Он закуривает сигарету с травкой, пуская ее по кругу.
– Ну что ж, неплохо. Ты славная девочка. Ты мне даже нравишься.
– Ты мне тоже. – Она скажет что угодно, лишь бы угодить ему. Она напугана, измучена, исстрадалась от боли. Из-за отравления дрожжами, сказывающегося до сих пор, смазки при половом акте было недостаточно, они буквально разорвали ей влагалище.
– Может, в следующий раз, когда я буду здесь проездом, загляну к тебе в гости, но уже один, а?
– Да, это было бы здорово, я была бы не против. Только с тобой, я хочу сказать. – Говори ему все, что он хочет слышать!
– Вот именно. – Взяв девушку рукой за подбородок, он поворачивает ее лицо к себе. – А этой ночью ничего не было. Правда?
Ответ напрашивается какой надо, но в горле у нее застревает комок.
– Ничего, – наконец отвечает она. – Ничего.
Ты не трахнул меня, говорит она про себя. Дружки твои тоже меня не трахали, а киска у меня не болит так, словно внутри разорвалась ручная граната. – Вы только подвезли меня до мотеля, и больше я вас не видела.
– Точно. – Отвечает он тихо, чуть ли не шепотом. – И мне так кажется.
Затем встает, поднимая на ноги и ее тоже. Все садятся на мотоциклы и возвращаются в город. Рита прижимается к спине Одинокого Волка. Они довозят ее до мотеля и напоследок трахают по очереди еще раз. Не в силах сопротивляться, она просто лежит без движения.
Мир начинает расплываться у нее перед глазами, она помнит, как кто-то стал бить кулаком по стене и кричать: «Эй вы, кончайте трахаться!» По голосу она узнала парня из соседнего номера, с которым раньше встречалась в городе, еще раньше он познакомился с другим парнем в баре «Росинка», который сказал, что торгует наркотиками или еще чем-то. Парень за стеной не унимался, и кто-то из рокеров крикнул в ответ: «А пошел ты куда подальше!» Наконец она теряет сознание, куда-то проваливается, чуть слышно стонет в полудреме, больше напоминающей кошмарный сон, пока не слышит наконец рев их мотоциклов, мало-помалу затихающий вдали.
Вздрогнув, она приходит в себя, подмышки мокрые от пота. На улице ослепительное солнце, на небе ни облачка, жара стоит такая, что тарантулы уже высматривают себе тенистое местечко, где можно спрятаться. Она проходит через грязный двор. Сейчас она избавится от всей этой мерзости, все это гадко, черт, ведь есть же презервативы и все такое прочее! Впрочем, больше всего ей сейчас хочется вернуться в мотель и уснуть. О Боже, киска болит так, что сил нет терпеть!
Ее подруга Эллен, тоже горничная, заканчивает свою смену.
– Где ты была?
– Не спрашивай.
– Ты жутко выглядишь. – Солнце бьет ей в глаза, и она прищуривается. – Что у тебя с глазом? Черт побери, подруга, слева на лице у тебя живого места нет! А глаз распух и почти закрылся.
– Со мной все о'кей. – Нет сил стоять, она чертовски устала, но ничего не поделаешь – надо изворачиваться. Если они узнают, что она болтает лишнее, то вернутся и всыплют по первое число. – Ездила отдыхать с одними ребятами. Мы были в горах. – Она с трудом ворочает языком, словно обмотанным куском материи, силится облизать пересохшие губы. – Перепила. Пора завязывать с этим.
– Расскажи, как съездила.
В номере Рита откупоривает бутылку виски, делает большой глоток, чтобы пропала сухость во рту, раздевается до трусиков.
– Боже мой, Рита!
Трусики впереди залиты кровью. В испуге она отворачивается: не дай Бог, Эллен догадается о том, что произошло.
– Наверное, у меня месячные.
– Какие еще месячные! Посмотри, сколько крови. У тебя такой вид, будто тебя пырнули ножом или еще чем-нибудь в этом роде.
Она подходит ближе, чтобы получше разглядеть Риту, та уворачивается, накидывает махровый халат, который стащила из отеля «Ромада», где раньше работала, пока не попалась на краже и ее не вышибли.
– Дай-ка мне посмотреть.
Рита слишком устала, чтобы спорить и сопротивляться, она стоит с безучастным видом, а Эллен осторожно распахивает полы халата, стягивает насквозь промокшие трусики, которые жалким комочком падают на пол.
– Черт!
– Я в порядке. На самом деле все не так плохо.
– Тебе нужно в больницу.
Рита отшатывается, плотно запахивая халат вокруг холодного, влажного тела. Боже, как же ей погано! Нужно сейчас же уснуть.
– Еще чего!
Эллен отстраняется, окидывая ее подозрительным взглядом.
– У тебя что, неприятности?
Рита садится на кровать и делает большой глоток «Лоун стар».
– Да ничего страшного. Просто трахнулась с парнем, у которого большой член.
– Да, это так, судя по тому, как он тебя отделал. Нет, Рита, если серьезно, то нужно показаться врачу.
Рита качает головой.
– Я не ложилась всю ночь, нужно просто выспаться. Если проснусь, а ничего не изменится, тогда пойду. Принеси мне пару полотенец, ладно?
Зайдя в ванную, Эллен выносит два тонких полотенца – больше в мотеле не полагается. Расправив их, Рита обматывает обе ноги. Она ложится на кровать боком, лицом к стене.
– Подежурь пару часиков вместо меня, ладно?
– Конечно. Попозже зайду тебя проведать.
– Спасибо. – Рита улыбается ей и, поджав ноги, свертывается калачиком. Она натягивает одеяло до самого подбородка. Ранний час, а на улице жарко, солнце приготовилось палить немилосердно, но ее бьет холодный озноб. Она невольно вздрагивает, чувствуя, как на теле выступает пот. Черт бы побрал этих рокеров, черт бы побрал Одинокого Волка! Не будет она ждать, когда они вернутся, нет уж, дудки!
По крайней мере одно ясно наверняка – она не забеременеет.
Эллен делает добрый глоток из бутылки «Лоун стар» с вытянутым горлышком и ставит ее на телевизор. Закрывая за собой дверь, она видит, что Рита уже спит. Лежит, свернувшись, как одна из тех бездомных собак, которых она видит на площади в центре города.
4
Патриция открывает дверь. Видимо, она только что вернулась с утренней пробежки: на ней красная, потемневшая от пота майка с синим дьяволом посредине, с эмблемой средней школы Санта-Фе, ярко-красные спортивные штаны Корнелльского университета с продольной белой полоской и белоснежные кроссовки с красными полумесяцами по бокам – из тех, у которых в задники вделаны прозрачные пластины, а в них видны пузырьки воздуха. Со здоровьем у Патриции полный порядок, каждый день она пробегает свою дистанцию, выкладываясь так, что даже через тренировочный костюм видно, что ее груди, подмышки, бедра мокры от пота. Капельки влаги выступили на верхней губе и на лбу под повязкой, которой она подобрала волосы. Стройная, крепкая, выглядит она соблазнительно. Может, и не следовало нам подавать на развод, но мы все-таки подали, это было так давно, что вспоминается уже смутно, как отголосок былого.
– Клаудия в «Полетт», в школе, – говорит она. – Они ставят кукольный спектакль. Я ее жду с минуты на минуту. Заходи.
Тот же дом, который мы купили в год свадьбы, она могла бы подыскать место получше, но по-прежнему живет здесь, ей нравятся соседи, в этом районе самые лучшие начальные школы, отсюда недалеко до ее офиса и группы продленного дня, в которой Клаудия остается после уроков.
– Хочешь кофе? Я сварила немного свежего, – говорит Патриция и бросает мне спортивный раздел утренней газеты.
– С каких пор ты пьешь кофе? – Она всегда была помешана на своем здоровье.
– А я не пью. Просто подумала, может, ты захочешь.
– А-а, понятно. Спасибо. – Я бесцеремонно плюхаюсь на диван и начинаю листать спортивные новости, чтобы узнать результаты матчей по бейсболу. Сейчас разыгрывается милая домашняя сценка, жена (ладно, пусть бывшая) готовит муженьку чашечку кофе, их дочь играет по соседству с подругой, на хрустящей газетной бумаге ни единой морщинки, во дворе перед домом зеленеет недавно подстриженная травка, небо отливает синевой, дождем и не пахнет. И все-таки что-то не так: восемь лет подряд я забираю Клаудию в субботу по утрам после школы, и ни разу Патриция не предлагала мне чашечку кофе.
Подложив под чашку салфетку, она ставит ее передо мной на кофейный столик.
– Нам нужно поговорить. – Она подсаживается ко мне, но не настолько близко, чтобы мы случайно дотронулись друг до друга. Она сидит, сцепив руки между колен и слегка подавшись вперед. Плечи напряжены, не знаю, в чем тут дело, но это не предвещает ничего хорошего. Затем меня осеняет: она узнала, чем на самом деле вызван мой так называемый отпуск, и беспокоится, что будет с алиментами на Клаудию, с оплатой стоматологу. А может, тешу я себя иллюзией, она беспокоится и обо мне тоже.
– О'кей, – спокойно отвечаю я, – валяй! – Небрежно держу чашку, невозмутимо отхлебываю – я буду само спокойствие, я умею брать себя в руки.
– Я слышала, ты уходишь в отпуск, – начинает она.
Я киваю.
– По-моему, это здорово. Как жаль, что я тоже не могу себе этого позволить.
– Не уверен еще, что дело выгорит, – пожимаю я плечами. Надо быть начеку.
– Если не выгорит, ты всегда можешь выйти на работу раньше положенного, – говорит она и с горечью добавляет: – По крайней мере, тебе есть куда вернуться. У тебя есть своя практика.
Она ненавидит собственную работу. Патриция служит помощником окружного прокурора по апелляционным делам. Дело это сугубо техническое, ей никогда не приходилось держать речь перед жюри присяжных. Но на своем месте она незаменима, без нее они просто пропали бы! Окружной прокурор Джон Робертсон, ее босс (время от времени мы с ним выпиваем, несмотря на то, что в зале суда становимся противниками, ведь он – окружной прокурор, а я – адвокат, представляющий интересы защиты), без конца твердит мне об этом. Но она уже много лет терпеть не может свою работу.
– Я ненавижу свою работу.
– Ты прекрасно с ней справляешься. Все так говорят.
– А-а, Робертсон, этот болван! – В ее голосе сквозит заметное раздражение. – Он похвалил бы и орангутанга, если бы тот смог писать под диктовку и три дня в неделю оставаться на службе после окончания рабочего дня.
– Да нет, я серьезно. – Господи, неужели это и все! Так просто? Может, чуточку похвалить ее? – Все же знают, что отделом по рассмотрению апелляций, по сути, заправляешь ты. Робертсону он подчиняется лишь номинально.
– Вот-вот! – подхватывает она. – Поэтому он и получает сорок тысяч семьсот пятьдесят долларов в год, а я застряла на тридцати пяти.
– Через пару лет он уйдет на пенсию, – успокаиваю ее я, – у тебя же все схвачено.
– Я не хочу сидеть еще пару лет, Уилл... – Приложив костяшки пальцев к вискам, она массирует их так сильно, что кожа краснеет. – Мне уже почти сорок.
– Ты прекрасно выглядишь.
– Спасибо. – Оно отдает презрением. – Я по уши увязла в бесперспективной работе, которую ненавижу, живу в ненавистном мне доме, но не могу купить новый дом и... – Тут она останавливается и делает глубокий вдох. – О Боже, мне так неудобно об этом говорить...
– А в чем дело? – Я встревожен: может, она заболела, заразилась какой-то страшной болезнью или возникли расстройства на сексуальной почве? Все эти годы я считал, что она живет в этом доме потому, что души в нем не чает. Во всяком случае, так она мне всегда говорила.
– Я не спала с мужиком... – Она снова запинается. Долгая пауза. Она на самом деле краснеет, шея заливается краской. – Я не спала с мужиком больше года, – говорит она, поднимая глаза к потолку.
Первое, что приходит на ум, – предложить свои услуги, но это значило бы отмахнуться от ее слов и поступить не слишком умно. Я смотрю на нее – она ослепительно хороша. Что же приключилось с мужиками у нас в городе? Неужели никто не может сжалиться над ней и трахнуть? В этом все и дело: на это она ни за что не пойдет.
– Значит, в нашем городе живут либо одни педики, либо слепые болваны. Что еще нового?
– В этом, черт побери, все и дело! – с жаром говорит она, поворачиваясь ко мне лицом. – В этом, да еще в том, что на работе мне ничего не светит! Вообще ничего, нуль.
– Все образуется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84