Секунды летели стрелой, столь же стремительно меняя выражение их лиц: от возмущения к гневу, а потом мольбе и, наконец, рабской покорности, когда я, сузив глаза, напомнил им о разносчике и гувернантке и прибавил еще пару фактиков. Бедолаги даже не подозревали, что мне и это известно. И они разделись.
Я велел сестрицам сложить все, что на них было, в кучу на полу, потом повернуться спиной и снова лицом ко мне. Бросив окурок в старинную чернильницу, я оттолкнул кресло и поднялся.
— Харви! — позвал я. — Принеси мне мои вещи!
Дворецкий даже глазом не моргнул, спокойно прошел мимо хозяек и протянул мне плащ и шляпу. Я оделся и поглядел на дамочек.
— Черт те что, — произнес я. — Пэм, тебе надо побриться. Ты самая волосатая женщина из всех, кого я повидал на своем веку.
Харви открыл мне дверь и на этот раз все же не сумел сдержать улыбки:
— Что-нибудь еще, сэр?
— Это вряд ли. — Я положил руку ему на плечо и легонько сжал его.
— Очень хорошо, сэр.
Уже внизу я услышал, как он хрюкнул и тихо проговорил:
— Очень хорошо, сэр.
Бледно-голубой пикап уже в четвертый раз оказывался прямо позади меня. Я остановился у почты, купил марок и внимательно поглядел на водителя грузовика, который отправлял какую-то посылку. Ему было за шестьдесят, одет в грубые голубые рабочие штаны и рваный свитер. Когда я уходил, служащий как раз выписывал ему квитанцию. Сев в машину, я подождал, пока он выйдет, тронулся с места и повернул направо на первом же перекрестке. Грузовик свернул налево, и в боковое зеркальце мне было видно, что водитель подъехал к стоянке у небольшого магазинчика и остановился.
Я снова нервничал, и даже мысль о голых кузинах не доставляла мне никакой радости. В памяти опять всплыла записка: «ДОГ. ФЕРРИС. 655», и эти слова не давали мне покоя. Что же это могло означать?
Он был таким молодым, и волосы у него были светлые, и шлем он надеть не успел. Молоденький ухмыляющийся фриц, он подбил Бертрама и не заметил меня. Я бросил на него всего лишь один взгляд и увидел имя «Хельгут» на парашюте и пять значков на желтом борту его «МИ-109»: этот парень успел подбить двух англичан и трех американцев. Мы одновременно подняли крылья и полетели навстречу друг другу, словно двое нетерпеливых влюбленных, ожидающих поцелуя, но встречный поток воздуха и конструкция самолетов не позволили нам слиться в объятиях, и мы оба из последних сил пытались справиться с управлением, напрягаясь так, что глаза из орбит вылезали, и вот он оказался в моем поле раньше, чем я в его, и пальцы мои стали лихорадочно нажимать на гашетку, веселые пчелы вырвались на свободу и понеслись ему навстречу, впились в желтые бока самолета, и через пару секунд он превратился в горящий факел, а еще через три врезался в землю, и вот от прекрасной машины остались одни воспоминания, а от сидящего в ней улыбающегося молодого блондина — мокрое место. На его счету было пятеро, а на моем и того больше, но я хорошо помню и его самого, и то, что его звали Хельгут, и желтую машину, так почему же я никак не могу вспомнить «ДОГ. ФЕРРИС. 655»?
Кто-то оставил на столе брошюру, на лицевой стороне которой красовалась последняя модель «Фарнсворт авиэйшн», совершающая свой безумный полет над горами на фоне белоснежных облаков.
— Хороший самолет, — сказал я.
— Что передать, сэр? Кто заходил? — спросила меня девушка-регистратор.
— Просто друг семьи, — ответил я ей. — Я еще вернусь.
Авторучка в ее руке замерла над линованным блокнотом, и она скорчила недовольную гримаску:
— Я буду очень рада, если...
— Знаю, котеночек, только вот я не буду, — прервал я ее. — Не волнуйся ты так. Мы снова увидимся, обещаю.
Тучный человек в полосатом костюме, стоявший позади меня, тактично кашлянул, и я отошел в сторону. Он сказал, что его зовут Михан и что он приехал на конференцию.
Регистраторша нажала кнопку интеркома, попросила подтверждение запроса и с отработанной улыбкой пропустила толстяка внутрь. Я вернулся в машину и выехал со стоянки. У противоположной стороны здания стояла очередь, которая растянулась на добрую сотню метров. Двое мужчин записывали сведения, выдавали пропуска и направляли людей в главный корпус.
Было два часа шестнадцать минут пополудни. Создавалось впечатление, что «Баррин индастриз» силилась нанять весь мир, словно какое-нибудь безумно процветающее предприятие. Я объехал промышленный комплекс и подался прямиком в салун, заказал себе пива, выпил половину, сгреб сдачу и направился к телефону-автомату в дальнем конце бара.
Когда я проговорил свое имя в трубку, Шейла Макмиллан залилась звонким смехом и попросила пригласить ее куда-нибудь на ленч. Я ответил, что если она хочет узнать, откуда на самом деле у ее мужа этот шрам на черепушке, то я готов встретиться с ней «У Тода» и рассказать ей об этом, и когда она согласилась, бросил трубку, допил свое пиво и направился в сторону Берган и Хай-стрит, нашел место для парковки и вошел внутрь, туда, где моль по-прежнему дожевывала остатки мертвых голов прекрасных животных.
* * *
Старики уже разошлись. Солнце светило с другой стороны, пронизывая комнату розовыми лучами, пробивающимися сквозь грязные стекла окон. Трое посетителей у стойки бара притихли, прислушиваясь к звукам симфонии, льющимся из радиоприемника Тода. Настроение в баре переменилось, разговор о бейсболе сошел на нет, переключился на ностальгические воспоминания и на размышления по поводу того, что могло произойти с большой мельницей на берегу реки, а сам Тод никак не мог решить, что лучше: выругаться вслух или ослепнуть.
Черт, он, конечно, знал Шейлу, даже если другие не знали, кто она такая. Он был знаком с Камероном Баррином, он был знаком с моим отцом. Он помнил мою мать и хорошо знал Кросса. Теперь он познакомился и со мной и пытался сложить все кусочки головоломки вместе, но все, что он мог, — так это смотреть на нас двоих, сидящих за одним столиком в дальнем конце зала, и представлял, как кто-то дергает не те провода, и бомба взрывается, а он — в самом эпицентре этого взрыва, а все остальные довольны и счастливы и даже не подозревают о происходящем.
Не стоило ей приходить в этих дурацких развратных трусиках под кожаной юбкой. Могла бы и колготки надеть, а не выставлять напоказ свою нежную кожу. Не стоило подвязывать широким ремнем отделанный бахромой пиджачок из оленьей кожи так, что грудь чуть ли не до самых сосков вываливалась из разреза, через который прекрасно был виден даже ее загорелый пупок. Но она не внимала голосу разума.
— И чего это Тод так на меня уставился? — спросила она меня.
— Ты — ходячий оргазм, куколка, — ответил я.
— Для него или для тебя?
— Для меня кожа — не в диковинку, сахарная моя, — сказал я, обращаясь в первую очередь к Тоду, и тот демонстративно отвернулся к посетителям. — Ты сразила старика наповал.
— Ногами или сиськами?
— И тем и другим, а он не способен зараз воспринять так много.
— Что сначала?
— Будешь играть в эти игры с Тодом — получишь водой в лицо.
— Тогда я поиграю с тобой.
— Я еще хуже.
— Расскажи.
— Посмотри на меня, — велел я.
— Уже.
— И что, по мне не видно?
— Ты, наверное, шутишь.
— Извини, детка. Все по-настоящему. Погляди повнимательней.
Ее улыбка походила на восход солнца: медленно-медленно она начала освещать ее лицо. Я наблюдал за тем, как Шейла поднимает стакан, отпивает из него, глаза такого неестественно голубого цвета, что казалось, будто вокруг играет и плещется водопад.
— Тигр?
— Вроде того. Но будь настороже. Даже тигры иногда мурлыкают.
— Ты гадкий и подлый.
— Даже не пытайся узнать насколько, — сказал я.
— Кто-то наврал тебе, Дог.
— Тебе не кажется, что эти кто-то попросту теряют время?
— Правда?
Я кивнул.
— И как же Кросс на самом деле заполучил этот шрам?
— Скорее всего, он сказал тебе правду. Это я ударил его камнем. Я был слишком мал, чтобы отомстить по-другому. Инстинкт самосохранения взял верх.
— Ты даже не представляешь, как он тебя ненавидит.
— Не меня. Он ненавидит Барринов.
— Но ты ведь не Баррин.
— Но я тот, что бросил в него камень, или забыла?
Шейла подняла стакан и поглядела на солнце сквозь лед и вино. Несколько мгновений радуга играла на ее лице, но она поставила стакан на стол, и сияние исчезло.
— Знаешь, что он собирается сделать с тобой?
— Попытка не пытка, — сказал я.
— И все же.
— Этого недостаточно, — сказал я ей, допил спиртное и махнул Тоду, чтобы тот принес еще. — Когда ты совсем голая, ты так же красива, как сейчас?
Глаза ее округлились, потом приняли нормальные очертания, и Шейла рассмеялась:
— Гораздо лучше.
— Цвет волос такой же?
— Это мой родной.
— Длинноногая?
— Крутые бедра, мягкие линии.
— Соски чувствительные?
— Разве не видишь, как они смотрят на тебя? — улыбнулась она.
— Кончаешь быстро?
— О да.
— Часто?
— Конечно.
— Только когда делаешь это сама?
Она покрутила стакан и снова подняла его. Солнце село, и теперь радуги на ее лице не появилось.
— Ты и вправду тигр, так ведь?
— Хочешь проверить?
— Нет.
— Предпочитаешь разговоры?
— Несомненно, — сказала она.
— Нам есть о чем поговорить, не так ли?
Шейла допила и поставила стакан на место, а потом подняла на меня глаза и улыбнулась.
— Думаю, да, — пожала она плечами. — Ты неплохо разбираешься в женщинах, так ведь?
— Ты права.
— Можем мы пойти куда-нибудь поболтать немного?
Я заплатил по счету. Тод посмотрел на меня так, словно я вошел в клетку со львами, покачал головой, махнул на прощание рукой так, словно оставил всяческую надежду на мое спасение, и выругался с многозначительной ухмылочкой, которой могут одарить друг друга только мужчины. Я осклабился в ответ, и Шейла направилась к выходу вперед меня. Когда мы дошли до моего автомобиля, она забралась внутрь, секунду-другую помолчала, глядя впереди себя, а потом проговорила:
— Кто-то должен проиграть.
— Так всегда бывает, — сказал я ей.
Глава 16
Она до самого пояса расстегнула пуговицы на моей рубашке и начала тихонечко царапать меня по груди своими длинными отполированными ноготками, возбуждая и горяча кровь.
— Нравится? — поинтересовалась она.
— Мило, — ответил я.
Тонюсенький серпик луны над нашими головами то и дело прятался за наплывающими облаками. В неверном свете огней Линтона на фоне черного неба вырисовывались башенки и левое крыло старого пляжного дома, построенное в мавританском стиле. Если оглянуться назад, то можно было увидеть балкон, с которого я свалился, когда мне было лет шесть.
— Ты совсем не обращаешь на меня внимания, — сказала мне Шейла.
— Я наслаждаюсь.
— Считается, что мужчины должны вести себя агрессивно.
— Бывает и такое, если в этом есть необходимость. Только в этом случае нас можно сдвинуть с места.
— Твой член уже сдвинулся с места, я чувствую это.
— Шейла, по-моему, ты завидуешь всем, у кого есть пенис.
— Мы же собирались поговорить.
Я протянул руку и провел ладонью по ее ноге. Мышцы под моими пальцами напряглись, а потом неожиданно расслабились, как будто кто-то повернул ручку реостата. Ее пальчики замерли на минутку и снова принялись рисовать узоры на моей груди, спустились пониже, залезли под ремень, но все ее движения были механическими, какими-то бесчувственными и заученными, словно она прочитала сценарий и теперь старалась как можно точнее исполнить свою роль.
— Чем Кросс занимается? — спросил я.
Кончики ее ногтей на секунду мягко впились в мою плоть и тут же расслабились. Но Шейла даже не заметила этого.
— Работает. Он полностью посвящает себя делу, окунается в него с головой. Очень целеустремленный человек.
Я убрал руку и положил ее под голову. Ее ноготки снова стали дразнить меня, она перевернулась на живот и заглянула мне в лицо.
— Ему надо бы побольше дома бывать, посвятить себя тебе, — сказал я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60