Все жалобы заключенных будут рассмотрены. Столь же важно то, что обитателям тюремных корпусов в целом не придется нести ответственность за происходящее. Обвинения будут предъявлены только зачинщикам восстания и тем, кто участвовал в убийствах. Совет заключенных установил их личности и поместил в надежное место.
Мы формально подписываем соглашение в кабинете начальника тюрьмы. Марта, которую взяли в заложницы, стенографирует его – электричество отключено, поэтому ни пишущие машинки, ни копировальные аппараты не действуют. Я ставлю свою подпись от имени властей штата, Одинокий Волк и еще двое вожаков арестантов также подписывают документ.
Все.
27
С гордо поднятой головой стою рядом с губернатором перед телекамерами. Сегодня я очень важная персона. Его превосходительство отзывается обо мне в самых лестных выражениях, словно речь идет о втором пришествии Христа, о спасителе человечества.
В беседе с ним с глазу на глаз я постарался в деталях рассказать о той роли, которую сыграли рокеры. Теперь их дело заслуживает того, чтобы его рассмотрели самым тщательным образом. Он не возражает, но никаких формальных обязательств на себя не берет.
– Ты проболтался, – укоряет меня Робертсон, когда мы с ним отходим в сторону так, чтобы губернатор остался в центре плана.
– Теперь твоя очередь! – огрызаюсь я. Сейчас неподходящий момент для того, чтобы давить на меня. – Я жизнью рисковал ради тебя и твоих приятелей! – напоминаю я. – Мои подзащитные спасли жизнь одиннадцати твоим людям и примерно сотне, а то и больше заключенных. Ты перед ними в долгу, Джон. Как в личном, так и в профессиональном плане. Власти штата перед ними в долгу. Будь в тебе хоть капля смелости, ты бы выпустил их на свободу. Пусть даже под честное слово, если не удастся найти никакой другой более или менее уважительной причины.
– Черта с два! – бормочет он. Ему уже жаль, что он подал голос, ему бы хотелось, чтобы весь этот эпизод ушел в прошлое.
– Помяни мое слово, так и будет! Они не должны сидеть в тюрьме. Именно твои люди засадили их туда, используя грязные методы. Если раньше я этого не знал, то теперь знаю наверняка, как знаю, что в груди у меня бьется сердце. И я выведу их на чистую воду, клянусь Богом! Они заработают себе по геморрою к тому времени, когда выберутся из того места, куда я собираюсь их засадить!
– Тише, старик, – шипит Робертсон. – Не забывай, где находишься.
– Я-то знаю, где нахожусь. А ты?
Повернувшись, он делает шаг в сторону. Я хватаю его за плечо и останавливаю. Он должен выслушать, что я сейчас ему скажу.
– Они действуют грязными методами, Джон! Они пагубно на тебя влияют. Говорю тебе это как друг. Если бы ты не утратил способность соображать и мыслить логически, то мог бы избежать неприятностей и отделаться легким испугом.
Он внутренне напрягается. Если его хорошенько завести, он способен показать кому угодно, где раки зимуют.
– Все равно теперь уже поздно, – отвечает он. – Я чист перед законом, как и мои люди, и какой бы бред собачий ты ни нес, все останется так, как есть!
– Это не бред собачий, и ты это знаешь, черт побери!
– Нет, вздор, готов побиться об заклад своей карьерой! Я ставлю только на верняк!
– Верняка в природе не существует, старина. Он отходит от меня еще дальше, затем оборачивается.
– Не думай, что отныне можешь рассчитывать на какое-то особое к себе отношение. Ты выполнял свой долг гражданина. И тебя никто не принуждал.
Я открыто смеюсь ему в лицо. После всего, что произошло, нужно быть редкостным ханжой, чтобы произнести подобные слова.
– В следующий раз, когда будешь мне звонить, я это вспомню.
Приехав домой, я сжигаю свою одежду и убираю пепел. Потом, прихватив картонку с шестью бутылками пива, иду в ванную, чтобы принять душ, и в течение часа яростно растираю тело и раз шесть по меньшей мере мою голову.
– Иди сюда, к папе.
Я лежу на спине в своей кровати, у себя дома. До этого я съел восхитительный домашний обед: бефстроганов с гарниром из неочищенного риса и свежей зеленой фасоли, салат и яблочный пирог с мороженым. (Плюс вино – бутылка коллекционного «Мондави Кабернэ» урожая 1985 года, приберегаемая для особого случая. По-моему, то, что я выбрался из тюрьмы целым и невредимым, может считаться особым случаем.) И все, даже яблочный пирог, собственными руками приготовила моя любимая.
Она кончает, цепляясь мне за волосы, все ее тело, напрягшись, извивается в оргазме. «Черт! – шепчет она, – Господи, как хорошо!» Все те фразы, которые непроизвольно вырываются, когда ты на седьмом небе от удовольствия, ласкают мой слух. Я прижимаю ее к себе, страстно целую ее влажные, липкие волосы, облизываю ее всю, нежно щекоча языком клитор, она снова кончает. Как же это здорово доставлять удовольствие любимому человеку! У меня мелькает мысль о тех мужчинах в тюрьме, которым до конца дней своих уже не поласкать женщину. При этой мысли я начинаю дрожать, словно в ознобе. Мэри-Лу подвигается ко мне и накрывает рукой мой член. «Расслабься, малыш, – успокаивает она меня, – все уже позади». Она прижимается ко мне всем телом, оставляя руку там, где она лежит, и на душе у меня становится легко и спокойно.
Спазм проходит, мы снова загораемся, как двое любовников из ветхозаветной книги «Песнь песней» Соломона.
– Мне было страшно, – говорит она. Мы смотрим популярное шоу Дэвида Леттермана по телевизору и допиваем вторую бутылку вина. – Я не стала тебе об этом говорить, но мне было очень страшно.
Поворачиваясь к ней, вижу, она еле слышно плачет, крупные слезы неспешно катятся по щекам.
– Мне было так страшно.
Я еще теснее прижимаю ее к себе. Звонит телефон.
– Господин Александер?
Я сажусь на кровати, у меня внезапно перехватывает дыхание.
– Да.
– Это Рита Гомес.
– Я понял, узнал по голосу.
– Я видела вас сегодня вечером. По телевизору. Вы сделали хорошее дело.
– Где ты?
– В Грили. Это в Колорадо.
– Кто еще знает о том, где ты находишься?
– Никто. Я от всех скрываюсь.
– Где ты была все это время? Что случилось?
– Мне позвонили. – Она умолкает, так обычно ведут себя люди, которые сильно чем-то напуганы, особенно женщины. – За день перед тем, когда я должна была приехать.
– Кто позвонил?
– Я... я не знаю. Ладно, пусть будет так.
– А как узнали, где ты находишься?
– Понятия не имею. Я никому ничего не говорила. Клянусь!
Даже на расстоянии пятисот миль стены имеют уши.
– Вы сердитесь на меня? – спрашивает она, и я слышу боязливые в вопросе нотки. – За то, что я убежала?
– Нет. – Я лгу, как я могу не злиться, если ее бегство вышло таким боком? Но это уже в прошлом, что же касается дня сегодняшнего, то не знаю. С учетом всего, что произошло, случившееся с ней, пожалуй, выглядит неизбежным, как бы ниспосланным свыше самим провидением.
– А что тебе сказали? Я имею в виду тех людей, которые звонили, хотя и не знаю, кто они.
– Сказали, что мне ни в коем случае нельзя снова давать показания. А если я все же попытаюсь, они меня прикончат. – Она буквально оцепенела от страха, я отчетливо это чувствую. Могу ли я злиться на нее, если для того, чтобы позвонить сейчас, ей понадобилась смелость, мне и не снившаяся!
– Тебя бы не убили, – говорю я с жаром и убежденностью, на какие способен. – Я же тебе обещал.
– Мне было страшно.
– Там, где ты сейчас, тебе ничто не угрожает?
– По-моему, нет. Надеюсь, во всяком случае.
– О'кей, теперь слушай! Ты помнишь того адвоката, моего приятеля? Того самого, в конторе которого ты делала заявление, в Денвере?
– Ну?
– Он скоро приедет за тобой. Потом отвезет тебя в Денвер и останется с тобой, пока я не приеду. Поняла?
– Да.
– Ты будешь в полной безопасности.
– Я больше не убегу, не хочу.
– Вот и хорошо. Хорошо. Это совсем ни к чему.
– Я ни в чем не виновата. Разве в том, что они меня заставили сделать. – Она начинает плакать.
– Ни в чем. Совершенно верно. Ты будешь в безопасности. И убегать тебе никуда не нужно.
– Когда вы приедете?
– По возможности скорее. К утру буду.
Она называет свой адрес в мотеле и номер телефона. Хоть один-единственный раз проявила сообразительность, потому что зарегистрировалась там под вымышленным именем.
– Мой друг будет у тебя через пару часов, а потом я и сам приеду.
– Я больше никуда не убегу, – снова повторяет она, словно повторение придает ей силы. – Когда я увидела вас по телевизору и услышала все, что о вас говорили, я сказала себе: «Рита, если он может помочь им, то может помочь и тебе».
Сукин сын! Ну что ж, поделом мне, в самом деле поделом.
– Совершенно верно. А теперь просто сиди и жди. Я скоро буду.
– Послушайте, – говорит она, когда я уже собираюсь положить трубку, – знаете, кто мне звонил? По-моему, я знаю... кто это был.
Сама призналась. Я так и думал, что рано или поздно до этого дойдет.
– Полицейский. Тот, что был пообходительнее.
– Гомес. – Обходительные обычно первыми тебя и трахают.
– Я узнала его по голосу.
28
– Мы готовы, Ваша честь.
– Пригласите Риту Гомес на место для дачи свидетельских показаний.
Прошло пять месяцев с тех пор, как я благополучно выбрался из тюрьмы штата и она позвонила мне. Моя главная свидетельница. И сегодня мы снова явились в окружной суд, чтобы добиваться удовлетворения своего ходатайства на предмет возобновления судебного разбирательства. Система правосудия, может, и не спит вечным сном, но, даже проснувшись, работает ни шатко ни валко.
Я не знал, что сделает Мартинес, однажды возможность повторного слушания дела в суде мне уже была предоставлена, я ею не воспользовался, а второго шанса обычно не дают. Уверен, что только урегулирование конфликта в тюрьме склонило чашу весов в мою пользу. В конечном счете все решают политические соображения, власти не хотят, чтобы пресса раздувала судебную ошибку, допущенную по отношению к закоренелым убийцам, которые прозрели и спасли жизнь ни в чем не повинным людям, а также их адвокату, который, продемонстрировав бескорыстие и мужество, добился урегулирования бунта.
Так или иначе, речь пока идет только о слушании дела. В лучшем случае Мартинес даст нам возможность представить свежие улики, из которых явствует, что на предыдущем процессе был вынесен неправильный приговор и следует назначить новое разбирательство. Даже если победа окажется на нашей стороне, шансов на то, что Мартинес отменит собственное решение, кот наплакал. Но новый судебный процесс, если таковой последует, берет начало именно здесь, и это важно: если и на этот раз мы потерпим неудачу, дело можно будет считать проигранным окончательно.
Робертсон вставлял мне палки в колеса везде, где только мог, и пришел в неописуемую ярость, когда Мартинес решил заслушать апелляцию, основанную исключительно на показаниях свидетельницы, признавшей, что она лжесвидетельствовала.
– В прошлый раз я вел себя по-джентльменски, – сказал он. – На этот раз пленных я брать уже не намерен.
– Размечтался! – отшил его я.
В глубине души у меня все клокочет – он заходит уже слишком далеко. Вражда с ним принимает слишком ожесточенный характер. Мы же оба адвокаты, неужели он это забыл? Всего несколько месяцев назад рокеры спасли шкуру ему, губернатору, да и всем остальным тоже. Он так уперся, руководствуясь какими-то одному ему ведомыми соображениями, что в случае проигрыша последствия для него могут быть самыми плачевными.
Мы сердито смотрим друг на друга, в то время как Рита клянется на Библии говорить правду и ничего, кроме правды, и усаживается на свое место.
Народу в зале немного. С одной стороны – стол, где сидим мы с Мэри-Лу и Томми, с другой – Робертсон и Моузби, а позади них, в первом ряду, Гомес и Санчес.
Я задаю Рите один за другим вопросы по поводу заявления, сделанного в Денвере. Она испугана, но держится спокойно, отвечает уверенно. Время от времени Мартинес тоже спрашивает ее, но большей частью для того, чтобы уточнить ответ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
Мы формально подписываем соглашение в кабинете начальника тюрьмы. Марта, которую взяли в заложницы, стенографирует его – электричество отключено, поэтому ни пишущие машинки, ни копировальные аппараты не действуют. Я ставлю свою подпись от имени властей штата, Одинокий Волк и еще двое вожаков арестантов также подписывают документ.
Все.
27
С гордо поднятой головой стою рядом с губернатором перед телекамерами. Сегодня я очень важная персона. Его превосходительство отзывается обо мне в самых лестных выражениях, словно речь идет о втором пришествии Христа, о спасителе человечества.
В беседе с ним с глазу на глаз я постарался в деталях рассказать о той роли, которую сыграли рокеры. Теперь их дело заслуживает того, чтобы его рассмотрели самым тщательным образом. Он не возражает, но никаких формальных обязательств на себя не берет.
– Ты проболтался, – укоряет меня Робертсон, когда мы с ним отходим в сторону так, чтобы губернатор остался в центре плана.
– Теперь твоя очередь! – огрызаюсь я. Сейчас неподходящий момент для того, чтобы давить на меня. – Я жизнью рисковал ради тебя и твоих приятелей! – напоминаю я. – Мои подзащитные спасли жизнь одиннадцати твоим людям и примерно сотне, а то и больше заключенных. Ты перед ними в долгу, Джон. Как в личном, так и в профессиональном плане. Власти штата перед ними в долгу. Будь в тебе хоть капля смелости, ты бы выпустил их на свободу. Пусть даже под честное слово, если не удастся найти никакой другой более или менее уважительной причины.
– Черта с два! – бормочет он. Ему уже жаль, что он подал голос, ему бы хотелось, чтобы весь этот эпизод ушел в прошлое.
– Помяни мое слово, так и будет! Они не должны сидеть в тюрьме. Именно твои люди засадили их туда, используя грязные методы. Если раньше я этого не знал, то теперь знаю наверняка, как знаю, что в груди у меня бьется сердце. И я выведу их на чистую воду, клянусь Богом! Они заработают себе по геморрою к тому времени, когда выберутся из того места, куда я собираюсь их засадить!
– Тише, старик, – шипит Робертсон. – Не забывай, где находишься.
– Я-то знаю, где нахожусь. А ты?
Повернувшись, он делает шаг в сторону. Я хватаю его за плечо и останавливаю. Он должен выслушать, что я сейчас ему скажу.
– Они действуют грязными методами, Джон! Они пагубно на тебя влияют. Говорю тебе это как друг. Если бы ты не утратил способность соображать и мыслить логически, то мог бы избежать неприятностей и отделаться легким испугом.
Он внутренне напрягается. Если его хорошенько завести, он способен показать кому угодно, где раки зимуют.
– Все равно теперь уже поздно, – отвечает он. – Я чист перед законом, как и мои люди, и какой бы бред собачий ты ни нес, все останется так, как есть!
– Это не бред собачий, и ты это знаешь, черт побери!
– Нет, вздор, готов побиться об заклад своей карьерой! Я ставлю только на верняк!
– Верняка в природе не существует, старина. Он отходит от меня еще дальше, затем оборачивается.
– Не думай, что отныне можешь рассчитывать на какое-то особое к себе отношение. Ты выполнял свой долг гражданина. И тебя никто не принуждал.
Я открыто смеюсь ему в лицо. После всего, что произошло, нужно быть редкостным ханжой, чтобы произнести подобные слова.
– В следующий раз, когда будешь мне звонить, я это вспомню.
Приехав домой, я сжигаю свою одежду и убираю пепел. Потом, прихватив картонку с шестью бутылками пива, иду в ванную, чтобы принять душ, и в течение часа яростно растираю тело и раз шесть по меньшей мере мою голову.
– Иди сюда, к папе.
Я лежу на спине в своей кровати, у себя дома. До этого я съел восхитительный домашний обед: бефстроганов с гарниром из неочищенного риса и свежей зеленой фасоли, салат и яблочный пирог с мороженым. (Плюс вино – бутылка коллекционного «Мондави Кабернэ» урожая 1985 года, приберегаемая для особого случая. По-моему, то, что я выбрался из тюрьмы целым и невредимым, может считаться особым случаем.) И все, даже яблочный пирог, собственными руками приготовила моя любимая.
Она кончает, цепляясь мне за волосы, все ее тело, напрягшись, извивается в оргазме. «Черт! – шепчет она, – Господи, как хорошо!» Все те фразы, которые непроизвольно вырываются, когда ты на седьмом небе от удовольствия, ласкают мой слух. Я прижимаю ее к себе, страстно целую ее влажные, липкие волосы, облизываю ее всю, нежно щекоча языком клитор, она снова кончает. Как же это здорово доставлять удовольствие любимому человеку! У меня мелькает мысль о тех мужчинах в тюрьме, которым до конца дней своих уже не поласкать женщину. При этой мысли я начинаю дрожать, словно в ознобе. Мэри-Лу подвигается ко мне и накрывает рукой мой член. «Расслабься, малыш, – успокаивает она меня, – все уже позади». Она прижимается ко мне всем телом, оставляя руку там, где она лежит, и на душе у меня становится легко и спокойно.
Спазм проходит, мы снова загораемся, как двое любовников из ветхозаветной книги «Песнь песней» Соломона.
– Мне было страшно, – говорит она. Мы смотрим популярное шоу Дэвида Леттермана по телевизору и допиваем вторую бутылку вина. – Я не стала тебе об этом говорить, но мне было очень страшно.
Поворачиваясь к ней, вижу, она еле слышно плачет, крупные слезы неспешно катятся по щекам.
– Мне было так страшно.
Я еще теснее прижимаю ее к себе. Звонит телефон.
– Господин Александер?
Я сажусь на кровати, у меня внезапно перехватывает дыхание.
– Да.
– Это Рита Гомес.
– Я понял, узнал по голосу.
– Я видела вас сегодня вечером. По телевизору. Вы сделали хорошее дело.
– Где ты?
– В Грили. Это в Колорадо.
– Кто еще знает о том, где ты находишься?
– Никто. Я от всех скрываюсь.
– Где ты была все это время? Что случилось?
– Мне позвонили. – Она умолкает, так обычно ведут себя люди, которые сильно чем-то напуганы, особенно женщины. – За день перед тем, когда я должна была приехать.
– Кто позвонил?
– Я... я не знаю. Ладно, пусть будет так.
– А как узнали, где ты находишься?
– Понятия не имею. Я никому ничего не говорила. Клянусь!
Даже на расстоянии пятисот миль стены имеют уши.
– Вы сердитесь на меня? – спрашивает она, и я слышу боязливые в вопросе нотки. – За то, что я убежала?
– Нет. – Я лгу, как я могу не злиться, если ее бегство вышло таким боком? Но это уже в прошлом, что же касается дня сегодняшнего, то не знаю. С учетом всего, что произошло, случившееся с ней, пожалуй, выглядит неизбежным, как бы ниспосланным свыше самим провидением.
– А что тебе сказали? Я имею в виду тех людей, которые звонили, хотя и не знаю, кто они.
– Сказали, что мне ни в коем случае нельзя снова давать показания. А если я все же попытаюсь, они меня прикончат. – Она буквально оцепенела от страха, я отчетливо это чувствую. Могу ли я злиться на нее, если для того, чтобы позвонить сейчас, ей понадобилась смелость, мне и не снившаяся!
– Тебя бы не убили, – говорю я с жаром и убежденностью, на какие способен. – Я же тебе обещал.
– Мне было страшно.
– Там, где ты сейчас, тебе ничто не угрожает?
– По-моему, нет. Надеюсь, во всяком случае.
– О'кей, теперь слушай! Ты помнишь того адвоката, моего приятеля? Того самого, в конторе которого ты делала заявление, в Денвере?
– Ну?
– Он скоро приедет за тобой. Потом отвезет тебя в Денвер и останется с тобой, пока я не приеду. Поняла?
– Да.
– Ты будешь в полной безопасности.
– Я больше не убегу, не хочу.
– Вот и хорошо. Хорошо. Это совсем ни к чему.
– Я ни в чем не виновата. Разве в том, что они меня заставили сделать. – Она начинает плакать.
– Ни в чем. Совершенно верно. Ты будешь в безопасности. И убегать тебе никуда не нужно.
– Когда вы приедете?
– По возможности скорее. К утру буду.
Она называет свой адрес в мотеле и номер телефона. Хоть один-единственный раз проявила сообразительность, потому что зарегистрировалась там под вымышленным именем.
– Мой друг будет у тебя через пару часов, а потом я и сам приеду.
– Я больше никуда не убегу, – снова повторяет она, словно повторение придает ей силы. – Когда я увидела вас по телевизору и услышала все, что о вас говорили, я сказала себе: «Рита, если он может помочь им, то может помочь и тебе».
Сукин сын! Ну что ж, поделом мне, в самом деле поделом.
– Совершенно верно. А теперь просто сиди и жди. Я скоро буду.
– Послушайте, – говорит она, когда я уже собираюсь положить трубку, – знаете, кто мне звонил? По-моему, я знаю... кто это был.
Сама призналась. Я так и думал, что рано или поздно до этого дойдет.
– Полицейский. Тот, что был пообходительнее.
– Гомес. – Обходительные обычно первыми тебя и трахают.
– Я узнала его по голосу.
28
– Мы готовы, Ваша честь.
– Пригласите Риту Гомес на место для дачи свидетельских показаний.
Прошло пять месяцев с тех пор, как я благополучно выбрался из тюрьмы штата и она позвонила мне. Моя главная свидетельница. И сегодня мы снова явились в окружной суд, чтобы добиваться удовлетворения своего ходатайства на предмет возобновления судебного разбирательства. Система правосудия, может, и не спит вечным сном, но, даже проснувшись, работает ни шатко ни валко.
Я не знал, что сделает Мартинес, однажды возможность повторного слушания дела в суде мне уже была предоставлена, я ею не воспользовался, а второго шанса обычно не дают. Уверен, что только урегулирование конфликта в тюрьме склонило чашу весов в мою пользу. В конечном счете все решают политические соображения, власти не хотят, чтобы пресса раздувала судебную ошибку, допущенную по отношению к закоренелым убийцам, которые прозрели и спасли жизнь ни в чем не повинным людям, а также их адвокату, который, продемонстрировав бескорыстие и мужество, добился урегулирования бунта.
Так или иначе, речь пока идет только о слушании дела. В лучшем случае Мартинес даст нам возможность представить свежие улики, из которых явствует, что на предыдущем процессе был вынесен неправильный приговор и следует назначить новое разбирательство. Даже если победа окажется на нашей стороне, шансов на то, что Мартинес отменит собственное решение, кот наплакал. Но новый судебный процесс, если таковой последует, берет начало именно здесь, и это важно: если и на этот раз мы потерпим неудачу, дело можно будет считать проигранным окончательно.
Робертсон вставлял мне палки в колеса везде, где только мог, и пришел в неописуемую ярость, когда Мартинес решил заслушать апелляцию, основанную исключительно на показаниях свидетельницы, признавшей, что она лжесвидетельствовала.
– В прошлый раз я вел себя по-джентльменски, – сказал он. – На этот раз пленных я брать уже не намерен.
– Размечтался! – отшил его я.
В глубине души у меня все клокочет – он заходит уже слишком далеко. Вражда с ним принимает слишком ожесточенный характер. Мы же оба адвокаты, неужели он это забыл? Всего несколько месяцев назад рокеры спасли шкуру ему, губернатору, да и всем остальным тоже. Он так уперся, руководствуясь какими-то одному ему ведомыми соображениями, что в случае проигрыша последствия для него могут быть самыми плачевными.
Мы сердито смотрим друг на друга, в то время как Рита клянется на Библии говорить правду и ничего, кроме правды, и усаживается на свое место.
Народу в зале немного. С одной стороны – стол, где сидим мы с Мэри-Лу и Томми, с другой – Робертсон и Моузби, а позади них, в первом ряду, Гомес и Санчес.
Я задаю Рите один за другим вопросы по поводу заявления, сделанного в Денвере. Она испугана, но держится спокойно, отвечает уверенно. Время от времени Мартинес тоже спрашивает ее, но большей частью для того, чтобы уточнить ответ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84