— Почти пришли...
Бок о бок они пошли дальше по самому знаменитому ташкентскому бульвару. Смотреть его надо, конечно, весной, когда, необозримый — шириной почти сто метров и длиной два километра, — он утопает в цветах и в зелени. Ташкент-цы любят местные ашханы1 и особенно чайхану «Голубые купола», возвышающуюся на холмике над бульваром.
Капитан и майор поднялись туда. Небольшие, рассчитанные только на четверых топчаны, с закрывающими их зонтами, с арыками, протекающими под ними, чтобы обеспечить прохладу в самый большой зной, сейчас показывали из-под снега свои почерневшие от влаги бока.
Они заняли столик в зимнем зале. На таких же топчанах, мимо каких они прошли на улице, но только застеленных ковриками, уже сидели люди, потягивая свой утренний чай. Высокий чайханщик в белом халате бегал как заводной, разнося фарфоровые чайники. Он без передышки наполнял их кипятком из двух клокотавших электросамоваров огромных размеров. Майор Мелляев, чтобы ускорить дело, сам накрыл столик, рассчитался тут же с чайханщиком. Поговорив сначала о достоинствах местного чая и этой чайханы, так удачно оформленной в национальном стиле, они перешли к делу. Хаиткулы показал майору список машин, которые проехали в Ташкент через чарджоуский паром.
— Если бы самолет вчера не прибыл так поздно, мы могли бы их встретить в дороге. Теперь придется обходить их по адресам!, товарищ майор!
— Это и вся наша работа?
— Пока да.
— Если не возражаете, еще чаю...
— Достаточно, товарищ майор, примите во внимание объемы здешних чайников...
Они вышли на улицу. Туман рассеялся, в городе стало светлее, и Хаиткулы невольно залюбовался видом этой части бульвара — настоящего парка. Мысли нечаянно перенеслись в Фирюзинское ущелье, что неподалеку от Ашхабада. Хаиткулы, когда учился, частенько ездил туда с товарищами, ездил даже с ночевкой. Как это было давно! А ведь удивительное место, второго такого не найдешь не только в Туркмении, но, может быть, и во всей стране... По берегам многочисленных водоемов там растут редчайшие представи-
тели флоры, наверное, всего Востока. Фирюза —это не парковое место и не ботанический сад, а райский уголок! И вот-что-то случилось в последнее время: народ перестал здесь бывать; не то чтобы место стало заброшенным, но нет здесь прежнего многолюдства, не звучит, как когда-то, музыка — туркмен, курдов, так любящих свои флейты, азербайджанцев, исполнявших на тарах или дойрах волшебные мелодии, под которые танцевала и пела молодежь. В выходные дни в тенистых уголках Фирюзы бывало веселее, чем на самых богатых тоях. Отчего же все стало там по-другому? И парк вроде бы тот же — красивый и прохладный, окруженный со всех сторон горами. Ничего не изменилось, а люди сторонятся мест, где когда-то любили веселиться. Почему утрачен человеческий интерес к общению? Почему нередко люди хотят быть подальше друг от друга? Или это личные машины дают им возможность ездить в отдаленные уголки, и они забывают о старых... «В чем дело?» — спрашивал себя Хаиткулы.
Когда он переехал в Чарджоу, увидел там то же самое. Прекрасен городской парк! Хаиткулы студентом на каникулах и сюда приезжал с друзьями, приезжал просто так, зная, как умеют здесь отдыхать и радоваться жизни. У входа в парк, помнится, тогда была большая площадка для любителей шахмат — сейчас ее нет и в помине, а тогда отбоя не было от любителей самой древней в мире игры; немного подальше начиналась аллея, куда жители приходили послушать песни крымских татар, посмотреть их темпераментные пляски. Аллея есть и сейчас, стала еще краше и благоустроенней, только ни песен, ни танцев больше нет. Днем собираются местные подростки, дымят сигаретами, а вечером, тем более ночью, не каждый решится пройтись по парку. А рано утром дворничихи, производя уборку, сумками выносят из парка на приемный пункт порожнюю посуду...«
От воспоминаний и тревожных мыслей Хаиткулы отвлек голос майора, вызывавшего по карманной рации дежурную машину. Они прошли по бульвару и в самом его начале увидели поджидавшие их «Жигули». Первым, кого они решили навестить, был значившийся в списке Мирсаид Гуля мов — улица Руставели, 46. Они поехали туда.
Хаиткулы позвонил в дверь, обитую черным дерматином. Открыл человек в замасленном комбинезоне, с инструментами и с ведром в руках. На вопрос Хаиткулы ответил, что он и есть Гулямов.
— Что стоять? — Он показал на открытую дверь, ведущую в глубину квартиры.— Проходите, выпейте хотя бы пиалу чая.
— Мирсаид-ага, вы, по-моему, шли мыть машину? — Хаиткулы нашел форму вопроса, позволяющую не обидеть хозяина отказом и в то же время дающую ему понять, что им некогда чаевничать.
После того как'Гулямов подтвердил, что шел мыть машину, капитан объяснил, зачем они пришли.
— Вам, вижу, время дорого,— Хаиткулы кивнул на инструменты в руках Гулямова,— нам тоже. Если не возражаете, пройдемте к вашей машине. Далеко до гаража?
— Не-ет... Как выйдешь, тут же.— На лице у него было написано крайнее удивление.
Пока Гулямов возился с ключами у ворот металлического гаража, майор спросил:
— Сколько человек ехало в вашей машине из Еревана?
— Если считать меня, то двое.— Гулямов, словно желая спрятать от их глаз белую «Волгу», загородил спиной вход в гараж.— Могу показать документы, если думаете, что они не в порядке. Машина куплена на честно заработанные деньги. Не верите? В сберкассе подтвердят. Нас в семье четверо, каждый месяц все вместе приносим домой тысячу рублей зарплаты...
— Мирсаид-ага, вы нас не поняли...— Майор не собирался мучить Гулямова загадками.— По пути вы никого не подсаживали? Назову конкретное место, в районе города Чарджоу...
— У Байрам-Али, или в пустыне, или у самого города,— уточнил Хаиткулы.
Гулямов надолго задумался, как бы решая про себя, что таится за этими вопросами и как на них лучше ответить. Хаиткулы решил вывести его из затруднения:
— Мирсаид-ага, мы ищем людей, совершивших тяжкое преступление. След потерялся в песках между Байрам-Али и Чарджоу. Вполне возможно, что они воспользовались попутными машинами. Это для них безопасней всего. Поэтому мы и опрашиваем всех, кто переправлялся в ту ночь на пароме через Амударью. Человека, который голосует в холод, подберет любой водитель... не из-за денег, а из жалости...
— Нет, никого я не сажал. По-моему, вы восточные люди, и вам должно быть ясно: если жена рядом, то я ни за что не возьму посторонних.
— В тех местах на шоссе никого не видели, кто просил бы подвезти?
— Нет. Не помню, чтобы кто-нибудь голосовал. Человеку за рулем, можно сказать, нет времени смотреть по сторонам. Сами знаете, какое это дело. Может, другая машина подобрала?.. На пароме был какой-то водитель... забыл его имя. Мы с ним еще в Ашхабаде встретились у бензоколонки. С ним были пассажиры, он сказал: из Ленинграда едут. «Жигули-06» у них. Может, они...
— Сколько человек было в той машине?
— Хозяина машины запомнил, а тех нет. Кто-то был, но сколько — не помню.
Извинившись за причиненное беспокойство и поблагодарив за все сведения, Хаиткулы и майор Мелляев поехали по следующему адресу, на окраину города, в микрорайон Вуз-городок.
В нужном им доме на вопрос Хаиткулы: «Дома ли товарищ Баракаев?» — был дан ответ: «Ищите его на базаре Бешагач, там, где бьются петухи!»
Базар был недалеко, и они поехали туда. Хаиткулы не стал скрывать от майора, что не надеется и от Баракаева узнать что-нибудь существенное.
— Вах-хей, он тоже, конечно, со своим человеком ездил! Так далеко за машиной один никто не ездит. Мирсаид-ага сказал же, что «кто-то» был. Кто-то и должен быть... Короче, товарищ майор, давайте побеседуем с Баракаевым, а потом вы подбросите меня в аэропорт!
На базаре Бешагач им не пришлось долго разыскивать того, кто был нужен. В одном из углов базарной площади под большим тутовником толпился народ. С незапамятных времен здесь устраивались петушиные бои. Майор Мелляев не забыл, как мальчишкой он пропадал здесь целыми днями. Повзрослев, перестал здесь бывать, но других завсегдатаев базара от любимого зрелища не могло оторвать ничто — ни телевизор, ни кино. Даже седобородые аксакалы, не говоря о тех, кто помоложе, приезжали сюда из далеких кишлаков с петухами под мышкой, чтобы показать силу и бесстрашие своих питомцев.
Берекет Баракаев был здесь со своим петухом. Конечно, они могли бы сразу остановить готовый начаться бой и допросить Берекета. Мелляев намеревался так и сделать, но, увидев, что Хаиткулы смешался с толпой болельщиков, решил повременить и сам стал наблюдать за приготовлениями к схватке.
Одна часть зрителей сидела на помосте с пиалами в руках, другая сидела, поджав ноги, на земле, подложив под себя что попало. Рядом повар готовил плов и распоряжался чайниками. Мелляев тоже заказал чайник, взял две пиалы, пригласил Хаиткулы:
— Садитесь, капитан! Будете пить чай и смотреть.
— Нет, спасибо, хочу подойти поближе.
— Ага, вы, оказывается, никогда не видели петушиного боя. Думаю, схватка будет напряженной и безжалостной. Сейчас начнут. Ну, а что Берекет? Как его находите?
— Азартный боец, хотя не он будет драться, а его петух... Азартный, алчный и везучий, судя по его уверенному виду. Играет только на выигрыш...
Майор тоже стал приглядываться к Берекету. Его выразительная внешность бросалась в глаза: резкие черты лица, приплюснутый нос, левая бровь только наполовину сохранила форму, другая половина, ближе к виску, представляла сплошной багровый рубец. Про себя майор согласился с выводами Хаиткулы: «Прав он, но как узнал, что Берекет играет только на выигрыш? По петуху определил? Но что он в них понимает? Или по тому, как держит себя Берекет?» Через некоторое время, внимательно всмотревшись во все действия Берекета, майор подумал: «Наш гость молодец! Не зря свой хлеб ест...» Он мог бы сказать это вслух, но решил, что преждевременно. К тому же раздался властный, хорошо поставленный голос Берекета, оповещавший всех, что бой начинается.
— Дядя, ты уверен в своем петухе? — обратился он к сопернику.
— Если бы не был уверен, какого черта я ехал бы сюда из Янгиюла,— ответил тот сердито. Это был сильно загоревший человек с лицом в оспинах, в тюбетейке и в полосатом халате. Он подкармливал кусочками сырого мяса своего петуха: бросит, а тот хватает на лету и жадно глотает.— Скажи свои условия,—так же сердито бросил рябой.
— Сначала, дядя, возьми палку,—хвастливо отвечал Берекет,— и прочерти круг, где им биться. Мой Басар убьет твоего тэбэцэ1, а его труп вынесет за круг! Назначь сам ставку, да не скупись.
Уроженец Янгиюла хотя и не понял незнакомого ему слова «тэбэцэ», но все же сообразил, что в нем нет ничего хвалебного для его питомца.
— Я знаю, что ты всем известный Берекет,— он покраснел от злости,— но прошу: не оскорбляй моего петуха. Говорю: из такой дали я приехал для того, чтобы мой орел побил твоего цыпленка. Гахрыман — знаменитый петух, в Янгиюле никто не мог его одолеть. Если ты хочешь, Берекет, чтобы ставка была выше, чем обычно, назначь ее сам. Я готов драться за любой приз. Если Гахрыман уступит твоему петуху, я сам ему перережу глотку, чтобы не позорил хозяина. Он это хорошо знает и будет биться до победы. Вот увидишь!
— Ставка — один баран! — Берекет смотрел на рябого и в то же время гладил своего давно потерявшего в боях гребешок Басара, который так и рвался из его рук.— Баран и сверх того ящик пива, если мой петух вынесет твоего из круга! Не согласен — отойди в сторону!
Болельщикам был хорошо знаком этот словесный ритуал, предшествовавший бою. Он развлекал их не меньше, чем сам поединок. Симпатии всегда были на стороне того, кто не обижался на соперника и умел отвечать острым словцом. Проигрыш в словесной схватке был плохим признаком, предзнаменованием поражения петуха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41