Может, Мэгги они и кажутся котиками, но на него они таки нагнали страху, словно призраки возникнув из мрака на мотоциклах, двигавшихся на малой скорости: типично американский кошмар. Заправляя мотоциклы, они выпили все шесть бутылок, опустошив одну из картонок, еще пятнадцать-двадцать секунд ушло на то, чтобы наполнить канистру. Когда они приехали, было без чего-то шесть, мальчишка точно запомнил время – пока они занимались своим делом, он включил телевизор, чтобы посмотреть последние известия, и около минуты на экране шла цветная заставка, а в шесть начался выпуск новостей.
Я показал ему подписанную Гусем квитанцию с отметкой об оплате при помощи кредитной карточки и проставленным временем. Паренек уверенно подтвердил, что это она и есть. Показал ему также вчерашние фотографии, которые снимал «полароидом». Они, и сомневаться нечего. Просто так эту четверку не забудешь, не тут-то было.
– Что они взяли на завтрак? – спрашиваю у Мэгги. Мне, в общем, все равно, просто хочется задать работенку ее мозгам, которые, как она считает, у нее есть. Я залпом допиваю кофе, под слоем сладких сливок он остыл, стал терпким на вкус. Спине становится холодно – кондиционер гонит воздух прямо на мокрую от пота рубашку.
– Яичница с хорошо прожаренным беконом, мамалыга, тосты из пшеничного хлеба. Ветчина с жареным картофелем, песочное печенье. Бекон с хорошо прожаренным картофелем, тосты из белого хлеба. Гренки, поджаренные в молоке с яйцом, бекон. Четыре стакана молока, три чашки кофе. Малыш кофе пить не стал. Да, и еще четыре больших стакана апельсинового сока, – договаривает она, приберегая козырную карту под конец.
Я кладу доллар на стойку, взмахом руки даю понять, что сдачи не надо, и закрываю записную книжку.
– Уходить собрался, начальник?
– Надо еще кое с кем повидаться, кое-где побывать.
– У меня тебе больше нечего делать. В следующий раз приезжай вместе со своей девочкой. Ей понравились кастаньеты, которые я ей подарила?
– Она в них души не чает. Чуть ли не спать с ними ложится. – Около года назад мы с Клаудией наведывались сюда и по настоянию Мэгги облазили ее заведение сверху донизу. На глаза Клаудии попалась пара старинных испанских кастаньет, лежавших на конторке Мэгги, – подарок давнего ее поклонника, и Мэгги тут же презентовала их ей. Вряд ли Мэгги стоит знать, что уже к середине дня Клаудия потеряла к подарку интерес и вскоре куда-то его сунула. Больше кастаньет в доме не видели.
– Ну, передавай ей привет от меня! – говорит Мэгги, сияя улыбкой. – Скажи, у меня для нее приготовлен новый подарок, именной.
– Хорошо. Спасибо.
Я направляюсь к двери и, открывая ее, чувствую, как на меня пахнуло раскаленным воздухом.
– А что, эти ребята натворили что-то серьезное, а, начальник? – кричит она мне вслед.
– Да, очень.
– Это они кокнули того мужика в горах, про которого рассказывали по телевизору? – ворчливо спрашивает она.
– Полиция считает, это их рук дело.
– Они его не убивали, – безапелляционным тоном заявляет она. – Ты взялся быть их адвокатом?
Я киваю. Она кивает в ответ, приободрившись.
– А по-твоему, это они его убили? – Голос ей изменяет, становясь каким-то надтреснутым, и в эту секунду она превращается в самую обыкновенную старуху.
– Нет. Они не убивали.
Она первой услышала, как я произнес эти слова. И она первой задала мне этот вопрос.
24
Сидя в кабинке у дальней стены темного бара, я пью «будвайзер» из бутылки с длинным горлышком, которую только что достали из ледника. Пиво всегда вкуснее, когда пьешь его из бутылок с длинным горлышком, и холоднее, если подержать их под глыбами льда, погрузив в темно-зеленую воду.
Напротив меня за столом сидит рокер из Альбукерке. Его зовут Джин. В Альбукерке он президент филиала «скорпионов» – той же общенациональной организации, в которой состоят и мои подзащитные. Ростом он шести футов шести дюймов, вылитый Арнольд Шварценеггер, только одетый под рокера, который не в ладах с законом. С Одиноким Волком они закадычные друзья еще с тех пор, как подростками познакомились в одной из школ для трудновоспитуемых в Питтсбурге, в штате Пенсильвания.
– Вот Одинокий Волк, – задумчиво говорю я. – Как он мог распустить нюни? Странно, парень, с которым шутки плохи, ни с того ни с сего ударился в романтику.
– Ты хочешь сказать – сдрейфил?
Я еле заметно пожимаю плечами – можно и так сказать, мне все равно.
– Какая-нибудь цыпочка задурила ему голову. Наверное, начиталась романов о любви.
– Его никогда не подначивали на этот счет?
– Пытался один, черт бы его побрал! Пока он как-то раз не разобрал этому ублюдку руку на запчасти. Потом странным это уже никому больше не казалось.
Он прикладывается к бутылке с пивом, изучающе смотрит на меня.
– Пораскинь мозгами! – растягивая слова, говорит он. – Каким же идиотом надо быть, чтобы, имея за плечами две судимости и только что освободившись из тюрьмы условно, пойти на убийство да еще оставить труп и свидетеля в придачу, чтобы тот обо всем рассказал?
– А таким идиотом, который считает, что на закон можно наплевать! Который, подцепив пьяную в дымину девку на глазах у двух сотен свидетелей, потом трахает ее по очереди с дружками. Вот каким!
– Им хотят пришить изнасилование?
– Ты же знаешь, что нет! – огрызаюсь я.
– Тогда они последние идиоты, потому что с обвинением промашка вышла. Все же знают, что она – шлюха, ей к этому не привыкать, она готова трахнуться с любым сифилитиком. Да я могу назвать тебе восемь десятков мужиков, которые трахнули ее, причем остались живы!
– Они все из «скорпионов»?
– В основном. Еще несколько человек из «ангелов ада» и «bandidos».
– И все могут дать показания в их защиту?
– Если до этого дойдет. – Он наклоняется вперед, нежно поглаживая пивную бутылку, которая почти не видна в его ручищах. – А ты как считаешь? – спрашивает он, вдруг переходя на серьезный тон.
– В смысле?
– Чего ждать-то?
– Приговора.
– А-а. – Залпом допив пиво, он подходит к холодильнику, достает еще четыре бутылки и, держа их в руке, возвращается к столику. Откупоривает две из них и ставит одну передо мной.
Я пью длинными глотками, чувствуя, как по спине ползут мурашки. Бывают минуты, когда кажется, что надо завязывать, сам себе потом спасибо скажешь. Но сейчас я так не думаю.
– Борьба предстоит тяжелая, – честно говорю я. – Я даже не знаю всех свидетелей со стороны обвинения, но голову даю на отсечение, что рот у них на замке. Если я буду лезть из кожи вон, да еще подфартит, то наверняка нащупаю в ком-нибудь слабину, поднажму и заставлю-таки расколоться.
– А как насчет свидетелей с твоей стороны?
– Этим я сейчас и занимаюсь. Потому и пришел.
– Выходит, одно честное слово против другого.
– Как правило, так и бывает. Уверен, тебе это в диковинку.
– Не совсем так. К тому же я знаю, что такие, как мы, чаще всего остаются с носом.
Такие, как мы. Всю свою адвокатскую практику я только и слышу эти слова, повторяемые на разный лад. Это что, какой-то неведомый слой общества, который социологи так и не сумели распознать? Я не говорю о тех категориях населения, на долю которых приходится большая часть преступлений, связанных с применением насилия: о семьях, оставшихся без отцов, о затюканных национальных меньшинствах (как правило, это черные или испаноговорящие американцы), о вконец опустившемся сброде, живущем в центральных районах городов, о жителях захудалой сельской глубинки, об алкоголиках, наркоманах, душевнобольных. Общее у них одно – бедность. Но я даже не об этом.
Речь о другом – возникает ощущение, что вот есть общество и есть ты, но обществу до тебя дела нет. Я сам вырос в относительной бедности, но мне повезло: я не пережил подобного ощущения. И в радости, и в горе я был не один, и мне знакомо то, что называют сопричастностью. Но ведь миллионы людей осознают, что они не являются частью общества, даже те, кто достиг уровня среднего благосостояния, – они все равно чужие, не часть целого. А если ты не причисляешь себя к этому целому, то с какой стати соблюдать его законы? Мне кажется, у большинства таких людей никогда не было выбора, они – как те семьи, четвертое поколение которых живет на пособие по безработице, – ничего другого они не знают. Но вот те же рокеры предпочитают держаться особняком, стоять в стороне.
Почему? Над этим вопросом я ломаю голову последние несколько дней, после того как им предъявили обвинение.
– А почему так? – спрашиваю я у Джина.
– Да потому, что в нашем обществе кому-то надо быть побежденным. Я имею в виду идейку насчет победителей, которая выдержана в типично американском духе: нужно уметь побеждать и так далее. А если нужны победители, победители для того, чтобы вся система срабатывала, значит, должны быть и побежденные. А для олуха, получающего заем под закладную, которому всю жизнь только и твердили, что, если будешь делать то-то и то-то, как пить дать станешь победителем, такие, как мы, считающие, что все это – чушь собачья, и без обиняков говорящие об этом, черт возьми, – побежденные, так? Вот и выходит, что победители оказываются на коне, а мы, которым заранее уготована участь побежденных, остаемся с носом.
– Значит, ты согласен, что все вы – побежденные.
– Черт бы тебя побрал, приятель! – Он допивает первую бутылку из тех, что только что принес, и, откупорив вторую, одним махом опустошает ее наполовину. – Это ты согласен с тем, что мы – побежденные! Что до нас самих, то больших победителей, чем мы, никогда не было. Взять хотя бы жюри присяжных, где должны сидеть люди равного с нами положения! Да в этом чертовом жюри не найдется ни одного человека, которого я бы считал за равного! Сначала, приятель, ты мне дай жюри такого состава, чтобы я считал их за равных, а потом я буду иметь с ними дело!
Это что-то новое. Нужно запомнить, может, на суде пригодится. Интересно, как в адвокатских кругах отнеслись бы к такому начинанию?
– Вряд ли у меня пройдет такой номер, – отвечаю я и принимаюсь за новую бутылку. Здесь уютно. Жара не чувствуется. Сижу, пью за чужой счет «будвайзер» в холодных бутылках с длинным горлышком и веду задушевную беседу с человеком если и не блестящего, то, во всяком случае, развитого ума.
– Ты читал когда-нибудь Карла Маркса? – равнодушно спрашиваю я.
– Прочел от корки до корки, – отвечает он, слегка улыбаясь. – А заодно Веблена, Хоффера, Франца Фанона, не считая других. Милтона Фридмэна тоже читал, хотя, мне кажется, сейчас он уже здорово дискредитирован. И Рейгана, черт бы его побрал, – презрительно ворчит он, – на фоне этого ублюдка президент Никсон только выиграл!
О Боже! Так я пью пиво в компании рокера, который не в ладах с законом, придерживается радикально-социалистических воззрений в экономике и политике, а в своей повседневной речи употребляет словечки типа «подспудно».
– Расскажи мне об Одиноком Волке и об остальных.
– А что тебя интересует?
– Все, что я могу использовать для их защиты.
Неторопливым шагом он снова идет к холодильнику и возвращается, прихватив еще дюжину охлажденных бутылок. Сегодня я уже точно ни с кем больше не побеседую. Подняв руки с бутылками, мы салютуем ими друг другу. Он откидывается на спинку кресла, соображая, что нужно рассказать такого, что спасет жизнь друзьям.
– Он много чего натворил в жизни, но убийцей никогда не был. Одинокий Волк, одно слово. Да и остальные, насколько я знаю, тоже никогда никого не убивали.
– Ну и что из того?
– А ты что, хочешь знать, был он бойскаутом или нет? Не вытаскивал ли старушку из горящего дома, это тебе надо, что ли?
– Пригодится.
– Он воевал во Вьетнаме. Валялся в полевом госпитале в Дананге. Две медали за ранения в ходе боевых действий. Медаль за отвагу.
Это уже кое-что. Я делаю пометку в блокноте, позже надо будет проверить. Мне нравится парень, сидящий напротив, но, может, он просто хочет меня разжалобить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
Я показал ему подписанную Гусем квитанцию с отметкой об оплате при помощи кредитной карточки и проставленным временем. Паренек уверенно подтвердил, что это она и есть. Показал ему также вчерашние фотографии, которые снимал «полароидом». Они, и сомневаться нечего. Просто так эту четверку не забудешь, не тут-то было.
– Что они взяли на завтрак? – спрашиваю у Мэгги. Мне, в общем, все равно, просто хочется задать работенку ее мозгам, которые, как она считает, у нее есть. Я залпом допиваю кофе, под слоем сладких сливок он остыл, стал терпким на вкус. Спине становится холодно – кондиционер гонит воздух прямо на мокрую от пота рубашку.
– Яичница с хорошо прожаренным беконом, мамалыга, тосты из пшеничного хлеба. Ветчина с жареным картофелем, песочное печенье. Бекон с хорошо прожаренным картофелем, тосты из белого хлеба. Гренки, поджаренные в молоке с яйцом, бекон. Четыре стакана молока, три чашки кофе. Малыш кофе пить не стал. Да, и еще четыре больших стакана апельсинового сока, – договаривает она, приберегая козырную карту под конец.
Я кладу доллар на стойку, взмахом руки даю понять, что сдачи не надо, и закрываю записную книжку.
– Уходить собрался, начальник?
– Надо еще кое с кем повидаться, кое-где побывать.
– У меня тебе больше нечего делать. В следующий раз приезжай вместе со своей девочкой. Ей понравились кастаньеты, которые я ей подарила?
– Она в них души не чает. Чуть ли не спать с ними ложится. – Около года назад мы с Клаудией наведывались сюда и по настоянию Мэгги облазили ее заведение сверху донизу. На глаза Клаудии попалась пара старинных испанских кастаньет, лежавших на конторке Мэгги, – подарок давнего ее поклонника, и Мэгги тут же презентовала их ей. Вряд ли Мэгги стоит знать, что уже к середине дня Клаудия потеряла к подарку интерес и вскоре куда-то его сунула. Больше кастаньет в доме не видели.
– Ну, передавай ей привет от меня! – говорит Мэгги, сияя улыбкой. – Скажи, у меня для нее приготовлен новый подарок, именной.
– Хорошо. Спасибо.
Я направляюсь к двери и, открывая ее, чувствую, как на меня пахнуло раскаленным воздухом.
– А что, эти ребята натворили что-то серьезное, а, начальник? – кричит она мне вслед.
– Да, очень.
– Это они кокнули того мужика в горах, про которого рассказывали по телевизору? – ворчливо спрашивает она.
– Полиция считает, это их рук дело.
– Они его не убивали, – безапелляционным тоном заявляет она. – Ты взялся быть их адвокатом?
Я киваю. Она кивает в ответ, приободрившись.
– А по-твоему, это они его убили? – Голос ей изменяет, становясь каким-то надтреснутым, и в эту секунду она превращается в самую обыкновенную старуху.
– Нет. Они не убивали.
Она первой услышала, как я произнес эти слова. И она первой задала мне этот вопрос.
24
Сидя в кабинке у дальней стены темного бара, я пью «будвайзер» из бутылки с длинным горлышком, которую только что достали из ледника. Пиво всегда вкуснее, когда пьешь его из бутылок с длинным горлышком, и холоднее, если подержать их под глыбами льда, погрузив в темно-зеленую воду.
Напротив меня за столом сидит рокер из Альбукерке. Его зовут Джин. В Альбукерке он президент филиала «скорпионов» – той же общенациональной организации, в которой состоят и мои подзащитные. Ростом он шести футов шести дюймов, вылитый Арнольд Шварценеггер, только одетый под рокера, который не в ладах с законом. С Одиноким Волком они закадычные друзья еще с тех пор, как подростками познакомились в одной из школ для трудновоспитуемых в Питтсбурге, в штате Пенсильвания.
– Вот Одинокий Волк, – задумчиво говорю я. – Как он мог распустить нюни? Странно, парень, с которым шутки плохи, ни с того ни с сего ударился в романтику.
– Ты хочешь сказать – сдрейфил?
Я еле заметно пожимаю плечами – можно и так сказать, мне все равно.
– Какая-нибудь цыпочка задурила ему голову. Наверное, начиталась романов о любви.
– Его никогда не подначивали на этот счет?
– Пытался один, черт бы его побрал! Пока он как-то раз не разобрал этому ублюдку руку на запчасти. Потом странным это уже никому больше не казалось.
Он прикладывается к бутылке с пивом, изучающе смотрит на меня.
– Пораскинь мозгами! – растягивая слова, говорит он. – Каким же идиотом надо быть, чтобы, имея за плечами две судимости и только что освободившись из тюрьмы условно, пойти на убийство да еще оставить труп и свидетеля в придачу, чтобы тот обо всем рассказал?
– А таким идиотом, который считает, что на закон можно наплевать! Который, подцепив пьяную в дымину девку на глазах у двух сотен свидетелей, потом трахает ее по очереди с дружками. Вот каким!
– Им хотят пришить изнасилование?
– Ты же знаешь, что нет! – огрызаюсь я.
– Тогда они последние идиоты, потому что с обвинением промашка вышла. Все же знают, что она – шлюха, ей к этому не привыкать, она готова трахнуться с любым сифилитиком. Да я могу назвать тебе восемь десятков мужиков, которые трахнули ее, причем остались живы!
– Они все из «скорпионов»?
– В основном. Еще несколько человек из «ангелов ада» и «bandidos».
– И все могут дать показания в их защиту?
– Если до этого дойдет. – Он наклоняется вперед, нежно поглаживая пивную бутылку, которая почти не видна в его ручищах. – А ты как считаешь? – спрашивает он, вдруг переходя на серьезный тон.
– В смысле?
– Чего ждать-то?
– Приговора.
– А-а. – Залпом допив пиво, он подходит к холодильнику, достает еще четыре бутылки и, держа их в руке, возвращается к столику. Откупоривает две из них и ставит одну передо мной.
Я пью длинными глотками, чувствуя, как по спине ползут мурашки. Бывают минуты, когда кажется, что надо завязывать, сам себе потом спасибо скажешь. Но сейчас я так не думаю.
– Борьба предстоит тяжелая, – честно говорю я. – Я даже не знаю всех свидетелей со стороны обвинения, но голову даю на отсечение, что рот у них на замке. Если я буду лезть из кожи вон, да еще подфартит, то наверняка нащупаю в ком-нибудь слабину, поднажму и заставлю-таки расколоться.
– А как насчет свидетелей с твоей стороны?
– Этим я сейчас и занимаюсь. Потому и пришел.
– Выходит, одно честное слово против другого.
– Как правило, так и бывает. Уверен, тебе это в диковинку.
– Не совсем так. К тому же я знаю, что такие, как мы, чаще всего остаются с носом.
Такие, как мы. Всю свою адвокатскую практику я только и слышу эти слова, повторяемые на разный лад. Это что, какой-то неведомый слой общества, который социологи так и не сумели распознать? Я не говорю о тех категориях населения, на долю которых приходится большая часть преступлений, связанных с применением насилия: о семьях, оставшихся без отцов, о затюканных национальных меньшинствах (как правило, это черные или испаноговорящие американцы), о вконец опустившемся сброде, живущем в центральных районах городов, о жителях захудалой сельской глубинки, об алкоголиках, наркоманах, душевнобольных. Общее у них одно – бедность. Но я даже не об этом.
Речь о другом – возникает ощущение, что вот есть общество и есть ты, но обществу до тебя дела нет. Я сам вырос в относительной бедности, но мне повезло: я не пережил подобного ощущения. И в радости, и в горе я был не один, и мне знакомо то, что называют сопричастностью. Но ведь миллионы людей осознают, что они не являются частью общества, даже те, кто достиг уровня среднего благосостояния, – они все равно чужие, не часть целого. А если ты не причисляешь себя к этому целому, то с какой стати соблюдать его законы? Мне кажется, у большинства таких людей никогда не было выбора, они – как те семьи, четвертое поколение которых живет на пособие по безработице, – ничего другого они не знают. Но вот те же рокеры предпочитают держаться особняком, стоять в стороне.
Почему? Над этим вопросом я ломаю голову последние несколько дней, после того как им предъявили обвинение.
– А почему так? – спрашиваю я у Джина.
– Да потому, что в нашем обществе кому-то надо быть побежденным. Я имею в виду идейку насчет победителей, которая выдержана в типично американском духе: нужно уметь побеждать и так далее. А если нужны победители, победители для того, чтобы вся система срабатывала, значит, должны быть и побежденные. А для олуха, получающего заем под закладную, которому всю жизнь только и твердили, что, если будешь делать то-то и то-то, как пить дать станешь победителем, такие, как мы, считающие, что все это – чушь собачья, и без обиняков говорящие об этом, черт возьми, – побежденные, так? Вот и выходит, что победители оказываются на коне, а мы, которым заранее уготована участь побежденных, остаемся с носом.
– Значит, ты согласен, что все вы – побежденные.
– Черт бы тебя побрал, приятель! – Он допивает первую бутылку из тех, что только что принес, и, откупорив вторую, одним махом опустошает ее наполовину. – Это ты согласен с тем, что мы – побежденные! Что до нас самих, то больших победителей, чем мы, никогда не было. Взять хотя бы жюри присяжных, где должны сидеть люди равного с нами положения! Да в этом чертовом жюри не найдется ни одного человека, которого я бы считал за равного! Сначала, приятель, ты мне дай жюри такого состава, чтобы я считал их за равных, а потом я буду иметь с ними дело!
Это что-то новое. Нужно запомнить, может, на суде пригодится. Интересно, как в адвокатских кругах отнеслись бы к такому начинанию?
– Вряд ли у меня пройдет такой номер, – отвечаю я и принимаюсь за новую бутылку. Здесь уютно. Жара не чувствуется. Сижу, пью за чужой счет «будвайзер» в холодных бутылках с длинным горлышком и веду задушевную беседу с человеком если и не блестящего, то, во всяком случае, развитого ума.
– Ты читал когда-нибудь Карла Маркса? – равнодушно спрашиваю я.
– Прочел от корки до корки, – отвечает он, слегка улыбаясь. – А заодно Веблена, Хоффера, Франца Фанона, не считая других. Милтона Фридмэна тоже читал, хотя, мне кажется, сейчас он уже здорово дискредитирован. И Рейгана, черт бы его побрал, – презрительно ворчит он, – на фоне этого ублюдка президент Никсон только выиграл!
О Боже! Так я пью пиво в компании рокера, который не в ладах с законом, придерживается радикально-социалистических воззрений в экономике и политике, а в своей повседневной речи употребляет словечки типа «подспудно».
– Расскажи мне об Одиноком Волке и об остальных.
– А что тебя интересует?
– Все, что я могу использовать для их защиты.
Неторопливым шагом он снова идет к холодильнику и возвращается, прихватив еще дюжину охлажденных бутылок. Сегодня я уже точно ни с кем больше не побеседую. Подняв руки с бутылками, мы салютуем ими друг другу. Он откидывается на спинку кресла, соображая, что нужно рассказать такого, что спасет жизнь друзьям.
– Он много чего натворил в жизни, но убийцей никогда не был. Одинокий Волк, одно слово. Да и остальные, насколько я знаю, тоже никогда никого не убивали.
– Ну и что из того?
– А ты что, хочешь знать, был он бойскаутом или нет? Не вытаскивал ли старушку из горящего дома, это тебе надо, что ли?
– Пригодится.
– Он воевал во Вьетнаме. Валялся в полевом госпитале в Дананге. Две медали за ранения в ходе боевых действий. Медаль за отвагу.
Это уже кое-что. Я делаю пометку в блокноте, позже надо будет проверить. Мне нравится парень, сидящий напротив, но, может, он просто хочет меня разжалобить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84