. Делами темными занялась — совета у меня не спрашивала. Чего теперь ей жаловаться на судьбу? Я-то предчувствовал, что случится беда. Виноват — вовремя не углядел, откуда она придет... Ну так как? Ко мне, товарищ Хайдаров?
Его расчет, мне был ясен — заманить к себе инспектора, а там будет видно, что с ним делать. Надеется, что у меня перед ним обязательства появятся. Такие у меня мысли были, вот и записываю их.
— Нет, Мегерем-ага, едемте в гостиницу «Каспий».— Мне не хотелось отпугнуть его, поэтому старался быть как можно вежливей, хотя и не скрывал, что-есть дела и к нему.— Мы с „вами должны будем обязательно встретиться. Я пробудут Махачкале дня три. Раз вы приглашаете к себе, зайду в вашу лачугу без ванны. Почему бы не прийти? Как-никак, а мы с вами десять лет дышали одним воздухом. Впрочем, Мегерем-ага, вы теперь знаете, где я остановлюсь, заходите и вы.„
Дорога шла круто вверх по узким улочкам — выше и выше. Открылся прекрасный вид на город, в котором тесно сплелись древнее и новое, природа и цивилизация. Махачкала — город очаровательный и своеобразный. Очень мне нравится... Потом наша дорога пошла вниз, раздвоилась: одна улица пошла налево, другая направо. Она нас и привела к входу шестиэтажной гостиницы. До скорой встречи, Мегерем! Когда мы прощались, он крепко пожал мне руку.
ЧАРДЖОУ
Состояние Хаиткулы в последнее время было таким неважным, что он совсем потерял покой. Как это можно назвать? Что происходит?
Как-то утром он спросил у матери:
— Мама, на кого я сейчас похож? Мать ласково ответила:
— Ты похож на моего единственного и любимого сына. Сидевшая напротив Хаиткулы слегка встревоженная его вопросом Марал наморщила лоб:
— Ты похож на должника, который назанимал столько у разных людей, что не знает, с кем первым расплачиваться...
Хаиткулы рассмеялся. С облегчением вздохнула и Марал, увидев что мужу стало легче от ее, в общем, справедливых слов. Она очень переживала за Хаиткулы в эти дни, и сейчас, хотя все за столом повеселели после ее слов, руки у нее дрожали, половину чая из пиалы выплеснула на скатерть.
Идя на работу в .этот ранний час, он нагнал маячившего впереди Каландарова, рассказал, что думала Марал о своем муже. Каландаров, ценивший меткое слово, от души рассмеялся:
— Ох, молодец Маралджан! Как точно определила — должник. Истинность оценки, майор, определяется не только ее содержанием, но и своевременностью. Твоя жена как в воду смотрела: ты должник, и должник прежде всего следственного отдела. Побыстрее рассчитайся с нами! — Он продолжал смеяться, довольный тем, что связал шутку с конкретным делом.
«А ведь они правы,— думал Хаиткулы,— я большой должник... Должник родителей подпаска, должник своего дела, профессии, своей совести и хлеба, который я ем. Ка-ландарову тоже задолжал — не могу назвать ему преступников, и неизвестно еще, когда смогу назвать. Я должник своей жены, которую редко балую лаской, теплым словом. Должник своей дочери, с которой не успеваю проводить времени столько, сколько требуется ребенку. Должник матери, с которой не могу посидеть рядом, чтобы спокойно поговорить о ее здоровье, о нашей семейной жизни, послушать ее рассказы о прошлом, не могу повезти ее туда, куда она давно хочет поехать,— в места ее юности. Ежедневно, ежечасно она волнуется за меня, и жизнь ее, наверно, сокращается от этого еще быстрее. Я не должник — я виновник ее печали...»
Так думал Хаиткулы и находил все больше и больше причин, чтобы объяснить. нынешнее свое состояние, вспоминал и других «кредиторов», с которыми ему все труднее расплачиваться,— это и друзья, которых он забросил, и однокашники, и педагоги, которых он больше не лоздравлял с праздниками... Горькие мысли лезли в голову!
Войдя в кабинет, он сел за стол, обхватил голову руками. К счастью, зазвонил телефон, и со всех сторон подкрадыт вавшиеся «кредиторы» разлетелись как призраки. Решив,
что звонит из Ташкента майор Мелляев, Хаиткулы схватился за трубку, как утопающий за соломинку. Оказалось, звонит из Ашхабада его прежний начальник. Они поздоровались весьма дружелюбно. Ходжа Назарович заговорил:
— Вчера министр познакомил меня с рукописью своей статьи, написанной для республиканской газеты. В ней очень много интересных фактов о времени, когда зарождалась туркменская милиция, о героизме ее создателей. Встретил я там и фамилию Мовлямбердыев. Милиционер из ваших краев. Подумал, не ваш ли родственник, и поднял ваше личное дело.. Оно вроде бы подтвердило мое предположение, но я решил, все же спросить у вас об этом, Хаиткулы Мов-лямбердыевич... Захотел заодно услышать ваш голос!
После таких слов «кредиторам» здесь вовсе нечего было делать. Настроение, поднялось, Хаиткулы ощутил прилив гордости, исчерпывающе ответил Ходже Назаровичу... Да, тот Мовлямбердыев — его дедушка. Не помнит, писал ли он об этом в автобиографии, которую прочитал Назаров, но, наверное, писал. Правда, что Мовлямбердыев вместе с другими большевиками вписал первые строки в историю туркменской, милиции. Во всех уголках их области найдутся люди, которые помнят его. Вспоминают его с любовью и аксакалы — пожилые люди. Этого Хаиткулы, конечно, не писал в автобиографии, потому что в ней полагается писать о себе, а не о дедах.
Итог этого разговора подвел Ходжа Назарович, которого короткий рассказ Хаиткулы по телефону, как он выразился, «окрылил». Все подробности он обещал довести до генерала. Прощаясь, прямо сказал Хаиткулы: он рад, что «по-, томственный милиционер» (так и выразился) работал в его отделе.
Хаиткулы поморщился от этих слов, но хорошее настроение уже не могло ничего испортить: здорово, это не забыты заслуги деда! Да и дела как будто пошли веселей! Стали поступать сведения о десятках Ханмамедовых, Джумбае-вых, Беговых и прочих, фамилии которых совпадали с фамилиями из списка лиц, вылетевших из Ташкента в тот день. Но пока все это были однофамильцы.
Уверенный, что настоящие пассажиры вот-вот должны обнаружиться, Хаиткулы с нетерпением ждал новых сообщений. В это время его вызвали в партбюро. Парторг без лишних слов вручил ему папку: «Ознакомься и выскажи мнение». Хаиткулы открыл рот, чтобы сказать: «Не до этого», но парторг опередил его:
— Вопрос принципиальный. Решается судьба члена партии...
Это другой разговор! Там, где речь идет о чьей-то судьбе, Хаиткулы не мог оставаться нейтральным. Взял папку, вернулся в кабинет, погрузился в личное дело провинившегося коммуниста. И снова его прервали: наконец один из пассажиров нашелся.— Темиров. Бойкий юноша из комсомольского актива, восторженно улыбаясь, положил перед майором бумажку:
- Вот его адрес. Он сейчас дома.— Не переставая улыбаться, парень выжидающе, смотрел на Хаиткулы.
— Большое спасибо, вы свободны! — тоже с улыбкой сказал ему Хаиткулы, и они вместе вышли из кабинета.
Дежурному шоферу он показал адрес Темирова.
- Едем скорей! Хивинка, 338.
Хивинка — это окраина города, квартал маленьких домишек... На стук никто не ответил, но дверь дома № 338 была открыта. Хаиткулы вошел.
Никто его не встречал. Он снял в прихожей ботинки, вошел в столовую. Пусто. В следующей комнате, с низкими потолками, на кровати лежал человек. Шторы на окне были раздвинуты, поэтому Хаиткулы сразу его разглядел: лицо страдальческое, голова обвязана полотенцем. Приподнявшись на локте, он показал Хаиткулы на кресло:
- Садитесь. Простите, что лежу,— ужасная мигрень. Сейчас отпустила... Но я вас не знаю.
— Я из уголовного розыска. Майор Мовлямбердыев. А вы ведь Шерип Темиров, верно?
Больной заволновался:
— Что, неужели ограбили склад?
— Нет, я ничего об этом не слыхал. Если бы .ограбили, мы бы об этом знали, Шерип-ага! Разыскиваем вас со вчерашнего дня совсем по другой причине.
— Со вчерашнего дня? Меня? Что я сделал? Да, да, сегодня, когда пошел на работу, вдруг один такой... странный, веселый прибежал, спрашивает: «Вы на днях ездили в Ташкент?» Ездил, говорю. «А когда прилетели обратно?» Сказал, когда... Мигрень разыгралась. Приходят, ничего не говорят, а только спрашивают. Теперь и вы меня со вчерашнего дня разыскиваете... Какая неразбериха!
Его надо было успокоить.
— Шерип-ага, мы вас разыскиваем, чтобы навести справку. Ищем же других людей. Возможно, они летели с вами в одном самолете...
— Ах вот оно что? — Он откинул голову на подушку.— А я-то, по правде говоря, испугался, хотя мне нечего бояться. И все же завскладом—нелегкая должность, согласитесь! Мало ли что может произойти. Сторож есть, а вот все равно, не поверите, как спать ложусь, все мысли в голове только о складе. Жена давно не дает покоя, брось ты его, говорит. А как его бросить? Привык к нему за столько лет. Думаю — уйду, и помирай Шерип-ага, делать тебе на этом свете больше нечего...
Он бы еще долго жаловался, но Хаиткулы недвусмысленно покашливал во время его монолога. Темиров замолчал.
— Извините, Шерил-ага... Из Ташкента в Чарджоу с вами летели еще четверо местных. Знакомые были среди них?
Темиров сначала весьма решительно сказал: «Нет!» — потом спохватился:
— С двумя студентами познакомился в самолете...
— Как их звали? Откуда они?
Темиров отвернулся к стене, будто на ней были написаны имена людей, интересовавших Хаиткулы. Просто он уже устал.
— Одного звали Омаркулы, другого... не помню... или Аллакулы, или Аллаберды. Или так, или так... Я с ним мало говорил.
— Городские ребята?
— Да. Один точно городской — Омаркулы. Кажется, сказал: дом наш напротив автопарка... Хорошие ребята, не из этих шалопаев, которых развелось столько.
— Напротив какого автопарка, он не сказал?
— Нет. Может быть, против таксопарка?.. Городской, по-моему, сказал, что у него дядя таксист.
Этих отрывочных сведений для Хаиткулы было достаточно.
Первая же дверь, в которую постучал майор, открылась, и на пороге стоял Омаркулы собственной персоной. Хаиткулы коротко изложил суть дела. Омаркулы рассказал:
— Последний экзамен мы сдали досрочно на целых три дня, решили пораньше вернуться домой. Договорились ехать в аэропорт: будут билеты — полетим, а не будут — поедем вечерним поездом. Билетов никаких не было, но, на наше счастье, нам продали с рук два билета. Повезло нам, быстро домой вернулись.
— Раньше этих людей видели?
— Нет, никогда.
— Обоих разглядели?
— Так они же рядом стояли.
— Попробуйте опишите их.
Омаркулы поднял вверх подбородок, уставился в потолок.
— Один — среднего роста, полноватый, старый. Другой помоложе, высокий...
— У старого в руке не было сигареты? Предполагаю, что он должен кашлять... Попробуйте вспомнить! А высокий не похож на Фантомаса? — Хаиткулы начал называть «особые приметы» преступников, из которых складывается словесный портрет.
Омаркулы поднял подбородок еще выше.
— Хм... как это все тогда было? Да, да, билеты нам продавал молодой, высокий. На голове у него была шапка, поэтому не знаю, похож, он на Фантомаса или нет... У нас были две бумажки по двадцать пять рублей, а за билеты мы им должны были тридцать два рубля. За. оба... У него не было сдачи, и он пошел к старику, размахивая нашими двадцатипятирублевками... Ага, теперь вспомнил! Когда он к старику подошел, тот закашлялся и никак не мог залезть в карман, просто бился в приступе. Я им показал на часы: мол, нас не пустят. Посадка ведь началась. Яшулы — сердитый, видимо, человек — махнул рукой в нашу сторону и что-то сказал высокому. Высокий вернулся к нам, отдал одну купюру, сказал: идите, улетайте, а то отстанете.
— На какие фамилии были выписаны билеты, не запомнил?
— Почему же? Мой на Аташгирова, а приятеля — не помню... Бегов, кажется. Ага, Бегов.
— Не боялись, что не пустят в самолет, у вас же в паспортах другие фамилии стоят?
— Немного боялись, но там, знаете, не строго.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Его расчет, мне был ясен — заманить к себе инспектора, а там будет видно, что с ним делать. Надеется, что у меня перед ним обязательства появятся. Такие у меня мысли были, вот и записываю их.
— Нет, Мегерем-ага, едемте в гостиницу «Каспий».— Мне не хотелось отпугнуть его, поэтому старался быть как можно вежливей, хотя и не скрывал, что-есть дела и к нему.— Мы с „вами должны будем обязательно встретиться. Я пробудут Махачкале дня три. Раз вы приглашаете к себе, зайду в вашу лачугу без ванны. Почему бы не прийти? Как-никак, а мы с вами десять лет дышали одним воздухом. Впрочем, Мегерем-ага, вы теперь знаете, где я остановлюсь, заходите и вы.„
Дорога шла круто вверх по узким улочкам — выше и выше. Открылся прекрасный вид на город, в котором тесно сплелись древнее и новое, природа и цивилизация. Махачкала — город очаровательный и своеобразный. Очень мне нравится... Потом наша дорога пошла вниз, раздвоилась: одна улица пошла налево, другая направо. Она нас и привела к входу шестиэтажной гостиницы. До скорой встречи, Мегерем! Когда мы прощались, он крепко пожал мне руку.
ЧАРДЖОУ
Состояние Хаиткулы в последнее время было таким неважным, что он совсем потерял покой. Как это можно назвать? Что происходит?
Как-то утром он спросил у матери:
— Мама, на кого я сейчас похож? Мать ласково ответила:
— Ты похож на моего единственного и любимого сына. Сидевшая напротив Хаиткулы слегка встревоженная его вопросом Марал наморщила лоб:
— Ты похож на должника, который назанимал столько у разных людей, что не знает, с кем первым расплачиваться...
Хаиткулы рассмеялся. С облегчением вздохнула и Марал, увидев что мужу стало легче от ее, в общем, справедливых слов. Она очень переживала за Хаиткулы в эти дни, и сейчас, хотя все за столом повеселели после ее слов, руки у нее дрожали, половину чая из пиалы выплеснула на скатерть.
Идя на работу в .этот ранний час, он нагнал маячившего впереди Каландарова, рассказал, что думала Марал о своем муже. Каландаров, ценивший меткое слово, от души рассмеялся:
— Ох, молодец Маралджан! Как точно определила — должник. Истинность оценки, майор, определяется не только ее содержанием, но и своевременностью. Твоя жена как в воду смотрела: ты должник, и должник прежде всего следственного отдела. Побыстрее рассчитайся с нами! — Он продолжал смеяться, довольный тем, что связал шутку с конкретным делом.
«А ведь они правы,— думал Хаиткулы,— я большой должник... Должник родителей подпаска, должник своего дела, профессии, своей совести и хлеба, который я ем. Ка-ландарову тоже задолжал — не могу назвать ему преступников, и неизвестно еще, когда смогу назвать. Я должник своей жены, которую редко балую лаской, теплым словом. Должник своей дочери, с которой не успеваю проводить времени столько, сколько требуется ребенку. Должник матери, с которой не могу посидеть рядом, чтобы спокойно поговорить о ее здоровье, о нашей семейной жизни, послушать ее рассказы о прошлом, не могу повезти ее туда, куда она давно хочет поехать,— в места ее юности. Ежедневно, ежечасно она волнуется за меня, и жизнь ее, наверно, сокращается от этого еще быстрее. Я не должник — я виновник ее печали...»
Так думал Хаиткулы и находил все больше и больше причин, чтобы объяснить. нынешнее свое состояние, вспоминал и других «кредиторов», с которыми ему все труднее расплачиваться,— это и друзья, которых он забросил, и однокашники, и педагоги, которых он больше не лоздравлял с праздниками... Горькие мысли лезли в голову!
Войдя в кабинет, он сел за стол, обхватил голову руками. К счастью, зазвонил телефон, и со всех сторон подкрадыт вавшиеся «кредиторы» разлетелись как призраки. Решив,
что звонит из Ташкента майор Мелляев, Хаиткулы схватился за трубку, как утопающий за соломинку. Оказалось, звонит из Ашхабада его прежний начальник. Они поздоровались весьма дружелюбно. Ходжа Назарович заговорил:
— Вчера министр познакомил меня с рукописью своей статьи, написанной для республиканской газеты. В ней очень много интересных фактов о времени, когда зарождалась туркменская милиция, о героизме ее создателей. Встретил я там и фамилию Мовлямбердыев. Милиционер из ваших краев. Подумал, не ваш ли родственник, и поднял ваше личное дело.. Оно вроде бы подтвердило мое предположение, но я решил, все же спросить у вас об этом, Хаиткулы Мов-лямбердыевич... Захотел заодно услышать ваш голос!
После таких слов «кредиторам» здесь вовсе нечего было делать. Настроение, поднялось, Хаиткулы ощутил прилив гордости, исчерпывающе ответил Ходже Назаровичу... Да, тот Мовлямбердыев — его дедушка. Не помнит, писал ли он об этом в автобиографии, которую прочитал Назаров, но, наверное, писал. Правда, что Мовлямбердыев вместе с другими большевиками вписал первые строки в историю туркменской, милиции. Во всех уголках их области найдутся люди, которые помнят его. Вспоминают его с любовью и аксакалы — пожилые люди. Этого Хаиткулы, конечно, не писал в автобиографии, потому что в ней полагается писать о себе, а не о дедах.
Итог этого разговора подвел Ходжа Назарович, которого короткий рассказ Хаиткулы по телефону, как он выразился, «окрылил». Все подробности он обещал довести до генерала. Прощаясь, прямо сказал Хаиткулы: он рад, что «по-, томственный милиционер» (так и выразился) работал в его отделе.
Хаиткулы поморщился от этих слов, но хорошее настроение уже не могло ничего испортить: здорово, это не забыты заслуги деда! Да и дела как будто пошли веселей! Стали поступать сведения о десятках Ханмамедовых, Джумбае-вых, Беговых и прочих, фамилии которых совпадали с фамилиями из списка лиц, вылетевших из Ташкента в тот день. Но пока все это были однофамильцы.
Уверенный, что настоящие пассажиры вот-вот должны обнаружиться, Хаиткулы с нетерпением ждал новых сообщений. В это время его вызвали в партбюро. Парторг без лишних слов вручил ему папку: «Ознакомься и выскажи мнение». Хаиткулы открыл рот, чтобы сказать: «Не до этого», но парторг опередил его:
— Вопрос принципиальный. Решается судьба члена партии...
Это другой разговор! Там, где речь идет о чьей-то судьбе, Хаиткулы не мог оставаться нейтральным. Взял папку, вернулся в кабинет, погрузился в личное дело провинившегося коммуниста. И снова его прервали: наконец один из пассажиров нашелся.— Темиров. Бойкий юноша из комсомольского актива, восторженно улыбаясь, положил перед майором бумажку:
- Вот его адрес. Он сейчас дома.— Не переставая улыбаться, парень выжидающе, смотрел на Хаиткулы.
— Большое спасибо, вы свободны! — тоже с улыбкой сказал ему Хаиткулы, и они вместе вышли из кабинета.
Дежурному шоферу он показал адрес Темирова.
- Едем скорей! Хивинка, 338.
Хивинка — это окраина города, квартал маленьких домишек... На стук никто не ответил, но дверь дома № 338 была открыта. Хаиткулы вошел.
Никто его не встречал. Он снял в прихожей ботинки, вошел в столовую. Пусто. В следующей комнате, с низкими потолками, на кровати лежал человек. Шторы на окне были раздвинуты, поэтому Хаиткулы сразу его разглядел: лицо страдальческое, голова обвязана полотенцем. Приподнявшись на локте, он показал Хаиткулы на кресло:
- Садитесь. Простите, что лежу,— ужасная мигрень. Сейчас отпустила... Но я вас не знаю.
— Я из уголовного розыска. Майор Мовлямбердыев. А вы ведь Шерип Темиров, верно?
Больной заволновался:
— Что, неужели ограбили склад?
— Нет, я ничего об этом не слыхал. Если бы .ограбили, мы бы об этом знали, Шерип-ага! Разыскиваем вас со вчерашнего дня совсем по другой причине.
— Со вчерашнего дня? Меня? Что я сделал? Да, да, сегодня, когда пошел на работу, вдруг один такой... странный, веселый прибежал, спрашивает: «Вы на днях ездили в Ташкент?» Ездил, говорю. «А когда прилетели обратно?» Сказал, когда... Мигрень разыгралась. Приходят, ничего не говорят, а только спрашивают. Теперь и вы меня со вчерашнего дня разыскиваете... Какая неразбериха!
Его надо было успокоить.
— Шерип-ага, мы вас разыскиваем, чтобы навести справку. Ищем же других людей. Возможно, они летели с вами в одном самолете...
— Ах вот оно что? — Он откинул голову на подушку.— А я-то, по правде говоря, испугался, хотя мне нечего бояться. И все же завскладом—нелегкая должность, согласитесь! Мало ли что может произойти. Сторож есть, а вот все равно, не поверите, как спать ложусь, все мысли в голове только о складе. Жена давно не дает покоя, брось ты его, говорит. А как его бросить? Привык к нему за столько лет. Думаю — уйду, и помирай Шерип-ага, делать тебе на этом свете больше нечего...
Он бы еще долго жаловался, но Хаиткулы недвусмысленно покашливал во время его монолога. Темиров замолчал.
— Извините, Шерил-ага... Из Ташкента в Чарджоу с вами летели еще четверо местных. Знакомые были среди них?
Темиров сначала весьма решительно сказал: «Нет!» — потом спохватился:
— С двумя студентами познакомился в самолете...
— Как их звали? Откуда они?
Темиров отвернулся к стене, будто на ней были написаны имена людей, интересовавших Хаиткулы. Просто он уже устал.
— Одного звали Омаркулы, другого... не помню... или Аллакулы, или Аллаберды. Или так, или так... Я с ним мало говорил.
— Городские ребята?
— Да. Один точно городской — Омаркулы. Кажется, сказал: дом наш напротив автопарка... Хорошие ребята, не из этих шалопаев, которых развелось столько.
— Напротив какого автопарка, он не сказал?
— Нет. Может быть, против таксопарка?.. Городской, по-моему, сказал, что у него дядя таксист.
Этих отрывочных сведений для Хаиткулы было достаточно.
Первая же дверь, в которую постучал майор, открылась, и на пороге стоял Омаркулы собственной персоной. Хаиткулы коротко изложил суть дела. Омаркулы рассказал:
— Последний экзамен мы сдали досрочно на целых три дня, решили пораньше вернуться домой. Договорились ехать в аэропорт: будут билеты — полетим, а не будут — поедем вечерним поездом. Билетов никаких не было, но, на наше счастье, нам продали с рук два билета. Повезло нам, быстро домой вернулись.
— Раньше этих людей видели?
— Нет, никогда.
— Обоих разглядели?
— Так они же рядом стояли.
— Попробуйте опишите их.
Омаркулы поднял вверх подбородок, уставился в потолок.
— Один — среднего роста, полноватый, старый. Другой помоложе, высокий...
— У старого в руке не было сигареты? Предполагаю, что он должен кашлять... Попробуйте вспомнить! А высокий не похож на Фантомаса? — Хаиткулы начал называть «особые приметы» преступников, из которых складывается словесный портрет.
Омаркулы поднял подбородок еще выше.
— Хм... как это все тогда было? Да, да, билеты нам продавал молодой, высокий. На голове у него была шапка, поэтому не знаю, похож, он на Фантомаса или нет... У нас были две бумажки по двадцать пять рублей, а за билеты мы им должны были тридцать два рубля. За. оба... У него не было сдачи, и он пошел к старику, размахивая нашими двадцатипятирублевками... Ага, теперь вспомнил! Когда он к старику подошел, тот закашлялся и никак не мог залезть в карман, просто бился в приступе. Я им показал на часы: мол, нас не пустят. Посадка ведь началась. Яшулы — сердитый, видимо, человек — махнул рукой в нашу сторону и что-то сказал высокому. Высокий вернулся к нам, отдал одну купюру, сказал: идите, улетайте, а то отстанете.
— На какие фамилии были выписаны билеты, не запомнил?
— Почему же? Мой на Аташгирова, а приятеля — не помню... Бегов, кажется. Ага, Бегов.
— Не боялись, что не пустят в самолет, у вас же в паспортах другие фамилии стоят?
— Немного боялись, но там, знаете, не строго.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41