– Все, что мне от вас нужно, – это правда! – ору я. – Голая, без прикрас правда! Зная правду, я бы взялся защищать вас, даже если вы виновны на все сто! А теперь не могу.
– Мы сказали тебе правду! – Подняв голову, Одинокий Волк глядит на меня во все глаза.
– Черта с два! – Я закрываю досье с их делом. – Ищите себе какого-нибудь другого олуха! Я терпеть не могу, когда мне лгут!
– Мы сказали тебе правду! – повторяет он, не сводя с меня глаз. – Мы сказали тебе правду, черт побери!
Теперь мы оба уже на ногах и орем друг на друга.
– Трепло! – ору я. – Все вы – трепло!
– Мы сказали правду! – орет он в ответ, тоже вне себя от ярости. – Мы и понятия не имеем, о чем речь, черт побери!
Я перевожу взгляд на остальных. Побледнев, они молчат: то ли признают себя виновными, то ли поняли, что их вывели на чистую воду, то ли не могут опомниться от того, что я только что рассказал им.
– Вы отвезли ее в горы.
– Верно.
– Там и был найден труп.
– Мы ничего об этом не знаем. – Он пристально смотрит на меня.
– А потом вы отвезли ее обратно в мотель, – продолжаю я, разойдясь вовсю. – И там еще раз трахнули, с ее согласия, разумеется, – добавляю я, не в силах удержаться от сарказма.
– Да.
– И все это время вы ни разу не видели убитого. Ричарда Бартлесса.
– Его так зовут? – В голосе Гуся слышатся чуть ли не застенчивые нотки.
– Звали, – поправляю я.
– Мы тут ни при чем, – вступает в разговор Таракан. – Ни при чем. Готов поклясться на целой куче Библий, что это правда.
Они снова в комбинезонах, которые полагается носить в окружной тюрьме. Вид у них испуганный.
– Слишком уж много совпадений, – качаю я головой. Не знаю, говорит ли во мне только недоверие или к нему примешивается паника, паника от мысли, что я влипаю в заведомо безнадежное дело. – Ума не приложу, как можно вам верить.
Они обмякают, даже Одинокий Волк.
– У меня своих дел хватает! – Боже, стоит Робертсону об этом пронюхать, а он обязательно пронюхает, и довольно скоро, как меня поднимут на смех по всему штату! О том, как придется смотреть в глаза Энди и Фреду, я и думать не хочу.
– Что ты собираешься делать? – спрашивает Одинокий Волк.
– Не знаю. – Я гляжу на них. Ярость потихоньку сходит на нет, я начинаю медленно остывать.
– Ты хочешь бросить нас?
– А с какой стати я буду вас защищать?
– Но ведь мы в этом деле ни при чем.
Мы пристально глядим друг на друга. Четыре пары глаз смотрят на меня из-за решетки. Я смотрю на них невидящим взором.
– Поговорим позже. Если мне вообще будет о чем говорить с вами.
Собрав бумаги, я ухожу.
Как ни крути, а отказаться от этого дела я не могу. Вот если бы дела в фирме шли нормально, если бы Патриция ни с того ни с сего не огорошила меня известием о своем отъезде, если бы я не собирался порвать с Холли (и повел себя как последний идиот, решив проявить щедрость: Фред, представлявший мои интересы в суде, заявил, что я спятил, но мне хотелось как можно скорее оформить развод; почем мне было знать, что худшее еще впереди?) и если бы все прочие обстоятельства не слились воедино, чтобы заставить меня сдаться, может, я и отказался бы. Но эта четверка – все, на что я могу сейчас рассчитывать. Их дело даст мне возможность поправить финансовое положение (пакостная, недостойная адвоката мыслишка, но ничего не попишешь) и выиграть время, чтобы разобраться, что к чему. В глубине души я понимаю, что былых отношений с Энди и Фредом уже не вернуть. Даже если бы я не размазал их по стенке, поддавшись, словно ребенок, соблазну во что бы то ни стало доказать свою правоту и выставить собеседников в невыгодном свете, дверь передо мной захлопнулась, как только они поступили так, как должны были поступить. Придется начинать все с самого начала. С учетом моей репутации адвоката и опытом работы в суде это не самый худший вариант, но все равно страшно.
К тому же я не люблю отказываться от клиентов. Никогда так не поступал, хотя пару раз они заврались так, что у меня были для этого все основания. Я до сих пор верю в давнюю, избитую фразу, что каждый подзащитный вправе рассчитывать на наилучшего адвоката вне зависимости от того, как относится к нему общество. И еще мне нравятся такие дела, нравятся такие подзащитные, опасные типы, которые вечно ходят по острию ножа, борясь за то, что у нас вызывает одно отвращение, нагоняя на нас страх, вынуждая метаться в поисках укрытия. Как и тот парень, что стоит рядом, я тоже мечусь в поисках укрытия, поэтому, когда появляется возможность встать на дыбы и немного поржать, я за – это помогает раскрепоститься.
А может, они говорят правду? Так ведь случалось и раньше.
18
Мест, где я бываю, день ото дня становится все меньше. Дом Патриции, бар, квартирка крашеной блондинки, а теперь вот мотель, где работает Рита Гомес. Мне казалось, такое время осталось в прошлом, лет двадцать с лишним назад, когда я, даже не оглянувшись, ушел из дома.
Я ставлю машину у обочины, где ее не видно из окон административного корпуса, и запираю дверцу на ключ, включая сигнализацию, что делаю редко. Неохота связываться с дирекцией, она навешает мне лапши на уши, а если станет действовать по правилам, то и девушку уволит за то, что она доставляет лишние хлопоты. Раз уж я взялся защищать рокеров, то при любом раскладе теплых чувств ко мне она испытывать не будет, и не в моих интересах настраивать ее против себя еще больше.
Мотель старомодный, шестнадцать номеров, тут же кухня. Во всех номерах пора проводить ремонт, начиная со стен и кончая всем остальным. В ноздри ударяет вонь – засорились унитазы. Попозже, когда солнце припечет, благоухать будет вовсю. Это заведение напоминает мне о поездках, приходившихся на время летних отпусков, когда мы всем скопом втискивались в отцовский «кадсон» и ехали в места, которые сейчас называют Ривьерой для цветных, – в Северную Флориду, в Алабаму, к берегам Миссисипи там, где она впадает в Мексиканский залив. Сейчас, говорят, эти места считаются престижными, но в те годы туда отправлялись люди, которые родились в этой части страны и не могли поехать куда-нибудь еще, чтобы увидеть море. Такой отпуск до того напоминал то, что было дома, если не считать песка, покрытого отложениями смолистой нефти и приносимого с нефтяных вышек, едва различимых в дымке вдали, и тепловатой, сплошь усеянной москитами воды, что разница была практически незаметна.
Побывав в трех таких поездках, мы поставили на этом точку и купили взамен цветной телевизор.
Через распахнутую дверь я вижу девицу с пылесосом. Она чувствует мое присутствие рядом, но решает меня не замечать.
– Эй! – кричу я. Валять здесь дурака некогда, времени нет.
Она бросает на меня косой взгляд. Солнце у меня за спиной мешает ей хорошенько меня рассмотреть, тем не менее она понимает, что имеет дело не с посетителем: я слишком хорошо одет и пришел один, без женщины.
– Да? – Голос у нее пискливый и враждебный.
– С тобой можно поговорить?
– О чем?
– Выруби эту чертову штуковину, тогда скажу. – Боже, неужели любой встречный и поперечный будет тыкать меня носом в дерьмо?
Она выключает пылесос, властные нотки в моем голосе подсказывают ей, что не стоит зарываться.
– Спасибо, – говорю я, придавая благодарности еле заметный издевательский оттенок и давая понять, что вижу все ее выверты невооруженным глазом.
– Что тебе надо? – пискливо спрашивает она. – Я и так выбилась из графика, дежурю сегодня одна, эти ублюдки нарочно меня подставили.
– Я ищу Риту Гомес.
Она пристально смотрит на меня: я ее напугал.
– Это случайно не ты?
– А что, я на нее похожа? – мотает она головой.
– Не знаю. Я с ней никогда не встречался.
– А почему ее ищешь?
– У меня к ней кое-какие вопросы. – Если не изменим темп, то и к вечеру не управимся. – Их всего несколько, много времени это не займет.
– Ты из полиции?
Я медлю с ответом:
– Нет. А почему ты так думаешь?
– А тогда зачем она тебе нужна? – отвечает она вопросом на вопрос.
– Затем, что у меня к ней вопросы, на которые, как мне кажется, она могла бы ответить. А почему ты решила, что я из полиции? – напускаю я на себя подозрительный вид. – Разве к ней никто не приходит? Ну, скажем, друзья?
– Ты не похож ни на одного из ее друзей.
Уперлась, как осел. Если бы она держалась непринужденно и сказала, что Риты нет, я, наверное, повернулся бы и ушел. Теперь же приходится дожимать ее.
– А ты знаешь, где она сейчас? – захожу я с другого боку.
– Нет.
– Разве она здесь не живет?
– Нет, живет. Но сейчас ее нет.
– Как, по-твоему, когда она вернется?
Она пожимает плечами.
– Когда ей на работу? – не отстаю я.
– Сейчас. А иначе почему бы я так припозднилась, черт побери?
– Значит, она слиняла.
– Что?
– По идее, она должна быть здесь, но ее нет.
Она улыбается. С зубами у нее все в порядке, видно, раскошеливаться на три штуки не пришлось.
– Да, должна быть.
Пожалуй, хватит. Я вхожу в комнату, закрываю дверь. Она пятится от меня. Внутри царит мрак, занавески здесь достают до пола и плотно задернуты, чтобы было не так жарко.
– Тебе нельзя заходить сюда. Когда я делаю уборку, эту дверь положено оставлять открытой.
– Больше не буду. Где она? – спрашиваю я, повышая голос. – Хватит водить меня за нос, времени у меня в обрез, некогда тут с тобой лясы точить.
Она перепугалась, держит шланг пылесоса наперевес, словно ружье.
– Я не знаю. Правда. Я не знаю, куда они ее увезли.
Счастливый билетик, только вытянул его кто-то другой.
– Кто? Кто увез?
– Не знаю.
– Я тебе что сказал? – Я делаю шаг к ней.
– Какие-то парни, – быстро отвечает она и, пятясь от меня, чуть не спотыкается. – Их было двое.
– Когда?
– Вчера вечером. То ли в десятом, то ли в одиннадцатом часу.
– Полицейские?
– Не знаю. – Она колеблется, я подступаю еще ближе. Теперь ей никуда уже не деться. – Да. Они не сказали, откуда, но точно из полиции.
Вот и ответ на вопрос, почему я оказался в таком положении, как сейчас: вчера вечером, когда я пил и трахался, делая вид, что работаю не покладая рук и добываю нужные сведения, двое полицейских меня обошли и первыми добрались до Риты Гомес.
– А ты не знаешь, куда они ее повезли?
Она качает головой.
– Я думала, они хотели отвезти ее в тюрьму.
– В тюрьму? – На сколько же я позволил себя опередить? Может, Фред и Энди правы и я на самом деле сдаю?
– Да, чтобы допросить ее насчет Ричарда. Знаешь, – говорит она голосом, в котором слышится открытая неприязнь, – того болвана, который все увивался вокруг нее, пока сам не сгинул, бедняга!
Каким же надо было уродиться, думаю я, чтобы эта девица отзывалась о тебе с таким презрением? Если даже на нее производил он такое гнетущее впечатление?
19
Полицейские вихрем проносятся по Санта-Фе, раз за разом прочесывая город, все до единого бары, мотели, ночлежки для бездомных, клиники, где хранятся запасы консервированной крови, бюро по временному трудоустройству, перекрестки, промышленные предприятия. Моузби координирует всю операцию, и, хотя основная нагрузка падает на Санчеса и Гомеса, к ней подключили всех полицейских, каких только можно. Если удастся найти компромат на рокеров, тогда политический резонанс от суда будет еще большим, он привлечет внимание и в конечном счете завершится вынесением приговора. Моузби знает, что, если удастся собрать достаточно улик, чтобы вынести дело на рассмотрение большого жюри и добиться предъявления обвинения, дальше все пойдет как по маслу. Но главная задача – найти убийцу. Пока операция не получила нежелательной огласки. Робертсон следит за тем, чтобы представить ее в нужном свете: сведение счетов между бандами перешло допустимые границы и, увы, повлекло за собой неминуемое возмездие. Жуткие подробности происшедшего он от широкой общественности скрывает, и пока пресса клюет на эту уловку. Как только в установленном порядке будет произведен арест и суд начнет совещаться с адвокатами сторон, промывание мозгов пойдет вовсю и будет продолжаться до тех пор, пока не развернется процедура суда и на обвиняемого не будут смотреть, как на изгоя общества, бешеного пса, место которому на живодерне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
– Мы сказали тебе правду! – Подняв голову, Одинокий Волк глядит на меня во все глаза.
– Черта с два! – Я закрываю досье с их делом. – Ищите себе какого-нибудь другого олуха! Я терпеть не могу, когда мне лгут!
– Мы сказали тебе правду! – повторяет он, не сводя с меня глаз. – Мы сказали тебе правду, черт побери!
Теперь мы оба уже на ногах и орем друг на друга.
– Трепло! – ору я. – Все вы – трепло!
– Мы сказали правду! – орет он в ответ, тоже вне себя от ярости. – Мы и понятия не имеем, о чем речь, черт побери!
Я перевожу взгляд на остальных. Побледнев, они молчат: то ли признают себя виновными, то ли поняли, что их вывели на чистую воду, то ли не могут опомниться от того, что я только что рассказал им.
– Вы отвезли ее в горы.
– Верно.
– Там и был найден труп.
– Мы ничего об этом не знаем. – Он пристально смотрит на меня.
– А потом вы отвезли ее обратно в мотель, – продолжаю я, разойдясь вовсю. – И там еще раз трахнули, с ее согласия, разумеется, – добавляю я, не в силах удержаться от сарказма.
– Да.
– И все это время вы ни разу не видели убитого. Ричарда Бартлесса.
– Его так зовут? – В голосе Гуся слышатся чуть ли не застенчивые нотки.
– Звали, – поправляю я.
– Мы тут ни при чем, – вступает в разговор Таракан. – Ни при чем. Готов поклясться на целой куче Библий, что это правда.
Они снова в комбинезонах, которые полагается носить в окружной тюрьме. Вид у них испуганный.
– Слишком уж много совпадений, – качаю я головой. Не знаю, говорит ли во мне только недоверие или к нему примешивается паника, паника от мысли, что я влипаю в заведомо безнадежное дело. – Ума не приложу, как можно вам верить.
Они обмякают, даже Одинокий Волк.
– У меня своих дел хватает! – Боже, стоит Робертсону об этом пронюхать, а он обязательно пронюхает, и довольно скоро, как меня поднимут на смех по всему штату! О том, как придется смотреть в глаза Энди и Фреду, я и думать не хочу.
– Что ты собираешься делать? – спрашивает Одинокий Волк.
– Не знаю. – Я гляжу на них. Ярость потихоньку сходит на нет, я начинаю медленно остывать.
– Ты хочешь бросить нас?
– А с какой стати я буду вас защищать?
– Но ведь мы в этом деле ни при чем.
Мы пристально глядим друг на друга. Четыре пары глаз смотрят на меня из-за решетки. Я смотрю на них невидящим взором.
– Поговорим позже. Если мне вообще будет о чем говорить с вами.
Собрав бумаги, я ухожу.
Как ни крути, а отказаться от этого дела я не могу. Вот если бы дела в фирме шли нормально, если бы Патриция ни с того ни с сего не огорошила меня известием о своем отъезде, если бы я не собирался порвать с Холли (и повел себя как последний идиот, решив проявить щедрость: Фред, представлявший мои интересы в суде, заявил, что я спятил, но мне хотелось как можно скорее оформить развод; почем мне было знать, что худшее еще впереди?) и если бы все прочие обстоятельства не слились воедино, чтобы заставить меня сдаться, может, я и отказался бы. Но эта четверка – все, на что я могу сейчас рассчитывать. Их дело даст мне возможность поправить финансовое положение (пакостная, недостойная адвоката мыслишка, но ничего не попишешь) и выиграть время, чтобы разобраться, что к чему. В глубине души я понимаю, что былых отношений с Энди и Фредом уже не вернуть. Даже если бы я не размазал их по стенке, поддавшись, словно ребенок, соблазну во что бы то ни стало доказать свою правоту и выставить собеседников в невыгодном свете, дверь передо мной захлопнулась, как только они поступили так, как должны были поступить. Придется начинать все с самого начала. С учетом моей репутации адвоката и опытом работы в суде это не самый худший вариант, но все равно страшно.
К тому же я не люблю отказываться от клиентов. Никогда так не поступал, хотя пару раз они заврались так, что у меня были для этого все основания. Я до сих пор верю в давнюю, избитую фразу, что каждый подзащитный вправе рассчитывать на наилучшего адвоката вне зависимости от того, как относится к нему общество. И еще мне нравятся такие дела, нравятся такие подзащитные, опасные типы, которые вечно ходят по острию ножа, борясь за то, что у нас вызывает одно отвращение, нагоняя на нас страх, вынуждая метаться в поисках укрытия. Как и тот парень, что стоит рядом, я тоже мечусь в поисках укрытия, поэтому, когда появляется возможность встать на дыбы и немного поржать, я за – это помогает раскрепоститься.
А может, они говорят правду? Так ведь случалось и раньше.
18
Мест, где я бываю, день ото дня становится все меньше. Дом Патриции, бар, квартирка крашеной блондинки, а теперь вот мотель, где работает Рита Гомес. Мне казалось, такое время осталось в прошлом, лет двадцать с лишним назад, когда я, даже не оглянувшись, ушел из дома.
Я ставлю машину у обочины, где ее не видно из окон административного корпуса, и запираю дверцу на ключ, включая сигнализацию, что делаю редко. Неохота связываться с дирекцией, она навешает мне лапши на уши, а если станет действовать по правилам, то и девушку уволит за то, что она доставляет лишние хлопоты. Раз уж я взялся защищать рокеров, то при любом раскладе теплых чувств ко мне она испытывать не будет, и не в моих интересах настраивать ее против себя еще больше.
Мотель старомодный, шестнадцать номеров, тут же кухня. Во всех номерах пора проводить ремонт, начиная со стен и кончая всем остальным. В ноздри ударяет вонь – засорились унитазы. Попозже, когда солнце припечет, благоухать будет вовсю. Это заведение напоминает мне о поездках, приходившихся на время летних отпусков, когда мы всем скопом втискивались в отцовский «кадсон» и ехали в места, которые сейчас называют Ривьерой для цветных, – в Северную Флориду, в Алабаму, к берегам Миссисипи там, где она впадает в Мексиканский залив. Сейчас, говорят, эти места считаются престижными, но в те годы туда отправлялись люди, которые родились в этой части страны и не могли поехать куда-нибудь еще, чтобы увидеть море. Такой отпуск до того напоминал то, что было дома, если не считать песка, покрытого отложениями смолистой нефти и приносимого с нефтяных вышек, едва различимых в дымке вдали, и тепловатой, сплошь усеянной москитами воды, что разница была практически незаметна.
Побывав в трех таких поездках, мы поставили на этом точку и купили взамен цветной телевизор.
Через распахнутую дверь я вижу девицу с пылесосом. Она чувствует мое присутствие рядом, но решает меня не замечать.
– Эй! – кричу я. Валять здесь дурака некогда, времени нет.
Она бросает на меня косой взгляд. Солнце у меня за спиной мешает ей хорошенько меня рассмотреть, тем не менее она понимает, что имеет дело не с посетителем: я слишком хорошо одет и пришел один, без женщины.
– Да? – Голос у нее пискливый и враждебный.
– С тобой можно поговорить?
– О чем?
– Выруби эту чертову штуковину, тогда скажу. – Боже, неужели любой встречный и поперечный будет тыкать меня носом в дерьмо?
Она выключает пылесос, властные нотки в моем голосе подсказывают ей, что не стоит зарываться.
– Спасибо, – говорю я, придавая благодарности еле заметный издевательский оттенок и давая понять, что вижу все ее выверты невооруженным глазом.
– Что тебе надо? – пискливо спрашивает она. – Я и так выбилась из графика, дежурю сегодня одна, эти ублюдки нарочно меня подставили.
– Я ищу Риту Гомес.
Она пристально смотрит на меня: я ее напугал.
– Это случайно не ты?
– А что, я на нее похожа? – мотает она головой.
– Не знаю. Я с ней никогда не встречался.
– А почему ее ищешь?
– У меня к ней кое-какие вопросы. – Если не изменим темп, то и к вечеру не управимся. – Их всего несколько, много времени это не займет.
– Ты из полиции?
Я медлю с ответом:
– Нет. А почему ты так думаешь?
– А тогда зачем она тебе нужна? – отвечает она вопросом на вопрос.
– Затем, что у меня к ней вопросы, на которые, как мне кажется, она могла бы ответить. А почему ты решила, что я из полиции? – напускаю я на себя подозрительный вид. – Разве к ней никто не приходит? Ну, скажем, друзья?
– Ты не похож ни на одного из ее друзей.
Уперлась, как осел. Если бы она держалась непринужденно и сказала, что Риты нет, я, наверное, повернулся бы и ушел. Теперь же приходится дожимать ее.
– А ты знаешь, где она сейчас? – захожу я с другого боку.
– Нет.
– Разве она здесь не живет?
– Нет, живет. Но сейчас ее нет.
– Как, по-твоему, когда она вернется?
Она пожимает плечами.
– Когда ей на работу? – не отстаю я.
– Сейчас. А иначе почему бы я так припозднилась, черт побери?
– Значит, она слиняла.
– Что?
– По идее, она должна быть здесь, но ее нет.
Она улыбается. С зубами у нее все в порядке, видно, раскошеливаться на три штуки не пришлось.
– Да, должна быть.
Пожалуй, хватит. Я вхожу в комнату, закрываю дверь. Она пятится от меня. Внутри царит мрак, занавески здесь достают до пола и плотно задернуты, чтобы было не так жарко.
– Тебе нельзя заходить сюда. Когда я делаю уборку, эту дверь положено оставлять открытой.
– Больше не буду. Где она? – спрашиваю я, повышая голос. – Хватит водить меня за нос, времени у меня в обрез, некогда тут с тобой лясы точить.
Она перепугалась, держит шланг пылесоса наперевес, словно ружье.
– Я не знаю. Правда. Я не знаю, куда они ее увезли.
Счастливый билетик, только вытянул его кто-то другой.
– Кто? Кто увез?
– Не знаю.
– Я тебе что сказал? – Я делаю шаг к ней.
– Какие-то парни, – быстро отвечает она и, пятясь от меня, чуть не спотыкается. – Их было двое.
– Когда?
– Вчера вечером. То ли в десятом, то ли в одиннадцатом часу.
– Полицейские?
– Не знаю. – Она колеблется, я подступаю еще ближе. Теперь ей никуда уже не деться. – Да. Они не сказали, откуда, но точно из полиции.
Вот и ответ на вопрос, почему я оказался в таком положении, как сейчас: вчера вечером, когда я пил и трахался, делая вид, что работаю не покладая рук и добываю нужные сведения, двое полицейских меня обошли и первыми добрались до Риты Гомес.
– А ты не знаешь, куда они ее повезли?
Она качает головой.
– Я думала, они хотели отвезти ее в тюрьму.
– В тюрьму? – На сколько же я позволил себя опередить? Может, Фред и Энди правы и я на самом деле сдаю?
– Да, чтобы допросить ее насчет Ричарда. Знаешь, – говорит она голосом, в котором слышится открытая неприязнь, – того болвана, который все увивался вокруг нее, пока сам не сгинул, бедняга!
Каким же надо было уродиться, думаю я, чтобы эта девица отзывалась о тебе с таким презрением? Если даже на нее производил он такое гнетущее впечатление?
19
Полицейские вихрем проносятся по Санта-Фе, раз за разом прочесывая город, все до единого бары, мотели, ночлежки для бездомных, клиники, где хранятся запасы консервированной крови, бюро по временному трудоустройству, перекрестки, промышленные предприятия. Моузби координирует всю операцию, и, хотя основная нагрузка падает на Санчеса и Гомеса, к ней подключили всех полицейских, каких только можно. Если удастся найти компромат на рокеров, тогда политический резонанс от суда будет еще большим, он привлечет внимание и в конечном счете завершится вынесением приговора. Моузби знает, что, если удастся собрать достаточно улик, чтобы вынести дело на рассмотрение большого жюри и добиться предъявления обвинения, дальше все пойдет как по маслу. Но главная задача – найти убийцу. Пока операция не получила нежелательной огласки. Робертсон следит за тем, чтобы представить ее в нужном свете: сведение счетов между бандами перешло допустимые границы и, увы, повлекло за собой неминуемое возмездие. Жуткие подробности происшедшего он от широкой общественности скрывает, и пока пресса клюет на эту уловку. Как только в установленном порядке будет произведен арест и суд начнет совещаться с адвокатами сторон, промывание мозгов пойдет вовсю и будет продолжаться до тех пор, пока не развернется процедура суда и на обвиняемого не будут смотреть, как на изгоя общества, бешеного пса, место которому на живодерне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84