– Постой, Джек, дай докончить! Значит, после этого Эвелин и Стэнли зовут меня в спальню. И тут Эвелин говорит, что еще никогда в своей жизни не испытывала такого унижения. Боже мой, она плаката! Говорила, что на вечер были приглашены такие важные люди, а ее собственный брат оскорбил ее. Так и сказала: «Оскорбил!» А Стэнли говорил: «Чарли, лучше бы тебе уйти. Сейчас же». Ну, я им говорю: «Спокойно, спокойно. Уже ухожу: не хочу оставаться в доме, где целая толпа жидов-антисемитов!» В общем, я вылетел оттуда пулей, а на следующий день Эвелин приходила ко мне извиняться, а через день Стэнли приходил. Обоих я послал к чертовой матери. Тогда они уговорили Уэнди прийти ко мне. Сам знаешь, я всегда питал слабость к твоей дочурке, еще с тех пор, как ей было четыре года и она каталась у меня на шее и называла меня «дядюска Цялли». Уэнди, конечно же, поговорила со мной, все это дело загладила, так что теперь мы вновь одна семья – такая большая и счастливая. Да только, знаешь ли, Джек, с тех пор Стэн и Эвелин уже не звали меня к себе в гости. Знают, наверное, что не пойду, даже если позовут.
– Очень жаль, Чарли. Ведь вы с Эвелин были так близки.
– Да, но все меняется. Она уж точно не та. Теперь у нее со Стэнли совсем другие расклады: Бель-Эйр, Палм-Спрингс, в Швейцарию ездят на лыжах кататься. Это в Швейцарию-то! Боже, я и не подозревал, что евреи на лыжах гоняют. – Чарли покачал головой. – Нет, Джек, это совсем не то, что раньше. А помнишь, как бывало: я с Дот (упокой Господь ее душу), ты с Эв, а Кэрол с этим – кто у нее тогда был-то? – все вместе хаживали к Сан-Педро и каждый год смотрели парад рыболовов в порту? А помнишь, как на моей старой развалюхе в Лас-Вегас ездили? Тогда стакашек можно было пропустить за двадцать пять центов, а на Фрэнка Синатру поглазеть долларов за двенадцать – пятнадцать, плюс обед и все такое прочее. А когда там разузнали, что ты коп, то вообще часто и на халяву сиживали. Вот это времечко было, а, Джек?
Они подошли ко входу, и тут фигуристая брюнетка в накрахмаленном халате медсестры остановила их предупредительным, но не допускающим возражений жестом.
– Будьте добры назваться, джентльмены. – Она сладко улыбнулась.
– Я – Голд, а со мною Виганд.
С минуту она изучала лист бумаги, прикрепленный зажимом к стальной дощечке.
– Так, так. Значит, вы – Джек, а вы – Чарли.
– Прямое попадание! – констатировал Чарли.
Она обернулась и взяла со столика два прозрачных пластмассовых браслета. Выудив из кармана маленький перфоратор, она застегнула один из браслетов на запястье у Чарли.
– А это что еще за чертовщина? – спросил тот.
– Это пропуск в больницу, господа. А это, – освободив проход, она махнула рукой в сторону переполненного зала, – тематическая бар мицва, посвященная, конечно же, врачам.
Весь зал и впрямь был украшен таким образом, что создавалось впечатление больницы. Все сияло белизной: столы, стулья, бумажные декорации. На стенах висели медицинские таблицы и диаграммы. Между столами были установлены мощные лампы из операционной. Официанты и официантки, наряженные медсестрами, санитарами и врачами, развозили по залу капельницы, наполненные гавайским пуншем. Они нажимали на пластмассовые трубочки, и струйки красного сока брызгали прямо в стаканы детям – те визжали от восторга. В других капельницах была текила с земляничным соком, розовое шампанское и «розэ» для взрослых. Закуска подавалась – вернее, подкатывалась – на металлических больничных столиках. Два-три комедийных актера из сериала «Санта-Где-Нас-Нет» (его крутят по каналу Эн-би-си) стояли у будки фотографа, где их снимали на память с детьми. Всем раздавали градусники с именем Питера Марковица и датой праздника – они предназначались для размешивания напитков. Детишки помладше играли во врачей – прослушивали друг друга игрушечными пластмассовыми стетоскопами (каждому вручили по одному). Подростки мерили себе пульс, сверяясь с хромированными часами, полученными сегодня в подарок в праздничной обертке, да еще и с надписанными карточками. На всех часах были выгравированы имя одаряемого и дата.
– Врачи все, что ли? – хмыкнул Чарли. – С чего бы это.
– Но ведь отец у мальчика доктор, – ответила «медсестра», защелкивая браслет-пропуск на запястье у Голда. – Можно подумать, вы не знаете этого!
– Это Стэнли-то? – фыркнул Чарли. – Какой он, к черту, доктор?! Врачи людей лечат, сражаются с болезнью. А Стэнли косметолог, гример.
«Медсестра» взглянула на них очень недружелюбно.
– Простите, нам надо пойти выпить немного, – сказал Голд, беря Чарли под руку.
– Одну минуту, джентльмены! – «Медсестра» проворно щелкнула пальцами. Двое молодых людей в белых халатах – хотя они скорее смахивали на пехотинцев из линии обороны – подкатили к ним носилки на колесах и инвалидное кресло.
– Сейчас санитары доставят вас к вашим местам.
Голд и Чарли изумленно уставились на эти приспособления, а затем – на «медсестру».
– Вы что, издеваетесь? – сказал Чарли.
«Медсестра» вздохнула, придвинулась к ним поближе и заговорила еле слышным сердитым шепотом:
– Слушайте, вы, идиоты! Да у меня есть карточки САГ, АФТРА и «Эквити».
А играть я могу так, что Мэрил Стрип за пояс заткну, да и вообще за весь год я недели три проработала. Прекрасный способ заработать на жизнь и, как правило, не очень трудный – пока не нарвешься на парочку старперов, которые захотят осложнить тебе жизнь, поскольку никому другому этого сделать уже не могут! Так окажите мне маленькую услугу: будьте пай-мальчиками и не мешайте мне делать свою работу.
Голд и Чарли переглянулись. Голд ответил:
– Ну, раз вы так любезно нас просите... – И улегся на носилки.
– Ну ладно уж. – Чарли уселся в инвалидное кресло.
«Медсестра» улыбнулась.
– Какое приятное совпадение, господа. Вы оба будете сидеть за столом номер двадцать семь.
– Эй, ну мы же хорошо себя вели! – запротестовал Голд. – Отвезите нас в бар хотя бы.
– И немедленно! Мальчики, – обратилась она к юным толстощеким атлетам. – Отвезите этих пациентов в бар, им надо подлечиться. Всего хорошего, джентльмены, развлекайтесь.
Пока их везли сквозь разбегающуюся в стороны толпу, Чарли наклонился к Голду и сказал:
– Ну, я доложу тебе, от этой сучьей шиксы прямо холодом веет! Попробуй затащить ее вечерком домой и устроить ей штоп , так наутро с отмороженным концом проснешься. Уж поверь мне!
По мере их продвижения по шумному залу Голд замечал, что люди узнают его, толкают локтями соседей, шепчут им что-то на ухо. Похоже, что Великая Тайна была не такой уж и тайной. Возле бара в противоположном конце зала Голд, чувствуя себя изрядным идиотом, соскользнул с носилок и повернулся к толпе спиной. Бармену он заказал два двойных виски.
– Спасибо, – сказал Чарли.
– Л-хайим!
– Л-хайим!
Прислонившись спиной к стойке, Чарли обвел глазами зал. Голд, не снимая со стойки локтей, уставился в стену.
– Ну что, Чарли, давно не был в Голливудском парке?
– На прошлой неделе ходил.
– Успешно?
– Не так уж плохо. Пришлось потратиться.
Оба фыркнули и сделали еще по глоточку виски.
– Как ты думаешь, «Доджерз» выйдут в этом году в финал?
– По правде говоря, Джек, я уже не хожу на игры. Даже по ящику их не смотрю. Везде одно и то же: шварцер подает мяч, другой шварцер ловит, шварцер у «калитки» стоит, а еще один шварцер в дальнем поле за мячом бегает.
Везде одни шварцеры. Судьи и те шварцеры! А большинство из этих шварцеров даже по-английски не говорят. И это называется Великое Американское Развлечение? А! Они испохабили всю игру!
В углу, возле бара, рок-группа начала расставлять свои инструменты. Клавишник устанавливал у стены свои колонки. Ударник настраивал свои барабаны – бил по ним палочками и, где было надо, натягивал мембрану с помощью серебряного ключа.
– О Боже, – простонал Чарли. – Ну, сейчас такая головная боль будет! Теперешних детей интересует в музыке лишь одно: громкая ли она. Все, что их волнует, – это достаточно ли она гремит.
– Кстати о детях, Чарли, как там Лестер?
Чарли помешал виски градусником, медленно покачал головой. Оглядевшись по сторонам, он придвинулся к Голду и заговорил совсем тихо:
– Скажу тебе честно, Джек, только пойми меня правильно: но бывает и так, что лучше бы вообще не иметь сына. Ведь и у тебя мог бы быть такой сын, как Лестер.
– Что ты хочешь сказать, Чарли?
– А вот что: ты когда видел Лестера в последний раз?
Голд на секунду задумался.
– У Дот на похоронах. Когда это было, года два-три назад?
– Это было три года три месяца и шестнадцать дней назад. Когда хоронишь лучшее, что у тебя было в жизни, дату уже не забываешь. Моли Бога, чтобы с тобой такого не случилось!
Голда передернуло – казалось, дух Анжелики провел ему рукой по позвоночнику.
– Ну, так вот. Через три дня после похорон – это через три дня всего лишь – Лестер приходит ко мне, и как ты думаешь, что он мне сообщает?
Голд почесал нос.
– Что он голубой?
– Так ты знал?!
– Подозревал.
– Ну да, на Рэмбо он, конечно, не тянет – это уж точно. Значит, приходит он ко мне сразу после похорон Дот и заявляет, что собирается выходить из «подполья». Говорит, что специально ждал, пока Дот умрет, чтобы ее не расстраивать. А я говорю: «Чего ж ты не подождал заодно, пока я подохну? Меня, что ли, хочешь огорчить?» А он говорит, что ему уже тридцать семь и он больше не может жить во лжи. «А почему бы и нет?» – я его спрашиваю. Все, кого я знаю, так или иначе всю жизнь врут, всю жизнь кем-то притворяются. А он что, какой-то особенный? Но он и слушать не захотел – он, видите ли, уже принял окончательное решение. Так что сейчас он развлекается в Венеции в пляжном домике с каким-то мексиканским мальчишкой лет семнадцати. Мексиканским, Джек! Его мать, наверное, в гробу поворачивается. Неужели он не мог подыскать хорошего еврейского мальчика?!
Раздались вопли детей – в прихожей установили видеоигры, и они полностью погрузились в новое развлечение. Бармен принес еще две порции двойного виски. Когда Чарли и Голд выложили на стойку по двадцатке, он в знак протеста воздел руки.
– Ребята, это бесплатный бар! Вам поклоны от доктора и миссис Марковиц.
Голд раскурил потухшую сигару.
– Значит, я не в черном списке? Что-то верится с трудом! Когда я разговаривал с Эвелин в последний раз, было очень непохоже, что она собирается угощать меня виски.
– О, забудь все это, Джек. Теперь сестрица богата, у нее другие проблемы. Вряд ли она будет ворошить старое.
– Знаешь ли, Чарли, я и сам не пойму, зачем я приперся сегодня. Конечно, мне надо потолковать с Хоуи, но это можно было сделать и попозже, вечером. Наверно, лучше бы я так и сделал.
Полная блондинка лет двадцати с небольшим (она стояла по ту сторону Переполненного зала) поймала взгляд Голда и помахала ему рукой. Она взяла из коляски ребенка и начала медленно пробираться между столами, направляясь к бару.
– Слушай, Джек, Лестер рассказал мне один анекдот. Тебе, наверно, понравится. Знаешь, почему в Сан-Франциско одни гомосеки, а в Лос-Анджелесе – одни юристы?
Голд не мог оторвать взгляда от приближающейся женщины – та улыбалась.
– Почему?
– Потому что Сан-Франциско разрешили выбирать первым! Когда увидишь Хоуи, расскажи эту хохму ему. Или нет: пусть лучше Лестер ему расскажет.
– Привет, папочка!
Уэнди была невысокого роста, хороша собой, но весила фунтов на двадцать пять больше, чем хотелось бы. На ней был комбинезон цвета хаки, весь в молниях и пряжках. Штанины в складку постепенно сужались книзу и туго обхватывали икры. На фотомодели из журнала «Вог» такой костюм смотрелся бы потрясающе, а на ее полной фигуре он был мило смешон. Однако вся ее внешность восхитительно преображалась из-за лица: щеки, гладкие и белые, как фарфор, светились здоровой бледностью. Но основной достопримечательностью были глаза – небесно-голубые и сверкающие энергией, оптимизмом и бесхитростным умом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84