С. Кейбла слонялось несколько сотен наиважнейших персон, которых развлекал маленький оркестрик из десяти музыкантов.
Гул толпы все выше поднимался над звуками музыки, пока полностью не поглотил их, громкий смех, басовитое гудение и звон стаканов нарастали до тех пор, пока окончательно не заглушили оркестр. Теперь казалось, что его и вовсе нет. Сквозь прозрачную ткань просвечивали голые тела, вырезы на груди и плечах были донельзя откровенными. Прямо выставка-продажа человеческой кожи. Погладьте ее, почувствуйте ее бархатистость, ущипните, потяните, попробуйте на прочность. Запах свежих тел смешивался со стойкой вонью выгребной ямы, исходящей от всех сразу и ни от кого в отдельности. Никакого белья, попки и писки напоказ, сиськи по последнему крику моды вываливаются из вырезов, ресницы стыдливо опущены, губы влажные, взгляды томные. Полная противоположность смокингам и черным вечерним костюмам. Вооруженный нейтралитет, противостояние врагу, который владеет бесценной информацией и готов поделиться ею за возможность поближе изучить все эти прелести или потереться жаждущими удовлетворения гениталиями об упругие бедра. Маленькая пампушечка, с головы до ног увешанная бриллиантами, как раз пыталась выяснить, как один из агентов относится к подобного рода забавам.
— Я знала, что тебе не понравится, — сказала Шарон.
— Ну, все не так уж и плохо.
— Если только тебе по нраву вся эта секс-рутина.
— Больше тут ничем и не пахнет.
— Таков уж шоу-бизнес, ничего не поделаешь.
— Таков любой бизнес, киска. Когда мы сможем сбежать?
— А я-то думала, что любой, кто пожил в Европе, привык к подобного рода извращениям, — тихо рассмеялась она.
— Заокеанские жители по сравнению с нами — сущие младенцы. Нежные и неискушенные, — ответил я.
К нам подошла маленькая хорошенькая официантка с подносом, Шарон взяла предложенный стакан и протянула его мне:
— Что не так, Дог?
— Ничего. Все в порядке.
— Эти девицы снова бросают на тебя странные взгляды.
— Пошли они к черту.
— Что-то ты сегодня не в духе. — Она тронула меня за руку и улыбнулась. — Прости. Не стоило волочь тебя сюда силой.
— Никто не может заставить меня сделать что-нибудь силой, — рассмеялся я и легонько взъерошил ей волосы. — Просто много чего случилось. Дай мне прийти в себя, и все пойдет как по маслу.
— Там Ли. — Шарон мотнула головой в сторону двери. — Именно он уболтал ту английскую звезду, и она согласилась принять участие в проекте С.С.
— Кейбл и его включил в свой штат?
— Только на время съемок. Отличный выбор. Интересно только, почему это сам Ли не прыгает от восторга.
— Может, одни девочки на уме. Он еще тот ловелас. Вот для него сейчас пир так пир!
— Разве только для него?
— Я не ем из общего корыта, сладкая моя, — сказал я. — Предпочитаю свой личный обеденный стол.
— Пытаешься на что-то намекнуть?
— Не-а. Ты женщина, с которой можно поговорить начистоту. — Я поставил стакан на проплывающий мимо поднос и сделал знак принести добавки. — Когда я увижу твоего жениха?
На лице Шарон появилось отсутствующее выражение.
— Как только он сможет, так сразу же.
— Независимый парнишка.
— Да, — подтвердила она. — Вполне.
— Кому-нибудь стоит предостеречь его.
— Почему бы тебе не взять на себя эту миссию?
— Нет уж, пусть этот член сам за собой приглядывает.
— Ну вот, опять эти твои грязные словечки.
Я увидел на лице Шарон отстраненную улыбку, которая напоминала мне что-то давно забытое, и мне показалось, что время повернуло вспять, стрелки часов закрутились в обратном направлении, и прошедшие годы таяли, словно снег на солнце. Слабый зеленый стебелек подрос, подтянулся, и на нем появился первый листок, на котором явно прорисовывалась какая-то цифра, только издали было не прочесть, какая именно.
Стоило мне впасть в раздумья, как Шарон тут же утащили в другой конец комнаты. На ее месте со скоростью звука объявились две блондиночки и залепетали о чем-то своем, и мне даже пришлось улыбаться и отвечать им, пока на горизонте не появилась Мона Мерриман и в своей неподражаемой манере велела крошкам убираться подобру-поздорову, потому что я якобы всецело принадлежу ей. Перед тем как уволочь меня прочь, она с помпой представила меня нескольким друзьям.
— Что? — переспросил я.
— Да ты совсем не слушаешь!
— Прости, куколка.
— Я спросила, чего это Лаген так к тебе прицепился.
— Убей, не знаю.
Она повернула меня на сто восемьдесят градусов и встала так, чтобы никто не мог увидеть серьезного выражения ее лица.
— Можешь считать меня старой сплетницей, Дог, но перед тем, как напасть на эту денежную жилу, я была очень неплохим репортером. У Дика есть компромат, и он хочет заставить тебя ползать у него в ногах.
— Забудь об этом, Мона.
— Сынок... я же говорю тебе, я была превосходным журналистом. Мои сотрудники тоже раскопали кое-что интересное.
Странная она девица, эта Мерриман. Внезапно мягкость покинула черты ее лица, они заострились, стали жесткими, требовательными, а в глазах заплясал огонь.
— Он думает, что в Европе я был большим задирой, — сказал ей я.
— Это так?
— Не просто большим, крошка. Величайшим.
— А теперь?
— Вышел из игры.
— Во дела! По-настоящему?
Я нерешительно кивнул.
— И он может это доказать?
— Никаких шансов.
— Малыш, я могу сыграть на твоей стороне. Это будет великая журналистская песнь.
— Не стоит. Есть другая музыка, и она куда громче этой.
— И надо полагать, в ней гораздо больше металлических ноток?
— Ну, можно и так сказать.
— Грохот бронзовых тарелок?
— Бой никелированных барабанов, Мона.
— И кто же барабанщик?
— Некоторые парни родились под счастливой звездой, им все время везет, — сказал я. — Пошли присоединимся к остальным.
— Тебе вряд ли захочется.
— Почему это?
— Там Кросс и Шейла Макмилланы. Кажется, он очень обеспокоен всем этим мероприятием.
— Только вот сделать он все равно ничего не может, правда ведь?
— Теперь уже не может, ведь твои братья успели одобрить проект, — сжала мне руку Мона. — А ты и в самом деле задал им жару.
— Ерунда, небольшие услуги обществу, только и всего.
— А я слышала, что это был чистой воды шантаж.
— Что делать, если по-другому до моих родственничков не доходит.
— Как бы я хотела заполучить тебя к себе в постель, Догги.
— Но я же не плюшевый мишка, Мона.
— Ты даже лучше вибратора, малыш.
— Да ты, крошка моя, затейница! Чем еще развлекаешься на досуге? — захохотал я и обнял ее за плечи.
— В основном забавляюсь с детками, которые готовы на все, лишь бы выпал тот единственный шанс, который ты только что упустил. Они ведь знают, что в результате я пополню их альбом с газетными вырезками статеечкой-другой про них, любимых.
— Что ж, тогда, пожалуй, напиши мой портрет.
— Да с тебя никто даже зарисовку еще не делал, Догги. Ты не в то время родился, твоя эпоха давно канула в Лету.
— Тонкая у тебя, однако, натура.
— За всю неделю никто не удосужился сделать мне столь шикарный комплимент. Что правда, то правда. Может, именно поэтому ты мне и нравишься. А теперь будь умным мальчиком, убирайся отсюда вместе со своей белокурой крошкой. Что-то наша льдинка начала слишком часто поглядывать в твою сторону, все признаки налицо.
— Какая льдинка?
— Шейла Макмиллан. Я старая кошка, гораздо старше тебя, Дог. Мне достаточно одного намека, чтобы понять, что за ним кроется.
Годы брали свое. Я устал, был раздражен, и вся эта чепуха мне уже давно не казалась забавной. Я думал, что вышел из игры, но не тут-то было. Это все равно что перепутать привидевшийся сон с реальностью, а потом проснуться и оказаться совсем в другом месте и в другое время. Яркий, но холодный солнечный свет наполняет комнату, и ты понимаешь, что это был всего лишь сон, а реальность — она одна: приговор судьи — реальность и твое нынешнее прибежище — реальность, и если подождать еще немного, то можно услышать шаги в коридоре, почувствовать, как касаются твоей ноги ледяные ножницы, разрезающие штанину брюк, и как лезвие выбривает на твоей черепушке маленький участок. А если подождать еще немного, то на твою голову натянут капюшон, а под него подсунут крохотную металлическую пластинку, а потом кто-нибудь включит рубильник, и ток резво побежит по проводам, по твоему телу, и мир превратится в один полыхающий костер из непереносимой боли, и ты можешь попрощаться со своей несчастной жизнью.
Или жизнь и память становятся настолько устойчивыми в тот последний момент, что ты просто перейдешь из одного мира в другой, мир чистейшей агонии, где ты будешь способен почувствовать запах собственной горящей плоти и ощутить, как спазмы скручивают твои мускулы в узлы? Неужели это именно так?
Может, я слишком часто видел, как они умирают. Может, слишком часто стоял в очереди на смерть. Не следует думать об этом вот так. Или я думал не о себе? Я всегда верил, что они уходят тихо, понимая, что их время настало, и даже рады покинуть этот мир, чтобы поскорее избавиться от всего, что привело их к последней черте. Двое из них даже улыбнулись мне, потому что в конечном счете колесо может повернуться, и тогда я окажусь в самом низу. Они понимали это. Я продержался дольше других, но теперь настало время последней, девятой подачи, счет равный, двое выбыли, на базе — никого, и я стою с битой в руках, а за мной трибуна, до отказа набитая чужими болельщиками.
Бита у Келли. Забудьте про Кейси. Теперь дело за Келли.
— О чем это ты так задумался? — поинтересовалась Шарон.
— О том, какого черта ты не надела хоть какое-нибудь белье.
— После всех этих голых дамочек я — воплощение целомудрия, — парировала она.
— Только не в этом шифоновом пеньюаре, под которым абсолютно ничего.
— Да ты даже не прикоснулся ко мне. Откуда же тебе это известно?
— Я же не слепой, детка. Видел мельком.
— Понравилось? — растянула она губы в улыбке.
— До чертиков. Так что вам лучше поостеречься, милая девственница.
Она протянула мне чашку кофе, насыпала туда сахару и разбавила молоком.
— Неужели моя девственная плева действует на тебя как красная тряпка на быка?
— Не городите чепуху, дамочка. Через некоторое время она окаменеет, и все дела.
— А медицина утверждает обратное.
— Ну, тогда полностью атрофируется, — подвел я итог.
Она снова одарила меня своей необыкновенной улыбкой и уселась напротив, выставив на обозрение свои прелестные скрещенные ножки. Пеньюар распахнулся, открыв их выше некуда, глаза смеялись.
— Сколько у тебя было женщин, Дог?
— Достаточно. — Я отхлебнул кофе и обжег рот.
— Девственницы?
— Им несть числа.
— И все же, сколько? Хоть примерно?
— Что за вопросы? Кончай...
— Давай навскидку.
— Может, дюжина. Я никогда не был охоч до девственниц. Каждый раз — простая случайность, несчастное стечение обстоятельств.
— Это больно?
— Откуда мне-то знать?
— Ну, они кричали?
Я снова обжег рот, отставил чашку и потянулся за сигаретой.
— Когда я укладываю кого-то в постель, то можно не сомневаться, что любая закричит. — Я решил, что подобный ответ шокирует Шарон и она заткнется наконец, но это только подхлестнуло ее.
— Я имела в виду первый раз.
Даже сигаретный дым казался обжигающим. Я затянулся еще разок и затушил бычок.
— Нет. Когда я понимал, что до меня у них никого не было, я шел испытанным путем. Они наслаждались каждой секундой и умоляли не останавливаться. Просили еще и еще. Мне известны все трюки, все уловки, все приемы, начиная с прелюдии и заканчивая послесловием. Гром меня разрази, если я позволю кому-то другому сделать это с тобой.
— Мне тоже известны кое-какие трюки.
— Да уж, наслышан. Помню, как ты поведала об этом Раулю в день нашего знакомства.
— Ревнуешь?
— Не-а. Даже восхищаюсь твоим отношением к этому делу. Люблю полное взаимопонимание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
Гул толпы все выше поднимался над звуками музыки, пока полностью не поглотил их, громкий смех, басовитое гудение и звон стаканов нарастали до тех пор, пока окончательно не заглушили оркестр. Теперь казалось, что его и вовсе нет. Сквозь прозрачную ткань просвечивали голые тела, вырезы на груди и плечах были донельзя откровенными. Прямо выставка-продажа человеческой кожи. Погладьте ее, почувствуйте ее бархатистость, ущипните, потяните, попробуйте на прочность. Запах свежих тел смешивался со стойкой вонью выгребной ямы, исходящей от всех сразу и ни от кого в отдельности. Никакого белья, попки и писки напоказ, сиськи по последнему крику моды вываливаются из вырезов, ресницы стыдливо опущены, губы влажные, взгляды томные. Полная противоположность смокингам и черным вечерним костюмам. Вооруженный нейтралитет, противостояние врагу, который владеет бесценной информацией и готов поделиться ею за возможность поближе изучить все эти прелести или потереться жаждущими удовлетворения гениталиями об упругие бедра. Маленькая пампушечка, с головы до ног увешанная бриллиантами, как раз пыталась выяснить, как один из агентов относится к подобного рода забавам.
— Я знала, что тебе не понравится, — сказала Шарон.
— Ну, все не так уж и плохо.
— Если только тебе по нраву вся эта секс-рутина.
— Больше тут ничем и не пахнет.
— Таков уж шоу-бизнес, ничего не поделаешь.
— Таков любой бизнес, киска. Когда мы сможем сбежать?
— А я-то думала, что любой, кто пожил в Европе, привык к подобного рода извращениям, — тихо рассмеялась она.
— Заокеанские жители по сравнению с нами — сущие младенцы. Нежные и неискушенные, — ответил я.
К нам подошла маленькая хорошенькая официантка с подносом, Шарон взяла предложенный стакан и протянула его мне:
— Что не так, Дог?
— Ничего. Все в порядке.
— Эти девицы снова бросают на тебя странные взгляды.
— Пошли они к черту.
— Что-то ты сегодня не в духе. — Она тронула меня за руку и улыбнулась. — Прости. Не стоило волочь тебя сюда силой.
— Никто не может заставить меня сделать что-нибудь силой, — рассмеялся я и легонько взъерошил ей волосы. — Просто много чего случилось. Дай мне прийти в себя, и все пойдет как по маслу.
— Там Ли. — Шарон мотнула головой в сторону двери. — Именно он уболтал ту английскую звезду, и она согласилась принять участие в проекте С.С.
— Кейбл и его включил в свой штат?
— Только на время съемок. Отличный выбор. Интересно только, почему это сам Ли не прыгает от восторга.
— Может, одни девочки на уме. Он еще тот ловелас. Вот для него сейчас пир так пир!
— Разве только для него?
— Я не ем из общего корыта, сладкая моя, — сказал я. — Предпочитаю свой личный обеденный стол.
— Пытаешься на что-то намекнуть?
— Не-а. Ты женщина, с которой можно поговорить начистоту. — Я поставил стакан на проплывающий мимо поднос и сделал знак принести добавки. — Когда я увижу твоего жениха?
На лице Шарон появилось отсутствующее выражение.
— Как только он сможет, так сразу же.
— Независимый парнишка.
— Да, — подтвердила она. — Вполне.
— Кому-нибудь стоит предостеречь его.
— Почему бы тебе не взять на себя эту миссию?
— Нет уж, пусть этот член сам за собой приглядывает.
— Ну вот, опять эти твои грязные словечки.
Я увидел на лице Шарон отстраненную улыбку, которая напоминала мне что-то давно забытое, и мне показалось, что время повернуло вспять, стрелки часов закрутились в обратном направлении, и прошедшие годы таяли, словно снег на солнце. Слабый зеленый стебелек подрос, подтянулся, и на нем появился первый листок, на котором явно прорисовывалась какая-то цифра, только издали было не прочесть, какая именно.
Стоило мне впасть в раздумья, как Шарон тут же утащили в другой конец комнаты. На ее месте со скоростью звука объявились две блондиночки и залепетали о чем-то своем, и мне даже пришлось улыбаться и отвечать им, пока на горизонте не появилась Мона Мерриман и в своей неподражаемой манере велела крошкам убираться подобру-поздорову, потому что я якобы всецело принадлежу ей. Перед тем как уволочь меня прочь, она с помпой представила меня нескольким друзьям.
— Что? — переспросил я.
— Да ты совсем не слушаешь!
— Прости, куколка.
— Я спросила, чего это Лаген так к тебе прицепился.
— Убей, не знаю.
Она повернула меня на сто восемьдесят градусов и встала так, чтобы никто не мог увидеть серьезного выражения ее лица.
— Можешь считать меня старой сплетницей, Дог, но перед тем, как напасть на эту денежную жилу, я была очень неплохим репортером. У Дика есть компромат, и он хочет заставить тебя ползать у него в ногах.
— Забудь об этом, Мона.
— Сынок... я же говорю тебе, я была превосходным журналистом. Мои сотрудники тоже раскопали кое-что интересное.
Странная она девица, эта Мерриман. Внезапно мягкость покинула черты ее лица, они заострились, стали жесткими, требовательными, а в глазах заплясал огонь.
— Он думает, что в Европе я был большим задирой, — сказал ей я.
— Это так?
— Не просто большим, крошка. Величайшим.
— А теперь?
— Вышел из игры.
— Во дела! По-настоящему?
Я нерешительно кивнул.
— И он может это доказать?
— Никаких шансов.
— Малыш, я могу сыграть на твоей стороне. Это будет великая журналистская песнь.
— Не стоит. Есть другая музыка, и она куда громче этой.
— И надо полагать, в ней гораздо больше металлических ноток?
— Ну, можно и так сказать.
— Грохот бронзовых тарелок?
— Бой никелированных барабанов, Мона.
— И кто же барабанщик?
— Некоторые парни родились под счастливой звездой, им все время везет, — сказал я. — Пошли присоединимся к остальным.
— Тебе вряд ли захочется.
— Почему это?
— Там Кросс и Шейла Макмилланы. Кажется, он очень обеспокоен всем этим мероприятием.
— Только вот сделать он все равно ничего не может, правда ведь?
— Теперь уже не может, ведь твои братья успели одобрить проект, — сжала мне руку Мона. — А ты и в самом деле задал им жару.
— Ерунда, небольшие услуги обществу, только и всего.
— А я слышала, что это был чистой воды шантаж.
— Что делать, если по-другому до моих родственничков не доходит.
— Как бы я хотела заполучить тебя к себе в постель, Догги.
— Но я же не плюшевый мишка, Мона.
— Ты даже лучше вибратора, малыш.
— Да ты, крошка моя, затейница! Чем еще развлекаешься на досуге? — захохотал я и обнял ее за плечи.
— В основном забавляюсь с детками, которые готовы на все, лишь бы выпал тот единственный шанс, который ты только что упустил. Они ведь знают, что в результате я пополню их альбом с газетными вырезками статеечкой-другой про них, любимых.
— Что ж, тогда, пожалуй, напиши мой портрет.
— Да с тебя никто даже зарисовку еще не делал, Догги. Ты не в то время родился, твоя эпоха давно канула в Лету.
— Тонкая у тебя, однако, натура.
— За всю неделю никто не удосужился сделать мне столь шикарный комплимент. Что правда, то правда. Может, именно поэтому ты мне и нравишься. А теперь будь умным мальчиком, убирайся отсюда вместе со своей белокурой крошкой. Что-то наша льдинка начала слишком часто поглядывать в твою сторону, все признаки налицо.
— Какая льдинка?
— Шейла Макмиллан. Я старая кошка, гораздо старше тебя, Дог. Мне достаточно одного намека, чтобы понять, что за ним кроется.
Годы брали свое. Я устал, был раздражен, и вся эта чепуха мне уже давно не казалась забавной. Я думал, что вышел из игры, но не тут-то было. Это все равно что перепутать привидевшийся сон с реальностью, а потом проснуться и оказаться совсем в другом месте и в другое время. Яркий, но холодный солнечный свет наполняет комнату, и ты понимаешь, что это был всего лишь сон, а реальность — она одна: приговор судьи — реальность и твое нынешнее прибежище — реальность, и если подождать еще немного, то можно услышать шаги в коридоре, почувствовать, как касаются твоей ноги ледяные ножницы, разрезающие штанину брюк, и как лезвие выбривает на твоей черепушке маленький участок. А если подождать еще немного, то на твою голову натянут капюшон, а под него подсунут крохотную металлическую пластинку, а потом кто-нибудь включит рубильник, и ток резво побежит по проводам, по твоему телу, и мир превратится в один полыхающий костер из непереносимой боли, и ты можешь попрощаться со своей несчастной жизнью.
Или жизнь и память становятся настолько устойчивыми в тот последний момент, что ты просто перейдешь из одного мира в другой, мир чистейшей агонии, где ты будешь способен почувствовать запах собственной горящей плоти и ощутить, как спазмы скручивают твои мускулы в узлы? Неужели это именно так?
Может, я слишком часто видел, как они умирают. Может, слишком часто стоял в очереди на смерть. Не следует думать об этом вот так. Или я думал не о себе? Я всегда верил, что они уходят тихо, понимая, что их время настало, и даже рады покинуть этот мир, чтобы поскорее избавиться от всего, что привело их к последней черте. Двое из них даже улыбнулись мне, потому что в конечном счете колесо может повернуться, и тогда я окажусь в самом низу. Они понимали это. Я продержался дольше других, но теперь настало время последней, девятой подачи, счет равный, двое выбыли, на базе — никого, и я стою с битой в руках, а за мной трибуна, до отказа набитая чужими болельщиками.
Бита у Келли. Забудьте про Кейси. Теперь дело за Келли.
— О чем это ты так задумался? — поинтересовалась Шарон.
— О том, какого черта ты не надела хоть какое-нибудь белье.
— После всех этих голых дамочек я — воплощение целомудрия, — парировала она.
— Только не в этом шифоновом пеньюаре, под которым абсолютно ничего.
— Да ты даже не прикоснулся ко мне. Откуда же тебе это известно?
— Я же не слепой, детка. Видел мельком.
— Понравилось? — растянула она губы в улыбке.
— До чертиков. Так что вам лучше поостеречься, милая девственница.
Она протянула мне чашку кофе, насыпала туда сахару и разбавила молоком.
— Неужели моя девственная плева действует на тебя как красная тряпка на быка?
— Не городите чепуху, дамочка. Через некоторое время она окаменеет, и все дела.
— А медицина утверждает обратное.
— Ну, тогда полностью атрофируется, — подвел я итог.
Она снова одарила меня своей необыкновенной улыбкой и уселась напротив, выставив на обозрение свои прелестные скрещенные ножки. Пеньюар распахнулся, открыв их выше некуда, глаза смеялись.
— Сколько у тебя было женщин, Дог?
— Достаточно. — Я отхлебнул кофе и обжег рот.
— Девственницы?
— Им несть числа.
— И все же, сколько? Хоть примерно?
— Что за вопросы? Кончай...
— Давай навскидку.
— Может, дюжина. Я никогда не был охоч до девственниц. Каждый раз — простая случайность, несчастное стечение обстоятельств.
— Это больно?
— Откуда мне-то знать?
— Ну, они кричали?
Я снова обжег рот, отставил чашку и потянулся за сигаретой.
— Когда я укладываю кого-то в постель, то можно не сомневаться, что любая закричит. — Я решил, что подобный ответ шокирует Шарон и она заткнется наконец, но это только подхлестнуло ее.
— Я имела в виду первый раз.
Даже сигаретный дым казался обжигающим. Я затянулся еще разок и затушил бычок.
— Нет. Когда я понимал, что до меня у них никого не было, я шел испытанным путем. Они наслаждались каждой секундой и умоляли не останавливаться. Просили еще и еще. Мне известны все трюки, все уловки, все приемы, начиная с прелюдии и заканчивая послесловием. Гром меня разрази, если я позволю кому-то другому сделать это с тобой.
— Мне тоже известны кое-какие трюки.
— Да уж, наслышан. Помню, как ты поведала об этом Раулю в день нашего знакомства.
— Ревнуешь?
— Не-а. Даже восхищаюсь твоим отношением к этому делу. Люблю полное взаимопонимание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60