..
Голд дернул руку Кана с такой силой, что тот на секунду завис над асфальтом и завопил.
– Когда ломается рука, – прошептал Голд на ухо Кану, – звук иногда слышен аж за квартал.
Кан уже плакал.
– Говори, – потребовал Голд, – дядюшка Айк.
– Дядюшка Айк! – прохрипел Кан. Измученный адской болью, он был согласен на все.
Голд отпустил Кана, и тот рухнул на тротуар, схватившись за поврежденную руку и одновременно пытаясь зажать кровоточащий нос. Несколько бойцов Сопротивления бросились к нему на помощь.
– А теперь убирайтесь все отсюда к черту! – заорал Голд. – Заберите свои винтовки домой и заприте в кладовке. На улице оружию не место. Это вам не Ближний Восток. Вам лучше вновь заняться добрым делом: провожайте старушек домой из шуля. И не вздумайте больше делать за полицию ее работу.
Несколько человек помогали Кану залезть в фургон.
– Свинья антисемитская! – Девушка из Сопротивления гневно ткнула в сторону Голда пальцем. – Друг нацистов!
– Шевелись! – рявкнул Голд.
Кан был уже внутри, остальные влезали вслед за ним. Вопя и потрясая винтовками, они отъехали от тротуара.
– Мы еще вернемся!
Кто-то начал скандировать:
– Это не повторится! Это не повторится!
Все дружно подхватили:
– Это не повторится! Это не повторится! Это не повторится!
Фургоны укатили по улице Пико, и голоса затихли вдали. Рухнув спиной на дверь чьей-то машины, Замора левой рукой вытер потное лицо – правая все еще сжимала пистолет.
– Иисус Мария! Святой Иосиф! – Он повернулся к Голду. – Неужели у вас каждый день так?!
Голд закурил сигару.
– Держись меня, сынок!
10.42 вечера
Мини-пикап свернул с Сансет-бульвара на Гарднер и затем на первом перекрестке налево. Проехав два квартала, он резко затормозил у тротуара на темной улице. Из пикапа пулей вылетела давешняя «карикатурная» шлюха.
– Мошенник гребаный! – проорала она в дверь машины и с остервенением захлопнула ее. – Дешевый латинос, козел вонючий! Спроси у своей мексиканской мамаши, будет ли она трахаться за десять вонючих долларов!
Пикап отъехал от тротуара и, вихляя по улице, скрылся вдали.
– Козел! – закричала вслед машине проститутка.
К бордюру тихо подкатил голубой фургон Уолкера. Шлюха подозрительно заглянула в машину.
– Ну а тебе чего еще надо?
Уолкер перегнулся через переднее сиденье, опустил стекло вниз и попытался изобразить на лице подобие дружеской улыбки.
– Привет.
– Привет, – ответила шлюха. – Что скажешь, дорогуша?
– Ну, сама знаешь. Скучно мне без компании, вот и все.
– Вот так вот, да? – Слегка оттаяв, она просунула голову в окошко. – Надеюсь, ты не хочешь компании на халяву, а то был тут один такой только что.
– Нет, я при деньгах. Получишь все, что захочешь.
Она улыбнулась.
– Что я захочу? Нет, голубчик, я позабочусь, чтобы ты получил все, что ты захочешь! – Она открыла дверь и протиснулась в машину.
– Сегодняшнюю ночку ты будешь вспоминать всю жизнь. Будешь внукам рассказывать, как славно ты потрахался с Хани Дью.
Уолкер отъехал от тротуара.
– Поезжай по улице Ла-Бреа, а потом сверни направо, дорогуша. Там маленький, чистенький мотель, где я занимаюсь своим бизнесом. Очень удобно.
– Э-э-э... – Уолкер напустил на себя невинно-растерянный вид. – Понимаешь ли, я не хотел бы выходить из фургона.
– Почему это?
– Ну, давай займемся этим сзади, за сиденьями. Мне так нравится.
Повернувшись на сиденье, она пристально посмотрела на него.
– Небольшое автомобильное извращение. Ты от этого тащишься, что ли? В фургоне у тебя чисто хоть? – Она оглянулась назад.
– Чисто, чисто, сегодня я там пропылесосил.
Она опять взглянула на него.
– А ты понимаешь, что это обойдется тебе дороже?
– Ничего страшного.
– Ну и где ты собираешься припарковать свой тарантас? Не будешь же ты останавливаться и трахаться посреди Сансет-бульвара?
Машина тем временем ехала по Лорел-Каньону.
– Я знаю одно местечко недалеко от Малхолланда. Оно мало кому известно.
– Недалеко от Малхолланда? – Она вновь смерила его подозрительным взглядом. – А ты случаем не извращенец, а, братишка? Может, ты садист какой-нибудь? Смотри, а то мне пришлось как-то одного такого засранца вырубить. И здесь у меня кое-что имеется, – она похлопала по своей дешевой сумке, украшенной бисером, – чтобы вырубить таких козлов навсегда, понимаешь меня, голубчик?
– Я заплачу тебе сотню, – поспешно сказал Уолкер.
– Сотню? – еще более стремительно отреагировала шлюха. – Ты же увозишь меня с места минимум на полчаса. Я потеряю двух-трех клиентов за это время. Нет уж, дорогой мой, коли хочешь устроить шоу с такой звездой, как Хани Дью, на шоссе Малхолланд, придется платить как следует!
– Сколько ты хочешь?
– Двести.
– Идет.
– Согласен? А денежки где?
– Тебе прямо сейчас?
– Именно, золотой мой, сейчас. Сначала покончим с делом, чтобы перейти к удовольствию. – Последнее слово она со смаком растянула.
Уолкер вытащил из кармана своих подрезанных джинсов пачку денег, отсчитал при свете фар едущего следом автомобиля две сотни и передал их проститутке.
– Отлично, мой сладкий, – сказала она, запихивая деньги в расшитую серебряным бисером сумку. – Теперь едем, куда ты там ехал, и займемся этим! – Она похотливо рассмеялась и прислонилась к нему. Когда она положила руку ему на шею, его затрясло.
– О-о-о! – пропела она, массируя ему шею. – Да ты уже завелся, что ли? Я обслужу тебя по первому разряду, можешь не волноваться!
Она принялась поглаживать его мускулистую руку.
– Вы, белые парни, обожаете татуировки, – праздно отметила она.
Она гладила его, а ему казалось, что это не руки, а змеи ползают по его коже – ощущение и возбуждающее и отталкивающее. Наклонив голову, она провела языком по татуировке на его предплечье; на рисунке был изображен череп с кинжалом. Кончиком языка она провела по контуру наколки. Подняв голову, она взглянула на Уолкера и улыбнулась.
– А ты вкусный, мой милый.
Уолкер мельком взглянул на нее. В горле у него пересохло, сердце бешено колотилось. Его лицо стало пустым, улыбка исчезла. Воздух в фургоне был заряжен чувственностью, пропитан ароматом страсти.
Она положила руку ему на колено и медленно повела ее вверх – к паху. Осторожно обхватив пригоршней ширинку его подрезанных джинсов, она стала поигрывать его яйцами.
– Хочешь, Хани Дью пососет твой здоровый белый член, пока ты за рулем, пока ты гонишь свою развалину?
– Мы почти приехали. Подожди, пока будем на месте. – Он не узнал собственный голос, прозвучавший чуждо, как будто издали. «Чей это голос?» – подумалось ему.
– М-м-м-м! – промычала она, покусывая его плечо сквозь тонкую ткань футболки.
Он свернул в сторону от Малхолланда, проехал по темной аллее и остановился за растущими в ряд кедрами. Далеко внизу, сквозь причудливый узор сплетенных ветвей, светились огни города. Когда он остановил мотор и выключил фары, стало тихо и темно.
– Хочешь кончить прямо в сладенький черный рот Хани Дью? – спросила она, задыхаясь. – Повернись сюда, дай мне свой большой и красивый белый... – Она опустилась на колени у него между ногами и стащила с него джинсы. Член у него был вялый и сморщенный.
Она взяла его в пригоршню одной руки и стала поглаживать другой.
– Ну же, красавчик, – зашептала она. – Я так хочу отведать твоего белого и большо-о-го!
Она взяла его дряблый орган в губы. Он почувствовал, как ее язык ходит вокруг головки, обхватывает, тянет – словно рыба дергает за леску. Она подняла глаза и наградила его страстным взором изголодавшейся шлюхи. Его опять передернуло. Стало трудно дышать, как будто грудь ему что-то сдавило. Он чувствовал себя как человек, наблюдающий за крысами, которые грызут ему пальцы на ногах.
– Эй, ну давай же, попробуй со мной. Может, ты сегодня еще кого трахал?
Он помотал головой – говорить был не в силах.
– Ну, тогда давай, Чего же у тебя не встает?
– Разденься. – Он вновь обрел дар речи, но голос был по-прежнему чужим, незнакомым.
С полсекунды она молча смотрела на него, потом едва заметно кивнула. Одной рукой она сорвала с себя безрукавку, ее отвислые груди вывалились наружу и задрожали в лунном свете. У Уолкера перехватило дыхание. Она снова принялась за него: заглотила весь по-прежнему вялый член и, насколько смогла, мошонку. Он чувствовал лижущий язык, тянущие и сосущие губы. Плотоядно поглядывая на него, она взяла в левую руку свою жирную грудь и начала мять и сжимать ее, надеясь возбудить его этим представлением. Сосок, который она пощипывала, затвердел, и она стала крутить его пальцами. Уолкер смотрел как завороженный. Ему казалось, что какое-то гладкое темное животное пожирает его, заглатывает от середины к краям.
Она открыла рот, и член вывалился наружу – скользкий, мокрый и вялый.
– Слушай, красавчик, я не могу возиться с тобой всю ночь. Ты точно никого не...
Он нанес шлюхе зверский короткий удар – она головой ударилась о приборную доску, застыла, глаза расфокусировались и закатились. Инстинктивно она попыталась отползти. Он ударил ее в лицо, и она потеряла сознание. Не дав ей соскользнуть на пол, он схватил ее за волосы и стал бить затылком о приборный щиток – еще, еще и еще. На щитке появились вмятины. Ее череп раскололся, как яйцо. Когда Уолкер наконец прекратил бить ее, переднее сиденье было влажное и липкое от крови. Футболка Уолкера тоже пропиталась кровью и липла к телу. Он рывком распахнул дверь фургона и вывалился наружу. Его вырвало. Когда он выпрямился, расстегнутые джинсы все еще болтались у него на щиколотках. Прохладный ночной ветерок лизнул раздувшуюся плоть – вот теперь его член встал. Он притронулся к нему и в ту же секунду кончил.
11.59 вечера
Докурив, Эстер тут же зажгла новую сигарету. Она бросила «бычок» на бетонный пол и нервно растерла его, превратив в небольшое табачное пятнышко. Все это время она не отрывала глаз от огромных, покрытых ржавчиной часов, висевших на пожелтевшей стене. С коротким металлическим скрежетом минутная стрелка передвинулась еще на одно деление вперед. Эстер тут же подошла к тюремной проходной. У толстой негритянки, которая сидела за столом, была короткая мужская стрижка. Охранница перевела на Эстер скучающий взгляд.
– Успокойся, милая, – проговорила она с сильным алабамским акцентом. – Через несколько минут они его выпустят. Сама знаешь, бумаги надо оформить.
Эстер вышагивала по пустой комнате ожидания, яростно затягиваясь и ежеминутно бросая взгляды на часы. Когда они показали 12.04, Эстер остановилась и стала пристально следить за минутной стрелкой. Когда же стрелка дошла до пяти, Эстер взорвалась.
– Какого черта?! – заорала она на охранницу. – Судья сказал, один год и один день, и уже прошел один год и один день. И вы не имеете никакого права держать его дольше. Проклятье! Уже семь минут лишних! Уже...
Железная дверь с лязгом отворилась, и появился Бобби Фиббс. На нем был темно-синий костюм, который Эстер принесла ему в тюрьму для выступлений с показаниями в суде. Он немного прибавил в весе за этот год, и костюм был тесноват в плечах и в груди. Бобби улыбнулся и заключил жену в объятия. Эстер заплакала. Хотя она обещала себе, что не будет, но ничего не могла с собой поделать.
– О, Бобби! О, Бобби! – Слезы душили ее, и она ничего больше не в силах была произнести.
– Пойдем домой, – ласково сказал Бобби и, обняв ее за талию, повел ее наружу.
Он попросил ее ехать домой через автостраду. Бобби хотелось вдохнуть запах свободы, увидеть открытое небо над головой. Всю дорогу домой он держал руку у нее на колене, и она при каждой возможности покрывала ее своей. Когда они, держась за руки, подходили к дому на Креншо, Бобби сделал глубокий вдох и улыбнулся.
– Что это? – засмеялся он, когда она отворила дверь. Прихожая была украшена бумажными пароходиками и цветными воздушными шариками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
Голд дернул руку Кана с такой силой, что тот на секунду завис над асфальтом и завопил.
– Когда ломается рука, – прошептал Голд на ухо Кану, – звук иногда слышен аж за квартал.
Кан уже плакал.
– Говори, – потребовал Голд, – дядюшка Айк.
– Дядюшка Айк! – прохрипел Кан. Измученный адской болью, он был согласен на все.
Голд отпустил Кана, и тот рухнул на тротуар, схватившись за поврежденную руку и одновременно пытаясь зажать кровоточащий нос. Несколько бойцов Сопротивления бросились к нему на помощь.
– А теперь убирайтесь все отсюда к черту! – заорал Голд. – Заберите свои винтовки домой и заприте в кладовке. На улице оружию не место. Это вам не Ближний Восток. Вам лучше вновь заняться добрым делом: провожайте старушек домой из шуля. И не вздумайте больше делать за полицию ее работу.
Несколько человек помогали Кану залезть в фургон.
– Свинья антисемитская! – Девушка из Сопротивления гневно ткнула в сторону Голда пальцем. – Друг нацистов!
– Шевелись! – рявкнул Голд.
Кан был уже внутри, остальные влезали вслед за ним. Вопя и потрясая винтовками, они отъехали от тротуара.
– Мы еще вернемся!
Кто-то начал скандировать:
– Это не повторится! Это не повторится!
Все дружно подхватили:
– Это не повторится! Это не повторится! Это не повторится!
Фургоны укатили по улице Пико, и голоса затихли вдали. Рухнув спиной на дверь чьей-то машины, Замора левой рукой вытер потное лицо – правая все еще сжимала пистолет.
– Иисус Мария! Святой Иосиф! – Он повернулся к Голду. – Неужели у вас каждый день так?!
Голд закурил сигару.
– Держись меня, сынок!
10.42 вечера
Мини-пикап свернул с Сансет-бульвара на Гарднер и затем на первом перекрестке налево. Проехав два квартала, он резко затормозил у тротуара на темной улице. Из пикапа пулей вылетела давешняя «карикатурная» шлюха.
– Мошенник гребаный! – проорала она в дверь машины и с остервенением захлопнула ее. – Дешевый латинос, козел вонючий! Спроси у своей мексиканской мамаши, будет ли она трахаться за десять вонючих долларов!
Пикап отъехал от тротуара и, вихляя по улице, скрылся вдали.
– Козел! – закричала вслед машине проститутка.
К бордюру тихо подкатил голубой фургон Уолкера. Шлюха подозрительно заглянула в машину.
– Ну а тебе чего еще надо?
Уолкер перегнулся через переднее сиденье, опустил стекло вниз и попытался изобразить на лице подобие дружеской улыбки.
– Привет.
– Привет, – ответила шлюха. – Что скажешь, дорогуша?
– Ну, сама знаешь. Скучно мне без компании, вот и все.
– Вот так вот, да? – Слегка оттаяв, она просунула голову в окошко. – Надеюсь, ты не хочешь компании на халяву, а то был тут один такой только что.
– Нет, я при деньгах. Получишь все, что захочешь.
Она улыбнулась.
– Что я захочу? Нет, голубчик, я позабочусь, чтобы ты получил все, что ты захочешь! – Она открыла дверь и протиснулась в машину.
– Сегодняшнюю ночку ты будешь вспоминать всю жизнь. Будешь внукам рассказывать, как славно ты потрахался с Хани Дью.
Уолкер отъехал от тротуара.
– Поезжай по улице Ла-Бреа, а потом сверни направо, дорогуша. Там маленький, чистенький мотель, где я занимаюсь своим бизнесом. Очень удобно.
– Э-э-э... – Уолкер напустил на себя невинно-растерянный вид. – Понимаешь ли, я не хотел бы выходить из фургона.
– Почему это?
– Ну, давай займемся этим сзади, за сиденьями. Мне так нравится.
Повернувшись на сиденье, она пристально посмотрела на него.
– Небольшое автомобильное извращение. Ты от этого тащишься, что ли? В фургоне у тебя чисто хоть? – Она оглянулась назад.
– Чисто, чисто, сегодня я там пропылесосил.
Она опять взглянула на него.
– А ты понимаешь, что это обойдется тебе дороже?
– Ничего страшного.
– Ну и где ты собираешься припарковать свой тарантас? Не будешь же ты останавливаться и трахаться посреди Сансет-бульвара?
Машина тем временем ехала по Лорел-Каньону.
– Я знаю одно местечко недалеко от Малхолланда. Оно мало кому известно.
– Недалеко от Малхолланда? – Она вновь смерила его подозрительным взглядом. – А ты случаем не извращенец, а, братишка? Может, ты садист какой-нибудь? Смотри, а то мне пришлось как-то одного такого засранца вырубить. И здесь у меня кое-что имеется, – она похлопала по своей дешевой сумке, украшенной бисером, – чтобы вырубить таких козлов навсегда, понимаешь меня, голубчик?
– Я заплачу тебе сотню, – поспешно сказал Уолкер.
– Сотню? – еще более стремительно отреагировала шлюха. – Ты же увозишь меня с места минимум на полчаса. Я потеряю двух-трех клиентов за это время. Нет уж, дорогой мой, коли хочешь устроить шоу с такой звездой, как Хани Дью, на шоссе Малхолланд, придется платить как следует!
– Сколько ты хочешь?
– Двести.
– Идет.
– Согласен? А денежки где?
– Тебе прямо сейчас?
– Именно, золотой мой, сейчас. Сначала покончим с делом, чтобы перейти к удовольствию. – Последнее слово она со смаком растянула.
Уолкер вытащил из кармана своих подрезанных джинсов пачку денег, отсчитал при свете фар едущего следом автомобиля две сотни и передал их проститутке.
– Отлично, мой сладкий, – сказала она, запихивая деньги в расшитую серебряным бисером сумку. – Теперь едем, куда ты там ехал, и займемся этим! – Она похотливо рассмеялась и прислонилась к нему. Когда она положила руку ему на шею, его затрясло.
– О-о-о! – пропела она, массируя ему шею. – Да ты уже завелся, что ли? Я обслужу тебя по первому разряду, можешь не волноваться!
Она принялась поглаживать его мускулистую руку.
– Вы, белые парни, обожаете татуировки, – праздно отметила она.
Она гладила его, а ему казалось, что это не руки, а змеи ползают по его коже – ощущение и возбуждающее и отталкивающее. Наклонив голову, она провела языком по татуировке на его предплечье; на рисунке был изображен череп с кинжалом. Кончиком языка она провела по контуру наколки. Подняв голову, она взглянула на Уолкера и улыбнулась.
– А ты вкусный, мой милый.
Уолкер мельком взглянул на нее. В горле у него пересохло, сердце бешено колотилось. Его лицо стало пустым, улыбка исчезла. Воздух в фургоне был заряжен чувственностью, пропитан ароматом страсти.
Она положила руку ему на колено и медленно повела ее вверх – к паху. Осторожно обхватив пригоршней ширинку его подрезанных джинсов, она стала поигрывать его яйцами.
– Хочешь, Хани Дью пососет твой здоровый белый член, пока ты за рулем, пока ты гонишь свою развалину?
– Мы почти приехали. Подожди, пока будем на месте. – Он не узнал собственный голос, прозвучавший чуждо, как будто издали. «Чей это голос?» – подумалось ему.
– М-м-м-м! – промычала она, покусывая его плечо сквозь тонкую ткань футболки.
Он свернул в сторону от Малхолланда, проехал по темной аллее и остановился за растущими в ряд кедрами. Далеко внизу, сквозь причудливый узор сплетенных ветвей, светились огни города. Когда он остановил мотор и выключил фары, стало тихо и темно.
– Хочешь кончить прямо в сладенький черный рот Хани Дью? – спросила она, задыхаясь. – Повернись сюда, дай мне свой большой и красивый белый... – Она опустилась на колени у него между ногами и стащила с него джинсы. Член у него был вялый и сморщенный.
Она взяла его в пригоршню одной руки и стала поглаживать другой.
– Ну же, красавчик, – зашептала она. – Я так хочу отведать твоего белого и большо-о-го!
Она взяла его дряблый орган в губы. Он почувствовал, как ее язык ходит вокруг головки, обхватывает, тянет – словно рыба дергает за леску. Она подняла глаза и наградила его страстным взором изголодавшейся шлюхи. Его опять передернуло. Стало трудно дышать, как будто грудь ему что-то сдавило. Он чувствовал себя как человек, наблюдающий за крысами, которые грызут ему пальцы на ногах.
– Эй, ну давай же, попробуй со мной. Может, ты сегодня еще кого трахал?
Он помотал головой – говорить был не в силах.
– Ну, тогда давай, Чего же у тебя не встает?
– Разденься. – Он вновь обрел дар речи, но голос был по-прежнему чужим, незнакомым.
С полсекунды она молча смотрела на него, потом едва заметно кивнула. Одной рукой она сорвала с себя безрукавку, ее отвислые груди вывалились наружу и задрожали в лунном свете. У Уолкера перехватило дыхание. Она снова принялась за него: заглотила весь по-прежнему вялый член и, насколько смогла, мошонку. Он чувствовал лижущий язык, тянущие и сосущие губы. Плотоядно поглядывая на него, она взяла в левую руку свою жирную грудь и начала мять и сжимать ее, надеясь возбудить его этим представлением. Сосок, который она пощипывала, затвердел, и она стала крутить его пальцами. Уолкер смотрел как завороженный. Ему казалось, что какое-то гладкое темное животное пожирает его, заглатывает от середины к краям.
Она открыла рот, и член вывалился наружу – скользкий, мокрый и вялый.
– Слушай, красавчик, я не могу возиться с тобой всю ночь. Ты точно никого не...
Он нанес шлюхе зверский короткий удар – она головой ударилась о приборную доску, застыла, глаза расфокусировались и закатились. Инстинктивно она попыталась отползти. Он ударил ее в лицо, и она потеряла сознание. Не дав ей соскользнуть на пол, он схватил ее за волосы и стал бить затылком о приборный щиток – еще, еще и еще. На щитке появились вмятины. Ее череп раскололся, как яйцо. Когда Уолкер наконец прекратил бить ее, переднее сиденье было влажное и липкое от крови. Футболка Уолкера тоже пропиталась кровью и липла к телу. Он рывком распахнул дверь фургона и вывалился наружу. Его вырвало. Когда он выпрямился, расстегнутые джинсы все еще болтались у него на щиколотках. Прохладный ночной ветерок лизнул раздувшуюся плоть – вот теперь его член встал. Он притронулся к нему и в ту же секунду кончил.
11.59 вечера
Докурив, Эстер тут же зажгла новую сигарету. Она бросила «бычок» на бетонный пол и нервно растерла его, превратив в небольшое табачное пятнышко. Все это время она не отрывала глаз от огромных, покрытых ржавчиной часов, висевших на пожелтевшей стене. С коротким металлическим скрежетом минутная стрелка передвинулась еще на одно деление вперед. Эстер тут же подошла к тюремной проходной. У толстой негритянки, которая сидела за столом, была короткая мужская стрижка. Охранница перевела на Эстер скучающий взгляд.
– Успокойся, милая, – проговорила она с сильным алабамским акцентом. – Через несколько минут они его выпустят. Сама знаешь, бумаги надо оформить.
Эстер вышагивала по пустой комнате ожидания, яростно затягиваясь и ежеминутно бросая взгляды на часы. Когда они показали 12.04, Эстер остановилась и стала пристально следить за минутной стрелкой. Когда же стрелка дошла до пяти, Эстер взорвалась.
– Какого черта?! – заорала она на охранницу. – Судья сказал, один год и один день, и уже прошел один год и один день. И вы не имеете никакого права держать его дольше. Проклятье! Уже семь минут лишних! Уже...
Железная дверь с лязгом отворилась, и появился Бобби Фиббс. На нем был темно-синий костюм, который Эстер принесла ему в тюрьму для выступлений с показаниями в суде. Он немного прибавил в весе за этот год, и костюм был тесноват в плечах и в груди. Бобби улыбнулся и заключил жену в объятия. Эстер заплакала. Хотя она обещала себе, что не будет, но ничего не могла с собой поделать.
– О, Бобби! О, Бобби! – Слезы душили ее, и она ничего больше не в силах была произнести.
– Пойдем домой, – ласково сказал Бобби и, обняв ее за талию, повел ее наружу.
Он попросил ее ехать домой через автостраду. Бобби хотелось вдохнуть запах свободы, увидеть открытое небо над головой. Всю дорогу домой он держал руку у нее на колене, и она при каждой возможности покрывала ее своей. Когда они, держась за руки, подходили к дому на Креншо, Бобби сделал глубокий вдох и улыбнулся.
– Что это? – засмеялся он, когда она отворила дверь. Прихожая была украшена бумажными пароходиками и цветными воздушными шариками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84