На первой же остановке в пределах города они разошлись в разные стороны, предварительно условившись о месте встречи. Старик протянул Длинному пачку «Памира» и спички:
— На. Делай вид, что куришь. Наши привычки чарджо-уский сыщик уже может знать. Если не обманем его, дела наши скверные...
Они обменялись и шапками.Подошел автобус, и Старик, махнув Длинному рукой, уехал. Длинный стал голосовать. Несколько машин с зеленым огоньком прошло в ту и в другую сторону, но ни одна не остановилась. Он пошел в город пешком, и его нагнал «уазик», остановившийся сразу, как только Длинный поднял руку. Водитель взялся подвезти его, помог уложить груз в багажник.
Проехав сельскохозяйственный институт, остановились. Он щедро рассчитался с молодым шофером, взвалил узел на плечо и, делая длинные петли, вышел к нужному ему двору. Здоровенный пес с обрубленными ушами и хвостом, дремавший посреди двора, не залаял, не бросился на позднего гостя; лениво махая обрубком хвоста, проводил его до веранды.
Пока он разувался, открылась дверь, и его обдало жаром хорошо протопленной комнаты. Молодая женщина в платье из тонкой, просвечивающей на свету ткани, под которой ее холеное тело перекатывалось как ртуть, не сказав ни слова, взяла его за руку и ввела в дом. Дверца черной голландской печи раскалилась докрасна. Длинному показалось, что от одного только вида этой дверцы согреваются не только его ноги и руки, но и все внутренности, подумал: «Сущий рай!»
Старик уже сидел за сачаком и ел. Ел с таким аппетитом, будто перед этим голодал семь лет. Обсасывая мосол, кивнул Длинному: «Располагайся!»
Длинный снял пальто, повесил его на крючок, сказал женщине с длинными ресницами, которая сидела рядом со Стариком, прижимаясь к нему и поглаживая ему плечи:
— Привез вам еще мешок груза.
— Ой, покажи скорей! Как хочется посмотреть! — Глаза ее загорелись, но она не убирала рук с плеч Старика.
— Как будто не увидишь... Длинный, изголодавшийся за день, собрался было взять кусок мяса из большой миски, стоявшей на сачаке, но передумал.
— Ладно...— Он встал и вышел на веранду. Встречавшая его женщина, хозяйка дома, ее звали Дженнетгуль, пошла следом.
Когда они вернулись, Длинный .одной рукой обнимал дрожавшую от холода женщину, в другой держал свой узел. Он поставил его в сторонке, но Дженнетгуль торопливо развязала узел, засунула в него руку, вытащила отрез панбархата. Передала его подруге.
Сахрагуль, продолжая прижиматься к Старику, правда, без прежней страсти, сняла руки с его плеч, погладила ладошкой нежную ткань:
— Все одного цвета? И узор одинаковый?
— Половина красные, половина зеленые, — ответил Длинный.
— Госцена-то их какая? Пятнадцатирублевые, что ли? Длинный промолчал на этот раз — он знал, что Сахрагуль прекрасно разбирается и в «товаре», и в ценах.
— Сама не видишь? — буркнул Старик.
— Вижу, но не чувствую,—нальцы Сахрагуль сколь зили по ткани.— Мои руки привыкли чувствовать удары сердца моего милого... Панбархат для них слишком грубая вещь...—Она кокетливо положила голову Старика на плечо.— Сколько привезли отрезов?
— На пятьдесят платьев... это двадцать тысяч рубликов... или, думаешь, подешевел велюр?
— Нет... Отрез, как и был, четыреста рэ. Нам из них три тысячи, милый, верно? — Сахрагуль капризно передернула плечами.— Привозить, знаю, трудно, но и сбывать — такое мученье...
— Трудностей становится больше, но и жадность ваша не уменьшается.— Старик начал злиться.—Помру, половину своих денег тебе оставлю.
Сахрагуль посмотрела на подругу, вздохнула:
— Бедные мы девушки! Нам всегда .только половина достается.». Ладно, с меня и половины хватит. Ты уйдешь на тот свет, а я останусь одна-одинешенька, вот денежки и понадобятся... Не сердись, милый.— Она опять приникла к Старику.— Если обеспечишь, я после тебя никого к себе и близко не подпущу...
Старик ухмыльнулся.
...Обе подруги когда-то были замужем, и казалось, жизнь их будет такой, как у всех, — в заботах о мужьях и детях, с обычными радостями и огорчениями семейной жизни. Но семейное счастье не состоялось, детей у них не было, и жизнь их пошла по другому руслу.
Они взвалили на себя тяжкое бремя опеки разных сомнительных личностей. Они помогали им в темных делишках, и щедрое вознаграждение было для них радостью, выше которой, они считали, ничего не может быть. Первое время побаивались, что кара настигнет их, как настигала их временных мужей. Утешали друг друга: «Бросим, скоро бросим....» Но время шло, привычка и безнаказанность брали свое, все реже посещали сомнения и угрызения совести.
Они остались без друзей и подруг, замкнулись в своих стенах. Когда были совсем молоденькими, встретив мать с ребенком, умилялись и тосковали о своей несложившейся судьбе, потом же, высоко задрав нос, проходили мимо таких женщин, толкая друг дружку под локоть: «Посмотри, на эту дуру, без конца стирает пеленки. Ни радости, ни свободы...»
Так продолжалось много лет, но прошло время, и прежняя тоска снова стала являться к ним. Чем старше становились, тем мрачнее казалось будущее. Это было не раскаяние, а именно тоска, которую могли слегка разогнать только все те же мысли о деньгах.
Сначала Сахрагуль и Дженнетгуль признавались в этом только себе. Потом стали изливать свои чувства друг другу. По ночам, обнявшись, чтоб не было так тоскливо, обсуждали свое будущее.
— Старые мы уже... Но лет пять еще есть, чтобы вернуть все, что потеряли.— Мокрой щекой Дженнетгуль прижималась к плечу подруги.
— Вах, чокнутая! От обглоданной кости и собаки отворачиваются. Витаешь в облаках...
— А чего хорошего здесь, на земле.
— Это точно. Мы даже не знаем, кто мы такие...
— Ты — Сахрагуль, а я Дженнетгуль.
— Не-е-ет, у нас с тобой одно имя, мы тезки с тобой.
— Ай, ну тебя, голубка!
— То-то и оно. Я вчера это узнала.
— От кого?
— Сошла с автобуса, иду и слышу, как один оглан спрашивает у другого, у своего товарища: «Это чья такая красавица?» А тот, не стесняясь меня, ему указал: «Она не одна, есть еще такая же молодка, подружка ее. Такая же шлюха. Чтоб им сдохнуть обеим!» Так и сказал. Если вру, пусть ослепну, подруга.
— Вах, дура, почему не выцарапала ему глаза?!
— Хотела, но раздумала... Может, он прав?
— Что мы, шлюхи?
— А кто же мы еще?
— И ты тоже?
— И я.
— Плохое слово.
— Мы плохие.
— Может, кончим с этим?
— Когда?
— Завтра. Ты ищи мне мужа, а я тебе.
— Решили кончить — давай сдержим слово. Вместе начинали — вместе бросим... А они завтра должны приехать?
— Скажем им: «Всё», и точка!
— У тебя, Дженнетгуль, нет знакомого на хлебозаводе?
— Зачем он тебе?
— Может, нам пойти туда работать?
— С работой что-нибудь придумаем. Если кто-нибудь из нас не бросит это занятие, пусть у него глаза вытекут! Договорились?
— Пусть вытекут! — сказала Сахрагуль.
Всего день назад они дали такую страшную клятву, а потом с распростертыми объятиями встретили своих дружков. Того ночного разговора будто и не было.
На следующее утро после приезда гостей Дженнетгуль рассчиталась с ними за предыдущую партию панбархата. Пока подруги готовили завтрак, Старик и Длинный, облизывая пальцы, пересчитывали бумажные купюры. Если хозяйки заглядывали к ним, Старик ворчал: «Деньги счет любят... Дружба дружбой, а денежки врозь».
Ходжа Назарович находился у пульта управления городской милиции, поддерживая по радио связь с оперативной группой. Как только .наступала пауза, он моментально брался за телефон, вызывал какой-нибудь пост ГАИ. Когда большие электронные часы показали одиннадцать, он передал руководителю опергруппы:
— Они уже добрались до места назначения и сейчас спокойно гоняют чаи. Теперь ищите такси, которое увезло их из аэропорта в город. Обращайте внимание прежде всего на окраины. Жизнь шофера в опасности.
Он только взял трубку, чтобы позвонить жене, как дежуривший на пульте лейтенант сказал:
— Товарищ полковник, вас вызывает «Копетдаг». Ходжа Назарович положил трубку, подошел к пульту:
— «Копетдаг», «первый» слушает.
— Товарищ «первый», говорит «Копетдаг», Получив приказ «второго», осмотрели часть окраин. Новостей пока нет. Возвращаемся из Аннау, подъезжаем к улице Худай-бердыева, завернем к предгорьям. Просим разрешения, если там ничего не найдем, побывать еще раз в таксопарках.
— Хорошо. Желаю удачи, «Копетдаг».
— Спасибо, товарищ «первый».
Хаиткулы по званию был выше, чем руководивший операцией капитан, поэтому место рядом с шофером предоставили ему. Их газик сначала миновал Десятый микрорайон, потом оставил позади новостройки Одиннадцатого, пересек черту города и начал лодниматься в гору. Разбитую «Волгу» они увидели еще с шоссе. Несмотря на падение с высоты, фары ее не погасли..Разделились — одни спустились к машине, другие отправились туда, откуда машина начала падение. Голос звал о помощи: «Эй, люди, помогите, я здесь».
— Товарищ Капитан, шофер, кажется, цел. Хаиткулы быстрым шагом устремился наверх. Капитан и шофер еле-еле успевали за ним. Водитель «Волги» оставался в том положении, в каком его бросили бандиты,— лицом вверх. Пока Хаиткулы развязывал его, подоспели и остальные. Шофера доставили на ноги, но без поддержки он не мог стоять и весь дрожал от холода. Язык не слушался его.
С большим трудом. Хаиткулы добился от него, чтобы он описал тех, кто захватил его машину. Без сомнения, это были те двое, которых он собирался достать «хотя бы из-под земли». Где же они сейчас?
...А они, закончив подсчет денег, позвали девиц. Старик рассчитался с ними, потом спросил:
— Рядом живет кто-нибудь, кто левачит на своей машине?
Дженнетгуль щелкнула языком: «Э-а...» — что должно было означать: такого человека нет. Подошла Сахрагуль, подняла глаза к потолку:
— А если найду такого человека, сколько дашь? Старик переглянулся с Длинным, тот ответил:
— Сколько нужно, столько дадим!
— Вах, милый мой язычок, спасибо тебе, а ты, миленький,— она поцеловала Старика,— живи до. ста лет... Иду искать.
— Пусть будет готов через полчаса.— Старик встал с коленей.
— Куда подъехать? К нам?
— Нет. Пусть ждет у перекрестка, выйдем ровно через полчаса.
Сахрагуль, покачивая бедрами, подошла к вешалке, сняла зеленый суконный халат, набросила на плечи и вышла во двор. Было свежо, но не холодно. На виноградных лозах шелестели на ветру прошлогодние сухие листья. Иголки первой весенней травки вылезали из набухшей от влаги земли. Вымощенная кирпичом, по краям бетонированная дорожка от веранды вела к уборной. Двор только с фасада был загорожен кирпичной стеной, с трех других сторон его окружала сплошная низкая стенка из камышовых плит: невысокий человек, например такой, как Старик, свободно мог бы переговариваться с соседом, не вставая на цыпочки.
Сахрагуль пересекла двор, подошла к стене:
— Э-эй, сирота, если дома, покажись!
Сосед будто ждал зова — сразу показался на веранде. Подойдя к Сахрагуль, он оглянулся, потом прижался губами к ее губам.
— Сахраджан, встань на цыпочки, я перенесу тебя к себе. Дома щикого нет... Мы с тобой, наверное, уже целый месяц не виделись.
— Разве позавчера ночью не ты ко мне в окно влезал, а, сирота?
— Я... я... опять хочется с тобой побыть.
- Если это правда, потерпи до вечера. Машина у тебя на ходу?
Тот кивнул.
— Ровно через двадцать минут будь в машине у перекрестка, отвезешь двух дойных коров.
— Куда хочешь отвезу... хоть в ад, хоть в рай. Говоришь, дойные коровы? Ага, понял.
— Чем дальше отвезешь, тем больше получишь, сирота.
— Есть! — «Сирота» обнял ее, снова прижался к губам Сахрагуль.
Было семь часов утра, когда- они вышли из дома, в который приезжали регулярно вот уже третий год. Обе подруги ударились в слезы.
— Вернемся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
— На. Делай вид, что куришь. Наши привычки чарджо-уский сыщик уже может знать. Если не обманем его, дела наши скверные...
Они обменялись и шапками.Подошел автобус, и Старик, махнув Длинному рукой, уехал. Длинный стал голосовать. Несколько машин с зеленым огоньком прошло в ту и в другую сторону, но ни одна не остановилась. Он пошел в город пешком, и его нагнал «уазик», остановившийся сразу, как только Длинный поднял руку. Водитель взялся подвезти его, помог уложить груз в багажник.
Проехав сельскохозяйственный институт, остановились. Он щедро рассчитался с молодым шофером, взвалил узел на плечо и, делая длинные петли, вышел к нужному ему двору. Здоровенный пес с обрубленными ушами и хвостом, дремавший посреди двора, не залаял, не бросился на позднего гостя; лениво махая обрубком хвоста, проводил его до веранды.
Пока он разувался, открылась дверь, и его обдало жаром хорошо протопленной комнаты. Молодая женщина в платье из тонкой, просвечивающей на свету ткани, под которой ее холеное тело перекатывалось как ртуть, не сказав ни слова, взяла его за руку и ввела в дом. Дверца черной голландской печи раскалилась докрасна. Длинному показалось, что от одного только вида этой дверцы согреваются не только его ноги и руки, но и все внутренности, подумал: «Сущий рай!»
Старик уже сидел за сачаком и ел. Ел с таким аппетитом, будто перед этим голодал семь лет. Обсасывая мосол, кивнул Длинному: «Располагайся!»
Длинный снял пальто, повесил его на крючок, сказал женщине с длинными ресницами, которая сидела рядом со Стариком, прижимаясь к нему и поглаживая ему плечи:
— Привез вам еще мешок груза.
— Ой, покажи скорей! Как хочется посмотреть! — Глаза ее загорелись, но она не убирала рук с плеч Старика.
— Как будто не увидишь... Длинный, изголодавшийся за день, собрался было взять кусок мяса из большой миски, стоявшей на сачаке, но передумал.
— Ладно...— Он встал и вышел на веранду. Встречавшая его женщина, хозяйка дома, ее звали Дженнетгуль, пошла следом.
Когда они вернулись, Длинный .одной рукой обнимал дрожавшую от холода женщину, в другой держал свой узел. Он поставил его в сторонке, но Дженнетгуль торопливо развязала узел, засунула в него руку, вытащила отрез панбархата. Передала его подруге.
Сахрагуль, продолжая прижиматься к Старику, правда, без прежней страсти, сняла руки с его плеч, погладила ладошкой нежную ткань:
— Все одного цвета? И узор одинаковый?
— Половина красные, половина зеленые, — ответил Длинный.
— Госцена-то их какая? Пятнадцатирублевые, что ли? Длинный промолчал на этот раз — он знал, что Сахрагуль прекрасно разбирается и в «товаре», и в ценах.
— Сама не видишь? — буркнул Старик.
— Вижу, но не чувствую,—нальцы Сахрагуль сколь зили по ткани.— Мои руки привыкли чувствовать удары сердца моего милого... Панбархат для них слишком грубая вещь...—Она кокетливо положила голову Старика на плечо.— Сколько привезли отрезов?
— На пятьдесят платьев... это двадцать тысяч рубликов... или, думаешь, подешевел велюр?
— Нет... Отрез, как и был, четыреста рэ. Нам из них три тысячи, милый, верно? — Сахрагуль капризно передернула плечами.— Привозить, знаю, трудно, но и сбывать — такое мученье...
— Трудностей становится больше, но и жадность ваша не уменьшается.— Старик начал злиться.—Помру, половину своих денег тебе оставлю.
Сахрагуль посмотрела на подругу, вздохнула:
— Бедные мы девушки! Нам всегда .только половина достается.». Ладно, с меня и половины хватит. Ты уйдешь на тот свет, а я останусь одна-одинешенька, вот денежки и понадобятся... Не сердись, милый.— Она опять приникла к Старику.— Если обеспечишь, я после тебя никого к себе и близко не подпущу...
Старик ухмыльнулся.
...Обе подруги когда-то были замужем, и казалось, жизнь их будет такой, как у всех, — в заботах о мужьях и детях, с обычными радостями и огорчениями семейной жизни. Но семейное счастье не состоялось, детей у них не было, и жизнь их пошла по другому руслу.
Они взвалили на себя тяжкое бремя опеки разных сомнительных личностей. Они помогали им в темных делишках, и щедрое вознаграждение было для них радостью, выше которой, они считали, ничего не может быть. Первое время побаивались, что кара настигнет их, как настигала их временных мужей. Утешали друг друга: «Бросим, скоро бросим....» Но время шло, привычка и безнаказанность брали свое, все реже посещали сомнения и угрызения совести.
Они остались без друзей и подруг, замкнулись в своих стенах. Когда были совсем молоденькими, встретив мать с ребенком, умилялись и тосковали о своей несложившейся судьбе, потом же, высоко задрав нос, проходили мимо таких женщин, толкая друг дружку под локоть: «Посмотри, на эту дуру, без конца стирает пеленки. Ни радости, ни свободы...»
Так продолжалось много лет, но прошло время, и прежняя тоска снова стала являться к ним. Чем старше становились, тем мрачнее казалось будущее. Это было не раскаяние, а именно тоска, которую могли слегка разогнать только все те же мысли о деньгах.
Сначала Сахрагуль и Дженнетгуль признавались в этом только себе. Потом стали изливать свои чувства друг другу. По ночам, обнявшись, чтоб не было так тоскливо, обсуждали свое будущее.
— Старые мы уже... Но лет пять еще есть, чтобы вернуть все, что потеряли.— Мокрой щекой Дженнетгуль прижималась к плечу подруги.
— Вах, чокнутая! От обглоданной кости и собаки отворачиваются. Витаешь в облаках...
— А чего хорошего здесь, на земле.
— Это точно. Мы даже не знаем, кто мы такие...
— Ты — Сахрагуль, а я Дженнетгуль.
— Не-е-ет, у нас с тобой одно имя, мы тезки с тобой.
— Ай, ну тебя, голубка!
— То-то и оно. Я вчера это узнала.
— От кого?
— Сошла с автобуса, иду и слышу, как один оглан спрашивает у другого, у своего товарища: «Это чья такая красавица?» А тот, не стесняясь меня, ему указал: «Она не одна, есть еще такая же молодка, подружка ее. Такая же шлюха. Чтоб им сдохнуть обеим!» Так и сказал. Если вру, пусть ослепну, подруга.
— Вах, дура, почему не выцарапала ему глаза?!
— Хотела, но раздумала... Может, он прав?
— Что мы, шлюхи?
— А кто же мы еще?
— И ты тоже?
— И я.
— Плохое слово.
— Мы плохие.
— Может, кончим с этим?
— Когда?
— Завтра. Ты ищи мне мужа, а я тебе.
— Решили кончить — давай сдержим слово. Вместе начинали — вместе бросим... А они завтра должны приехать?
— Скажем им: «Всё», и точка!
— У тебя, Дженнетгуль, нет знакомого на хлебозаводе?
— Зачем он тебе?
— Может, нам пойти туда работать?
— С работой что-нибудь придумаем. Если кто-нибудь из нас не бросит это занятие, пусть у него глаза вытекут! Договорились?
— Пусть вытекут! — сказала Сахрагуль.
Всего день назад они дали такую страшную клятву, а потом с распростертыми объятиями встретили своих дружков. Того ночного разговора будто и не было.
На следующее утро после приезда гостей Дженнетгуль рассчиталась с ними за предыдущую партию панбархата. Пока подруги готовили завтрак, Старик и Длинный, облизывая пальцы, пересчитывали бумажные купюры. Если хозяйки заглядывали к ним, Старик ворчал: «Деньги счет любят... Дружба дружбой, а денежки врозь».
Ходжа Назарович находился у пульта управления городской милиции, поддерживая по радио связь с оперативной группой. Как только .наступала пауза, он моментально брался за телефон, вызывал какой-нибудь пост ГАИ. Когда большие электронные часы показали одиннадцать, он передал руководителю опергруппы:
— Они уже добрались до места назначения и сейчас спокойно гоняют чаи. Теперь ищите такси, которое увезло их из аэропорта в город. Обращайте внимание прежде всего на окраины. Жизнь шофера в опасности.
Он только взял трубку, чтобы позвонить жене, как дежуривший на пульте лейтенант сказал:
— Товарищ полковник, вас вызывает «Копетдаг». Ходжа Назарович положил трубку, подошел к пульту:
— «Копетдаг», «первый» слушает.
— Товарищ «первый», говорит «Копетдаг», Получив приказ «второго», осмотрели часть окраин. Новостей пока нет. Возвращаемся из Аннау, подъезжаем к улице Худай-бердыева, завернем к предгорьям. Просим разрешения, если там ничего не найдем, побывать еще раз в таксопарках.
— Хорошо. Желаю удачи, «Копетдаг».
— Спасибо, товарищ «первый».
Хаиткулы по званию был выше, чем руководивший операцией капитан, поэтому место рядом с шофером предоставили ему. Их газик сначала миновал Десятый микрорайон, потом оставил позади новостройки Одиннадцатого, пересек черту города и начал лодниматься в гору. Разбитую «Волгу» они увидели еще с шоссе. Несмотря на падение с высоты, фары ее не погасли..Разделились — одни спустились к машине, другие отправились туда, откуда машина начала падение. Голос звал о помощи: «Эй, люди, помогите, я здесь».
— Товарищ Капитан, шофер, кажется, цел. Хаиткулы быстрым шагом устремился наверх. Капитан и шофер еле-еле успевали за ним. Водитель «Волги» оставался в том положении, в каком его бросили бандиты,— лицом вверх. Пока Хаиткулы развязывал его, подоспели и остальные. Шофера доставили на ноги, но без поддержки он не мог стоять и весь дрожал от холода. Язык не слушался его.
С большим трудом. Хаиткулы добился от него, чтобы он описал тех, кто захватил его машину. Без сомнения, это были те двое, которых он собирался достать «хотя бы из-под земли». Где же они сейчас?
...А они, закончив подсчет денег, позвали девиц. Старик рассчитался с ними, потом спросил:
— Рядом живет кто-нибудь, кто левачит на своей машине?
Дженнетгуль щелкнула языком: «Э-а...» — что должно было означать: такого человека нет. Подошла Сахрагуль, подняла глаза к потолку:
— А если найду такого человека, сколько дашь? Старик переглянулся с Длинным, тот ответил:
— Сколько нужно, столько дадим!
— Вах, милый мой язычок, спасибо тебе, а ты, миленький,— она поцеловала Старика,— живи до. ста лет... Иду искать.
— Пусть будет готов через полчаса.— Старик встал с коленей.
— Куда подъехать? К нам?
— Нет. Пусть ждет у перекрестка, выйдем ровно через полчаса.
Сахрагуль, покачивая бедрами, подошла к вешалке, сняла зеленый суконный халат, набросила на плечи и вышла во двор. Было свежо, но не холодно. На виноградных лозах шелестели на ветру прошлогодние сухие листья. Иголки первой весенней травки вылезали из набухшей от влаги земли. Вымощенная кирпичом, по краям бетонированная дорожка от веранды вела к уборной. Двор только с фасада был загорожен кирпичной стеной, с трех других сторон его окружала сплошная низкая стенка из камышовых плит: невысокий человек, например такой, как Старик, свободно мог бы переговариваться с соседом, не вставая на цыпочки.
Сахрагуль пересекла двор, подошла к стене:
— Э-эй, сирота, если дома, покажись!
Сосед будто ждал зова — сразу показался на веранде. Подойдя к Сахрагуль, он оглянулся, потом прижался губами к ее губам.
— Сахраджан, встань на цыпочки, я перенесу тебя к себе. Дома щикого нет... Мы с тобой, наверное, уже целый месяц не виделись.
— Разве позавчера ночью не ты ко мне в окно влезал, а, сирота?
— Я... я... опять хочется с тобой побыть.
- Если это правда, потерпи до вечера. Машина у тебя на ходу?
Тот кивнул.
— Ровно через двадцать минут будь в машине у перекрестка, отвезешь двух дойных коров.
— Куда хочешь отвезу... хоть в ад, хоть в рай. Говоришь, дойные коровы? Ага, понял.
— Чем дальше отвезешь, тем больше получишь, сирота.
— Есть! — «Сирота» обнял ее, снова прижался к губам Сахрагуль.
Было семь часов утра, когда- они вышли из дома, в который приезжали регулярно вот уже третий год. Обе подруги ударились в слезы.
— Вернемся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41