Слов уже не существовало в мире. Только звуком он мог ответить или отказать, и Санька, кашлянув, кивнул.
-- Он сказал: "Спасибо".
Не говорить же: "Пожалуйста".
-- Он сказал: "Все, что нужно, проси у Нины".
-- Все! Время вышло! -- под хруст коленок встал врач. -- Попрошу освободить палату!
Его белый халат резко закрыл вид на лицо Буйноса, на единственное, что на нем еще жило, -- губы, и Саньке вдруг стало стыдно. Ему показалось, что он предал группу. Они приехали на конкурс побеждать, ну, в крайнем случае, поучаствовать в состязании, как говорится, себя показать и на других посмотреть, и ему совсем не хотелось из конкурсанта становиться сыщиком. Даже если от этого зависела судьба конкурса.
Санька, отвернувшись, пошел к двери, вскинул глаза от туфель Нины, которые он в тесноте боялся подсечь, и вместо белого увидел уже черное. У двери стоял охранник Буйноса, тот самый, что получил от него промеж ног. Он смотрел поверх голов на зарешеченное окно, будто с минуты на минуту ждал броска следующей бутылки, и Санька не стал с ним здороваться. Черный блузон охранника напомнил ему о черной майке Эразма, о том, что группы почти нет, а точнее, нет вообще, и стыд перед Андреем, Игорьком и Виталием немного ослабел.
-- Мы уже заказали новый приз, -- сразу за порогом сказала Нина.
-- Что? -- ничего не услышал Санька.
-- Мы приз новый заказали.
-- А тот?
-- Он весь закоптился, пластиковая платформа сплавилась в комок.
-- "И вы увидите красные кусты. А потом они сольются, и в них погибнет раковина", -- вскинув подбородок, прочел, как молитву, Санька.
-- Ты о чем?
-- Это я так. Вспомнил кое-что.
-- Я рада, что ты поможешь нам.
Он остановился и посмотрел в ее серые глаза долгим, даже слишком долгим взглядом.
-- Ты передумал?
-- Я -- не волшебник. И вообще я приехал сюда выступать, пробиваться, скажем так, на Олимп эстрады. Но у меня от всего, что происходит в Приморске, голова идет кругом. Сначала я думал, что дело только в нас, что какие-то местные бандюги решили обложить нас данью, потом подумал о конкурентах на конкурсе, убирающих самых достойных по их мнению. А сейчас даже не знаю, что думать. Твой шеф, -- он так и не смог при Нине назвать его Буйносом, -- при личной встрече ничего толком мне не сказал. Я даже не знаю, получал ли он угрозы...
-- Получал.
Об ее уверенность можно было разбиться, как о скалу.
-- Какие? Когда?
-- Разные. В последнее время -- с требованиями отказаться от проведения конкурса.
-- Вот как...
-- У Владимира Захарыча много завистников в Приморске. В том числе и среди состоятельных людей. Не всем нравится, что он вторгся в шоу-бизнес. Здесь ведь есть свои люди в этой сфере. Они кормятся на гастролях московских певцов и певиц. До конкурса молодых исполнителей никто из них не додумался. Да и когда объявили об отборе желающих его провести, никто из местных в Москву на тендер не поехал.
-- А кто еще претендовал на проведение конкурса?
-- Два шоу-агентства из Москвы, нижегородская фирма, питерская и кто-то еще. Я тогда еще в оргкомитете не работала.
-- А, вспомнил! Ты говорила, что Буйнос всех сразил поддержкой от мэрии Приморска. Точно?
-- Да. Это сыграло немалую роль.
Опять некстати пришел на память уходящий с изувеченной гитарой в черном футляре Эразм. Возможно, что в те минуты, когда Санька беседовал с Ниной, остальные члены супергруппы "Мышьяк" собирали чемоданы. Он не помнил, разрешено ли по регламенту заменять кого-то из заявленного списка группы, и спросил об этом у Нины. Она, все поняв, ответила не совсем так, как ожидал Санька:
-- Мы подыщем замену Эразму из местных гитаристов. В двух ресторанах есть стоящие парни.
-- А "мы" -- это кто?
-- Ну, считай, что я.
Это уже было интересно. Нина становилась еще одним членом группы. Негласно, но становилась.
-- А вот скажи честно, -- снова посмотрел он в ее красные глаза.
-- Только честно...
-- Что честно?
-- Не решено ли уже заранее, кто победит? А?
Он ожидал, что Нина покраснеет. Она побледнела. На фоне бледной кожи заплаканные глаза стали еще краснее, а распухший кончик носа -- еще крупнее.
-- Вла... Владимир Захарыч всегда говорил, что все должно быть честно... Он...
-- А если твой шеф ни при чем? Если в жюри, к примеру, уже все решено?
-- В жюри?.. Я не верю. Я вчера разговаривала с председателем
жюри. Это известная певица Валентина Покаровская. Она пообещала максимум объективности...
-- С чего это она вдруг?
-- Ну, как тебе сказать...
Бледность таяла на ее щеках, но что-то упрямо мешало ей испариться совсем.
-- Значит, что-то было?
-- Она в общем... В общих чертах...
-- Что?
-- Она просила передать руководству... Тогда еще не было покушения на Владимира Захарыча. Это до покушения... Она сказала, что на нее и некоторых членов комиссии было определенное давление. И даже попытки подкупа...
-- Кто?! -- громко, почти в крик произнес Санька.
От двери в палату резко обернулся телохранитель и посмотрел на Саньку, как на цель для стрельбы, -- вприщур.
-- Кто? -- повторил он уже тише.
-- Она не сказала, -- выдохнула Нина, и бледность исчезла, будто пух, сорванный этим вздохом с кожи.
И в этот момент Саньке жутко захотелось отказаться от своих слов. Пойти в палату к Буйносу, извиниться и объявить, что он не может ему помочь, и не только потому, что уезжает, а еще и потому, что ему нет никакого дела до конкурса, что он не чувствует, наконец, в себе сил и умения, чтобы найти тех, кто вознамерился разрушить конкурс.
-- Здравия желания! -- заставил его вздрогнуть солдафонский рык.
Хорошо еще, что вздрогнул внутренне, в душе, а если бы лицом, то худенький милицейский лейтенантик не смотрел бы уже с таким подобострастием на него.
-- Старший лейтенант Башлыков? -- чуть тише, но все с той же солдафонностью спросил лейтенантик.
Рубашка на его груди почернела и прилипла к телу, а из-под фуражки стекла по шее капля пота.
-- Я -- из Перевального, -- уже совсем тихо объявил он.
Показалось, что на следующую фразу у него совсем не останется сил, и он мешком рухнет на Саньку.
-- Что-то есть? -- спросила у него Нина.
-- Начальник приказал доложить вам лично, -- не поворачиваясь к Нине, одному лишь Саньке сказал лейтенантик.
Он все-таки не упал. Но из-под фуражки нагло выползла еще одна капля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66