На первой же попавшейся на пути развязке я повернул назад и направился к Линтону старой дорогой.
Вся процедура заняла не меньше полутора часов, но в финале я выехал на проселочную дорогу, которая привела нас к пункту назначения. Я не стал выключать фар, чтобы Шарон имела возможность как следует рассмотреть то, что я давно собирался показать ей.
Лейланд Хантер нанял превосходных мастеров. Они отлично знали свое дело. Старый дом Шарон стоял, посверкивая белыми боками в ярком свете автомобильных огней, и даже ее старый велосипед, выправленный и заново покрашенный, поджидал у крылечка свою хозяйку. Во входной двери торчал белый конверт, и я догадывался, что находится внутри. Я вылез из машины, обошел ее и помог выбраться Шарон.
Она тоже знала, что в конверте, но отказывалась верить себе, пока не убедилась воочию, вскрыв его и достав оттуда ключик, прикрепленный к документам.
— Он твой, моя блондиночка.
— Дог... — еле слышно выдохнула она.
— Все приведено в первоначальное состояние.
— Но почему?
— Пусть по крайней мере у одного из нас будет дом.
Она хотела что-то сказать, но не смогла. Слезы брызнули у нее из глаз. Счастливая владелица сунула ключ в замочную скважину и повернула его. Дверь бесшумно распахнулась. Она протянула руку к выключателю, вспыхнул свет, и я услышал, как у Шарон перехватило дыхание.
— Полагаю, Советник задавал кое-какие вопросы, — сказал я.
Все было простенько, без претензий. Это был всего лишь старомодный дом, такой теплый, такой уютный, что казалось, будто в воздухе висит запах пирожков, томящихся в духовке, а со двора доносятся звонкие детские голоса. Старшие играют за столом в карты, а женщины подают им пиво и сплетничают на кухне. Феминисткам здесь не место. Запах краски еще не совсем выветрился, и ноги ступали по непритоптанному ворсу новых ковров. Дом был полностью готов и с нетерпением ожидал, когда прибудут люди и поселятся в нем, если, конечно, кто-то вообще захочет жить здесь со всей этой ностальгией по давно минувшим дням.
— Как мило, Дог.
— Тебе очень повезло, сладкая моя. Хотел бы я иметь в детстве такой же дом.
— Но у тебя ведь был целый особняк на холме.
— Не у меня. У меня лично ничего не было. Я же незаконнорожденный.
— А там... наверху...
— Пошли поглядим, — пожал я плечами.
Мы поднялись по устланной голубой дорожкой лестнице. Она с улыбкой открыла двери, ведущие во все комнаты верхнего этажа, оставив свою спальню напоследок. Тут они особенно постарались. Глаза ее были на мокром месте, губы дрожали, и настал момент оставить ее здесь и сейчас.
Снаружи стояла непроглядная тьма, и мишень должна была покинуть густонаселенную территорию.
Она медленно повернулась ко мне, долго-долго пронзала меня изучающим взглядом и начала снимать пиджак. Так же неторопливо она расстегнула кофточку и бросила ее к ногам. Бюстгальтера на ней не было, и ее полные грудки уставились на меня своими сладкими сморщившимися сосочками.
— Нет, милая, — сказал я, но она не обратила на мои слова никакого внимания, просто стащила с себя юбку и осталась в маленьких трусиках, которые, впрочем, недолго задержались на теле. И теперь она стояла передо мной полностью раздетая, бесстыдно похваляясь своей наготой, а ее девственная киска улыбалась мне своими влажными губками, а темный треугольничек, скрывающий ее, насмехался над белокурой прической. Она улеглась на свою собственную кровать, на которой спала ребенком, призывно вытянула стройные ножки и несколько минут задумчиво разглядывала свои руки, прежде чем задать мучивший ее вопрос.
— Кто ты, Дог?
— Ты же знаешь меня.
— Никто тебя не знает, Дог. Особенно теперь. Может, мне известно больше, чем тебе кажется, но мне бы хотелось услышать это из первых уст.
— Зачем? Ты же все равно мне не поверишь.
— Скидывай свою одежку.
— Нет.
— Я хочу увидеть твой член.
— Прекрати, черт бы тебя побрал!
— Дай мне поглядеть на твой член. — Ноги ее напряглись, на лице появилась улыбка.
Пальцы мои безвольно потянулись к пуговицам и «молниям».
— Черт бы все это побрал...
— Дог... зачем сопротивляться? Я тоже ничего не могу с собой поделать.
Брюки полетели на пол вслед за рубашкой, и у меня был такая эрекция, которой я не заслуживал, а она лежала на свету, сверкая наготой, и поглаживала свой нежный животик и манящую ложбинку. В ушах у меня зазвенело, живот напрягся, и я улегся рядом с ней, чтобы она могла протянуть руку и ощутить мою плоть.
— Шарон...
Она облизала пальчик и провела им между ног.
— Так кто ты такой, Дог?
— Послушай...
— Начнем с войны. Расскажи мне о Роланде Холланде.
Я наклонился вперед, пригибая свой чертов, торчащий как палка член, поднял с пола игрушку 45-го калибра и бросил ее на кровать, рядом с подушкой. Ситуация была из рук вон, мне необходимо было придумать что-нибудь, но ничего лучшего в голову не приходило.
— Роланд Холланд, — настаивала она.
— Финансовый гений, — сдался я. — Я отдал ему свои сбережения и то, что мне заплатили после увольнения из армии, чтобы он смог начать свое дело. Моя доля составляла десять процентов. Все законно.
Она поглядела на свою руку и решила, что еще недостаточно готова, поэтому снова облизала палец.
— Десять процентов от миллиардов — это миллионы.
— Умница, детка, а теперь бросай свое занятие, потому что я собираюсь одеться.
Она повернулась на бок и уперлась прямо в меня:
— Ты же обещал сделать это.
— Шарон...
— Тот человек в Нью-Йорке... Винс Тобано. Он полицейский.
— Черт возьми, да можешь ты...
— Все, что от тебя требуется, — несколько слов. Пара предложений. Ты же всю душу из меня вытряс, заставил ненавидеть себя. Почему просто не рассказать все, как есть?
Черт бы побрал мой вздыбленный член! Бессмыслица какая-то. Жаль, смеяться некому. Я потянулся к брюкам, вытащил из кармана пачку сигарет, сел на край кровати спиной к Шарон и закурил.
— Меня завербовали, — сказал я.
— Кто?
— Правительство. Прикрытие у меня было идеальное. К тому времени я уже разбогател. Из меня сделали дельца черного рынка, через мои руки проходили огромные партии, и, когда что-нибудь срывалось, моей вины в этом никто не находил, просто небрежная работа на другом конце цепочки. Я всегда принимал участие в рэкете. И только само агентство да еще парочка человек знали, что я работаю на другой стороне.
— В Нью-Йорке...
— Винс Тобано — самый честный полицейский из всех, каких тебе приходилось видеть, куколка моя. Второй, кто чуть не наложил в штанишки, — это Чет Линден, именно он командовал операцией по захвату крупной партии наркотиков. Он чуть не спятил от мысли, что я испорчу ему всю картину, и когда я передавал им гроб, то чуть не лопнул, пытаясь сдержаться и не засмеяться. Представляешь, старина Винс получит повышение, а этому идиоту Чету в Пентагоне задницу оторвут за то, что он позволил ситуации так далеко зайти! Ха! Теперь Чет не осмелится послать за мной братву с пистолетами, иначе Винс порвет его на части. Кроме того, я ведь тоже не железный, могу и рассердиться, а это даже хуже всего остального. Этот чертов синдикат потерял партию героина стоимостью миллионы долларов, великие мира сего в смятении, Семья чешет репу, раздумывая, как бы добраться до нас, хотя прекрасно знает, что это им никогда не удастся, и...
Внезапно взгляд мой упал на брюки, и Шарон повернулась поглядеть, что же так привлекло мое внимание. Карман, в который я засунул странный металлический шарик, висел в воздухе.
— ...и мне всегда хотелось трахнуть тебя, — закончил я.
— Почему?
— Потому что я люблю тебя.
— Тогда почему ты до сих пор не сделал этого?
— Ты же помолвлена. А теперь говоришь, что парень мертв.
— Неужели у тебя и правда настолько высокие моральные принципы, что ты не мог переспать со мной?
— Я предпочитаю думать именно так.
— Слюнтяй! — поддела она меня.
Я повернулся и очень нежно схватил ее за горло.
— Не говори так! — пристально поглядел я на нее.
— Тод чуть было не проговорился.
— О чем?
— Когда ты уходил на войну, одной маленькой девочке едва исполнилось десять лет, и она была единственной, кто провожал тебя до железнодорожной станции. И ты пообещал жениться на ней, когда вернешься назад, по пути заглянул в магазинчик и купил ей колечко с зеленым камушком. И она не снимала его долгие-долгие годы, пока наконец не решила, что мужчина, которого она ждет, погиб. — Шарон улыбнулась, залезла в карман блузки, вытащила оттуда глупое маленькое колечко и снова нацепила его себе на палец. — Должно быть, ужасно так долго оставаться девственницей. Надеюсь, что будет не слишком больно.
Все произошло слишком быстро, слишком нелепо, слишком хорошо. И в конце нас накрыла огромная приливная волна, пронеслась сквозь меня, смывая все старое и даря взамен новую, чудесную жизнь. Она была такой прекрасной, такой гладенькой, блондинкой и брюнеткой одновременно, изгибы ее тела сводили меня с ума, мышцы ее отвердели, и постепенно нарастало желание высвободиться, испытав потрясающий оргазм. А я был здесь, в ее маленькой комнатке, в которой она спала девочкой, в комнате, которая была так похожа на ту, в которой мой отец занимался любовью с моей матерью, и теперь все должно было встать на свои места, все налаживалось, и фабрика, и старики, и Линтон, и возвращение домой... все будет хорошо, потому что они передали мне этот маленький шарик, который перевернет весь мир.
И когда я перекатился на нее, над нами раздался голос:
— Как мило. Как мило.
Но ему не следовало повторять это во второй раз. Не надо было растягивать наслаждение и наблюдать за обнаженными телами. Слишком долго он решал, куда всадить пулю, потому что, когда за дело берется сорок пятый, он в состоянии разорвать на куски любого, кто подвернется ему на пути, а мой сорок пятый был у меня под рукой. Первый выстрел лишил его руки, а второй не оставил и воспоминаний о лице Арнольда Белла, потому что никакого лица у него больше не было. Кости вперемешку с кровью и кожей повисли на стене за обезглавленным телом, и завтра придется вызывать новых рабочих, чтобы они привели все в порядок и заделали дыру, и если мне очень повезет, то кровь не протечет сквозь трещины в полу и не испортит потолок на первом этаже.
— Что теперь? — спросил я ее.
Эхо выстрелов все еще звенело у нее в ушах. Шарон как ни в чем не бывало поглядела на безобразие, творящееся у двери, и даже бровью не повела. Она не слышала моих слов, но и так знала, о чем я спрашиваю.
Шарон улыбнулась, повернула старый медный перстенек камушком вниз, так что теперь он стал похож на дешевое обручальное кольцо.
— Хорош болтать и трахни меня наконец, — сказала она. — Как пес.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
Вся процедура заняла не меньше полутора часов, но в финале я выехал на проселочную дорогу, которая привела нас к пункту назначения. Я не стал выключать фар, чтобы Шарон имела возможность как следует рассмотреть то, что я давно собирался показать ей.
Лейланд Хантер нанял превосходных мастеров. Они отлично знали свое дело. Старый дом Шарон стоял, посверкивая белыми боками в ярком свете автомобильных огней, и даже ее старый велосипед, выправленный и заново покрашенный, поджидал у крылечка свою хозяйку. Во входной двери торчал белый конверт, и я догадывался, что находится внутри. Я вылез из машины, обошел ее и помог выбраться Шарон.
Она тоже знала, что в конверте, но отказывалась верить себе, пока не убедилась воочию, вскрыв его и достав оттуда ключик, прикрепленный к документам.
— Он твой, моя блондиночка.
— Дог... — еле слышно выдохнула она.
— Все приведено в первоначальное состояние.
— Но почему?
— Пусть по крайней мере у одного из нас будет дом.
Она хотела что-то сказать, но не смогла. Слезы брызнули у нее из глаз. Счастливая владелица сунула ключ в замочную скважину и повернула его. Дверь бесшумно распахнулась. Она протянула руку к выключателю, вспыхнул свет, и я услышал, как у Шарон перехватило дыхание.
— Полагаю, Советник задавал кое-какие вопросы, — сказал я.
Все было простенько, без претензий. Это был всего лишь старомодный дом, такой теплый, такой уютный, что казалось, будто в воздухе висит запах пирожков, томящихся в духовке, а со двора доносятся звонкие детские голоса. Старшие играют за столом в карты, а женщины подают им пиво и сплетничают на кухне. Феминисткам здесь не место. Запах краски еще не совсем выветрился, и ноги ступали по непритоптанному ворсу новых ковров. Дом был полностью готов и с нетерпением ожидал, когда прибудут люди и поселятся в нем, если, конечно, кто-то вообще захочет жить здесь со всей этой ностальгией по давно минувшим дням.
— Как мило, Дог.
— Тебе очень повезло, сладкая моя. Хотел бы я иметь в детстве такой же дом.
— Но у тебя ведь был целый особняк на холме.
— Не у меня. У меня лично ничего не было. Я же незаконнорожденный.
— А там... наверху...
— Пошли поглядим, — пожал я плечами.
Мы поднялись по устланной голубой дорожкой лестнице. Она с улыбкой открыла двери, ведущие во все комнаты верхнего этажа, оставив свою спальню напоследок. Тут они особенно постарались. Глаза ее были на мокром месте, губы дрожали, и настал момент оставить ее здесь и сейчас.
Снаружи стояла непроглядная тьма, и мишень должна была покинуть густонаселенную территорию.
Она медленно повернулась ко мне, долго-долго пронзала меня изучающим взглядом и начала снимать пиджак. Так же неторопливо она расстегнула кофточку и бросила ее к ногам. Бюстгальтера на ней не было, и ее полные грудки уставились на меня своими сладкими сморщившимися сосочками.
— Нет, милая, — сказал я, но она не обратила на мои слова никакого внимания, просто стащила с себя юбку и осталась в маленьких трусиках, которые, впрочем, недолго задержались на теле. И теперь она стояла передо мной полностью раздетая, бесстыдно похваляясь своей наготой, а ее девственная киска улыбалась мне своими влажными губками, а темный треугольничек, скрывающий ее, насмехался над белокурой прической. Она улеглась на свою собственную кровать, на которой спала ребенком, призывно вытянула стройные ножки и несколько минут задумчиво разглядывала свои руки, прежде чем задать мучивший ее вопрос.
— Кто ты, Дог?
— Ты же знаешь меня.
— Никто тебя не знает, Дог. Особенно теперь. Может, мне известно больше, чем тебе кажется, но мне бы хотелось услышать это из первых уст.
— Зачем? Ты же все равно мне не поверишь.
— Скидывай свою одежку.
— Нет.
— Я хочу увидеть твой член.
— Прекрати, черт бы тебя побрал!
— Дай мне поглядеть на твой член. — Ноги ее напряглись, на лице появилась улыбка.
Пальцы мои безвольно потянулись к пуговицам и «молниям».
— Черт бы все это побрал...
— Дог... зачем сопротивляться? Я тоже ничего не могу с собой поделать.
Брюки полетели на пол вслед за рубашкой, и у меня был такая эрекция, которой я не заслуживал, а она лежала на свету, сверкая наготой, и поглаживала свой нежный животик и манящую ложбинку. В ушах у меня зазвенело, живот напрягся, и я улегся рядом с ней, чтобы она могла протянуть руку и ощутить мою плоть.
— Шарон...
Она облизала пальчик и провела им между ног.
— Так кто ты такой, Дог?
— Послушай...
— Начнем с войны. Расскажи мне о Роланде Холланде.
Я наклонился вперед, пригибая свой чертов, торчащий как палка член, поднял с пола игрушку 45-го калибра и бросил ее на кровать, рядом с подушкой. Ситуация была из рук вон, мне необходимо было придумать что-нибудь, но ничего лучшего в голову не приходило.
— Роланд Холланд, — настаивала она.
— Финансовый гений, — сдался я. — Я отдал ему свои сбережения и то, что мне заплатили после увольнения из армии, чтобы он смог начать свое дело. Моя доля составляла десять процентов. Все законно.
Она поглядела на свою руку и решила, что еще недостаточно готова, поэтому снова облизала палец.
— Десять процентов от миллиардов — это миллионы.
— Умница, детка, а теперь бросай свое занятие, потому что я собираюсь одеться.
Она повернулась на бок и уперлась прямо в меня:
— Ты же обещал сделать это.
— Шарон...
— Тот человек в Нью-Йорке... Винс Тобано. Он полицейский.
— Черт возьми, да можешь ты...
— Все, что от тебя требуется, — несколько слов. Пара предложений. Ты же всю душу из меня вытряс, заставил ненавидеть себя. Почему просто не рассказать все, как есть?
Черт бы побрал мой вздыбленный член! Бессмыслица какая-то. Жаль, смеяться некому. Я потянулся к брюкам, вытащил из кармана пачку сигарет, сел на край кровати спиной к Шарон и закурил.
— Меня завербовали, — сказал я.
— Кто?
— Правительство. Прикрытие у меня было идеальное. К тому времени я уже разбогател. Из меня сделали дельца черного рынка, через мои руки проходили огромные партии, и, когда что-нибудь срывалось, моей вины в этом никто не находил, просто небрежная работа на другом конце цепочки. Я всегда принимал участие в рэкете. И только само агентство да еще парочка человек знали, что я работаю на другой стороне.
— В Нью-Йорке...
— Винс Тобано — самый честный полицейский из всех, каких тебе приходилось видеть, куколка моя. Второй, кто чуть не наложил в штанишки, — это Чет Линден, именно он командовал операцией по захвату крупной партии наркотиков. Он чуть не спятил от мысли, что я испорчу ему всю картину, и когда я передавал им гроб, то чуть не лопнул, пытаясь сдержаться и не засмеяться. Представляешь, старина Винс получит повышение, а этому идиоту Чету в Пентагоне задницу оторвут за то, что он позволил ситуации так далеко зайти! Ха! Теперь Чет не осмелится послать за мной братву с пистолетами, иначе Винс порвет его на части. Кроме того, я ведь тоже не железный, могу и рассердиться, а это даже хуже всего остального. Этот чертов синдикат потерял партию героина стоимостью миллионы долларов, великие мира сего в смятении, Семья чешет репу, раздумывая, как бы добраться до нас, хотя прекрасно знает, что это им никогда не удастся, и...
Внезапно взгляд мой упал на брюки, и Шарон повернулась поглядеть, что же так привлекло мое внимание. Карман, в который я засунул странный металлический шарик, висел в воздухе.
— ...и мне всегда хотелось трахнуть тебя, — закончил я.
— Почему?
— Потому что я люблю тебя.
— Тогда почему ты до сих пор не сделал этого?
— Ты же помолвлена. А теперь говоришь, что парень мертв.
— Неужели у тебя и правда настолько высокие моральные принципы, что ты не мог переспать со мной?
— Я предпочитаю думать именно так.
— Слюнтяй! — поддела она меня.
Я повернулся и очень нежно схватил ее за горло.
— Не говори так! — пристально поглядел я на нее.
— Тод чуть было не проговорился.
— О чем?
— Когда ты уходил на войну, одной маленькой девочке едва исполнилось десять лет, и она была единственной, кто провожал тебя до железнодорожной станции. И ты пообещал жениться на ней, когда вернешься назад, по пути заглянул в магазинчик и купил ей колечко с зеленым камушком. И она не снимала его долгие-долгие годы, пока наконец не решила, что мужчина, которого она ждет, погиб. — Шарон улыбнулась, залезла в карман блузки, вытащила оттуда глупое маленькое колечко и снова нацепила его себе на палец. — Должно быть, ужасно так долго оставаться девственницей. Надеюсь, что будет не слишком больно.
Все произошло слишком быстро, слишком нелепо, слишком хорошо. И в конце нас накрыла огромная приливная волна, пронеслась сквозь меня, смывая все старое и даря взамен новую, чудесную жизнь. Она была такой прекрасной, такой гладенькой, блондинкой и брюнеткой одновременно, изгибы ее тела сводили меня с ума, мышцы ее отвердели, и постепенно нарастало желание высвободиться, испытав потрясающий оргазм. А я был здесь, в ее маленькой комнатке, в которой она спала девочкой, в комнате, которая была так похожа на ту, в которой мой отец занимался любовью с моей матерью, и теперь все должно было встать на свои места, все налаживалось, и фабрика, и старики, и Линтон, и возвращение домой... все будет хорошо, потому что они передали мне этот маленький шарик, который перевернет весь мир.
И когда я перекатился на нее, над нами раздался голос:
— Как мило. Как мило.
Но ему не следовало повторять это во второй раз. Не надо было растягивать наслаждение и наблюдать за обнаженными телами. Слишком долго он решал, куда всадить пулю, потому что, когда за дело берется сорок пятый, он в состоянии разорвать на куски любого, кто подвернется ему на пути, а мой сорок пятый был у меня под рукой. Первый выстрел лишил его руки, а второй не оставил и воспоминаний о лице Арнольда Белла, потому что никакого лица у него больше не было. Кости вперемешку с кровью и кожей повисли на стене за обезглавленным телом, и завтра придется вызывать новых рабочих, чтобы они привели все в порядок и заделали дыру, и если мне очень повезет, то кровь не протечет сквозь трещины в полу и не испортит потолок на первом этаже.
— Что теперь? — спросил я ее.
Эхо выстрелов все еще звенело у нее в ушах. Шарон как ни в чем не бывало поглядела на безобразие, творящееся у двери, и даже бровью не повела. Она не слышала моих слов, но и так знала, о чем я спрашиваю.
Шарон улыбнулась, повернула старый медный перстенек камушком вниз, так что теперь он стал похож на дешевое обручальное кольцо.
— Хорош болтать и трахни меня наконец, — сказала она. — Как пес.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60