И закричала:
- Пауль! Пауль! Смотри!
Я обернулся и взглянул в окно. От ужаса меня передернуло, будто от удара
током: за окошком в струях дождя я увидел грузную фигуру в зюйдвестке и
робе. Лицо совсем рядом с разбитым стеклом, было худым и бледным, а глаза,
эти незабываемые, водянисто-серые глаза без взгляда, без всякого выражения,
смотрели на нас, мимо нас, сквозь нас. Силуэт расплывался, как сгусток
тумана, как черный смерч. Но не узнать его было невозможно - это был Рейн.
Внезапно видение отодвинулось и исчезло в пелене дождя.
Мы судорожно сели и принялись приводить себя в порядок, как дети,
застигнутые врасплох. Я ждал, что дверь отворится и человек войдет, но никто
не входил. Я машинально поднялся и выглянул. Никого! Я вышел под дождь и
внимательно осмотрелся.
Остров был пуст. Как большой хмурый тролль, он будто уселся на корточки,
подставив мохнатую спину дождю - эта мокрая, поросшая травкой спина
горбилась справа от меня, а слева была голая каменистая бухта с нашей
лодкой, уныло-одинокой на прибрежной гальке у самой полосы прибоя. Никакого
другого "плавсредства" с этой стороны островка видно не было. Я возвратился
к Монике.
- Видимо, он деликатный человек, - сказал я, как можно спокойнее. -
Понял, что помешал и предпочел удалиться. А может, он застенчив по натуре.
Но Моника была сильно испугана. Глядя на меня широко раскрытыми глазами,
она прошептала:
- Ты видел, кто это? Это же тот самый тип, которого боится Лиззи! А
помнишь, как испугалась его наша лошадь?
- Ну конечно, это бедняга Рейн. Ну и что? Разве можно так пугаться? Он
просто чокнутый, ненормальный, и все. Уверяю тебя, ничего страшного...
Я сел рядом и обнял ее. Она дрожала.
- Что он тут делал?
- Наверное, как и мы... Причалил, чтобы спрятаться от дождя. Что тут
страшного, моя радость?
- Но ведь он не вошел!
- Я же тебе говорю: постеснялся. Увидел, что мы тут вдвоем, и решил не
мешать... Хороший, добрый дядя, можно сказать, джентльмен...
Я и сам понимал, что слова мои звучат не совсем естественно. А Моника
вдруг задала вопрос, которого я боялся:
- Ты видел, на чем он приехал? Его лодку? Надо было ответить. И я сказал:
- Нет, не видел. Но остров большой. Он, наверное, подплыл с другой
стороны. Будем надеяться, он найдет, где укрыться от дождя.
Я произнес это сухим, деловитым тоном, не только чтобы успокоить Монику.
Страх застрял в моем собственном сердце острой холодной занозой. Я прекрасно
ее понимал... И ее, и Лиззи, и нашу лошадку. Этот страх коренился в глубинах
подсознания, древний страх человека перед всем непонятным, непознанным,
неподвластным, как боязнь грозы или огромного бушующего океана, или страх
животного перед огнем, он всегда будет жить в народной фантазии, жить и
производить на свет все новых чудовищ. Кто этот Рейн? Обыкновенный рыбак?
Конечно, рыбак, просто немножечко ненормальный. Многие, кстати, боятся
сумасшедших...
Монику все еще бил озноб. Я обнял ее покрепче и тихо прошептал:
- Ну, все, моя девочка... Моя маленькая, славная девочка... Нам не
страшен серый волк! Мы отважные, храбрые поросята - верно?
Она, наконец, улыбнулась и благодарно кивнула. Я, естественно, вновь
оказался в своей прежней роли доброго дядюшки. Неожиданно возникший,
волшебный новый контакт был нарушен. Но, честно говоря, я был даже рад...
Да, я был от души благодарен этому Рейну за его появление. Так или иначе,
этот тип помешал мне совершить непоправимое. Как бы тогда я взглянул в глаза
Арне? Да и теперь-то...
Тем временем за окошком стало светлее, а еще через несколько минут дождь
совсем прекратился. Солнце пробилось сквозь тучи.
Моника мягко высвободилась и встала.
- Поедем, - сказала она. - Надо скорее возвращаться. Когда мы уже были в
лодке, она тронула меня за руку.
- Пауль, забудем, что тут произошло. Я была не в себе. У меня сегодня с
утра не в порядке нервы. И, пожалуйста, сделай одолжение, никому ни о чем не
рассказывай.
- Разумеется, - ответил я. - Ничего и не было. Во всяком случае, не было
ничего такого, что я мог бы занести в свой дневник галантных похождений. Я,
знаешь ли, люблю описывать свои донжуанские победы, чтобы потом развлекать
друзей в пьяной компании. Но я не хвастун. И с тобой у меня ничего не вышло.
Так что можешь не беспокоиться.
- Пауль, не надо так... Ты прекрасно знаешь, я не хотела тебя обидеть.
Но мне было скверно. Да, очень скверно было у меня на душе. Чтобы
согреться, я сел на весла и греб нарочито сильными, резкими рывками. Мы
медленно огибали проклятый остров. Потревоженный тролль уснул, подставляя
солнцу горы мускулов. Я смотрел на него с неприязнью: странные нелепые
возвышения торчали повсюду, как клубни картофеля. Меж крутых скал было
несколько бухт, куда могла причалить небольшая рыбацкая лодка. Но никакой
лодки я не обнаружил.
На всем пути мы не сказали друг другу ни единого слова. Моника сидела
почти неподвижно и смотрела вдаль. Она то и дело поправляла платье и
особенно строго следила за подсохшей юбкой. Я старательно работал веслами.
Чайки кружили над нами и орали отвратительными голосами. Внезапно у меня
сжалось сердце, я почувствовал тупую, гнетущую боль. Ах, это проснулась моя
совесть, меня терзал стыд... Что же за гадость такая?
"Эх, Пауль, Пауль! - подумалось мне, - Друг позвал тебя на помощь, а ты,
скотина, пытался соблазнить его девушку! Как ты теперь поведешь себя с Арне?
Взрослый человек, уж давно не мальчик! Стыдно, Пауль Рикерт".
- Спасибо, Пауль! - произнесла Моника, выбравшись на причал. - Ты меня
замечательно покатал!
Она, видно, заметила кислое выражение моей физиономии и тихо добавила:
- Не надо расстраиваться: все было прекрасно. И мы можем все повторить,
когда на небе не будет ни единого облачка...
* * *
Арне возвратился домой лишь под вечер. При виде меня он подошел и положил
руку мне на плечо. У меня засосало под ложечкой. Но не мог же он знать! К
счастью, это была ложная тревога. С добродушной улыбкой он произнес:
- Мой дорогой управляющий! Настало время приступать к исполнению
обязанностей, которые ты соблаговолил на себя принять. Я, видишь ли,
совершенно забыл про лошадь. С голоду она конечно не померла, она, по-моему,
привыкла жить на подножном корму, но все же неплохо было бы ее найти,
завести в стойло, задать ей овса и воды, ну и... по возможности привести в
порядок. Конюха-то мы уволили. Все необходимое есть в конюшне. Там и
гребень, и скребница, и уздечка. Ты видел. Ты ведь умеешь обращаться с
лошадьми?
- Да, конечно, Арне! - пробормотал я. - Я все сделаю. Я был рад
возможности поработать и хоть как-то загладить свою вину. Но когда через
полчаса я стоял перед лошадью, занимаясь ее гривой, я неожиданно осознал
ужасную истину. Я влюблен в Монику. Я безумно, страстно, ревниво любил ее
уже очень давно. Я, Пауль Рикерт, который всегда дорожил мужской дружбой, по
уши влюбился в невесту своего друга, в то время, как моя несомненная
надежность в подобного рода вещах была буквально притчей во языцех и опорой
моей репутации! Смех, ей Богу! И что же теперь делать? Я не мог уехать - все
решили бы, что я просто струсил, испугался грядущей ночи в желтой комнате...
Нет, это решительно невозможно. Но сколько же можно скрывать свои чувства и
обманывать друга? Сколько, наконец, может живой человек противиться
искушению? Это во многом зависело от Моники.
Что с ней сегодня? Почему она предложила поехать кататься? Может, ей тоже
хотелось побыть со мной наедине? Любит она меня? Любила ли Арне? Возможно,
она его не разлюбила, и все это было лишь слабостью, естественной
пассивностью перепуганной девушки, оказавшейся во власти мужчины. Недаром
она поспешила принять строгий тон и даже сказала: забудь. Потом она, правда,
опять меня вроде бы обнадежила, но тут-то могла быть другая причина -
сочувствие, жалость...
Да, приходилось признать, что Моника для меня была - "терра инкогнито".
Казалось, в ней жили два разных существа, и она, независимо от собственной
воли, проявлялась то так, то эдак. Но если одно - лишь личина, маска, то не
открылось ли ее истинное лицо предо мной в убогой рыбачьей хижине, на старых
сетях, на дощатом полу, согретое и разбуженное моими собственными руками? И
снова во мне бушевало жаркое алое пламя...
Видно, мое возбуждение, вызванное рисующимися мне фантастическими
картинами, передалось старой лошади: она явно занервничала.
- Ну-ну, успокойся, старушка! - сказал я вслух и похлопал ее по крупу. -
Ты ведь не жеребенок! Почтенная, пожилая кобыла - и такие дела... Или ты
воображаешь, что твои предки были горячими арабскими скакунами?
Но лошадь ответила мне перепуганным ржанием и даже попыталась встать на
дыбы, да так резво, что выбила у меня из рук гребень. Прижав уши, она
таращилась в распахнутую дверь конюшни.
- Черт тебя побери! - рявкнул я на нее и оглянулся. У конюшни стояли
двое.
- Мы вам кажется помешали, милый Рикерт? Голос Пале с красивыми
модуляциями подействовал успокаивающе если не на лошадь, то хоть на меня. Я
вышел из конюшни и прикрыл за собой дверь.
- Никоим образом, господин Пале! - ответил я. - Рад вас видеть! Чем могу
служить?
Рядом с Пале стоял чрезвычайно своеобразный субъект. Горбатый и
перекошенный - одно его плечо было значительно выше другого, с
непропорционально большими руками, болтавшимися на уровне колен, ни дать ни
взять рачьи клешни, - с широким, плоским, монголоидным лицом, неравномерно
заросшим реденькой недельной щетиной, и глазками-щелочками, запрятанными в
складках кожи. Его глаза казались светлыми, почти желтыми, а взгляд был
колючий, недобрый. На нем был большой и бесформенный прорезиненный балахон,
хотя давно уже жарко светило солнце и на небе не оставалось ни облачка.
- Этот господин желает переговорить с Краг-Андерсеном, - пояснил Пале. -
Позвольте представить: Эйвинд Дорум, прежний владелец дома.
Дорум протянул мне свою клешню, я назвал свое имя, и мы обменялись
рукопожатием. Несмотря на жару, рука его была холодной.
- Нужно поговорить! - буркнул он. - Важное дело к Краг-Андерсену.
Срочное!
К моему удивлению, левое веко у него вдруг поднялось, и глаз сделался
совершенно круглым.
- Краг-Андерсен дома, - невозмутимо ответил я, стараясь действовать как
заправский мажордом. - Позвольте, я вас провожу.
Провожая посетителя к крыльцу (как будто это не был его родной дом!), я
снова услышал отчаянный вопль нашей лошади. А когда вернулся к конюшне, Пале
стоял у окошка и смотрел внутрь. Лошадь вопила, будто ее режут.
- Необыкновенно нервное животное! - обратился ко мне Пале с улыбкой. - В
самом деле, что ее так нервирует? Лошади - весьма любопытные существа, на
редкость чуткие... Вам не кажется, что они как-то связаны с потусторонними
силами, с нижними мирами? Недаром в народных поверьях у черта обязательно
есть лошадиное копыто.
Вы не зайдете к нам выпить чашечку кофе? - быстро спросил я, чтобы только
не слушать новую лекцию о сатанизме. При всем моем любопытстве, этот человек
теперь был мне решительно несимпатичен.
- Благодарю, в другой раз! - ответил он с легким поклоном. - Я должен
вернуться к своей работе. Я вышел немного подышать и увидел Дорума. И пошел
вместе с ним: я надеялся услышать что-то новенькое о капитане Корпе.
- Ну, и как?
- Дорум, знаете ли, не слишком общителен. Но все же, кое-что любопытное
он мне сообщил. Как вы знаете, согласно легенде, шхуна "Кребс" по уговору с
дьяволом должна платить выкуп каждые семь лет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33