– И все равно я твой должник. Если тебе что-нибудь потребуется – звони.
Хониуелл ухмыльнулся.
– Не хочешь вернуться в Голливуд и работать со мной? Я скучаю по твоей гнусной роже.
– Так было бы лучше всего. А то эти гребаные переезды совсем меня замучили.
– Но как только ты поймаешь этого...
– Дай мне немного времени, Хони. Я поймаю его, как только смогу.
– Ага, – кивнул Хониуелл. – Ну, как только поймаешь, врежь этому ублюдку и от меня.
Теперь улыбнулся Голд.
– Ты слишком хорошо меня знаешь, Хони.
– Ага.
2.57 дня
Дезерт-Виста, залитый солнцем спальный городок, выстроенный из камня и песка покрытой лесами Южной Калифорнии, раскинулся вдоль шоссе Пирблоссом, словно мусор, выбрасываемый из окон проезжающих машин. Когда-то по центральной улице городка проходила основная магистраль, по которой жители Лос-Анджелеса добирались до сияющего огнями Лас-Вегаса с его забавами и развлечениями. Однако после постройки шоссе, соединявшего два штата, антикварные магазинчики, автозаправки и закусочные «обеды как у мамы» в основном были закрыты и заколочены досками. Составлявшие основную часть населения рабочие – «голубые воротнички» и отставные военные, бежавшие от кошмара больших городов, делали покупки в громадных торговых центрах Викторвилля и Барстоу. Единственной достопримечательностью города был музей, посвященный стареющей кинозвезде, игравшей ковбоев, да и тот был на грани разорения. Температура летом редко опускалась ниже 30° С и зачастую целыми неделями держалась на отметке 35° С. Специалисты по ремонту кондиционеров пользовались небывалым для своей профессии почетом, и три последних мэра города были либо ремонтниками, либо продавцами подобного рода аппаратуры.
Рабочий станции обслуживания, к которому обратился Уолкер, ухмыльнулся и указал ему дорогу, к штаб-квартире Калифорнийского клана: вверх по крутой дороге, недавно проложенной среди опаленных солнцем холмов, затем вдоль железнодорожных путей, выходящих из города и вновь вверх по заросшим полынью холмам, возвышавшимся среди пустыни.
Штаб-квартира представляла собой хаотическое нагромождение недостроенных кирпичных зданий, расположенных у гребня одного из бурых холмов. Задняя стена примыкала к склону, и на голой рыжей земле все еще виднелись следы ножей бульдозеров, стоявших неподалеку. Передний двор, голое пространство, на котором не росла даже трава, тянулся на сотню футов и кончался у зубчатого обрыва. На флагштоке, укрепленном в залитой бетоном и полузасыпанной песком тракторной покрышке, развевались на горячем ветру два полотнища – флаг Соединенных Штатов и стяг Клана: две буквы "К", наложенные на желтый силуэт штата Калифорния на фоне голубого шелка. Было такое ощущение, что флаг изготовлен вручную.
Уолкер припарковал фургон среди прочих машин: трех «харли-дэвидсон», пикапа, трех седанов, стоявших у окончания пыльной дороги на плоской площадке чуть ниже здания, и вылез из кабины. Из дома вышли двое мужчин и, стоя в широком патио, наблюдали за тем, как он поднимается по склону. Один из мужчин был субтильный блондин. Второй, должно быть, весил не меньше трехсот фунтов. У него была огненно-рыжая борода, закрывавшая его свитер до половины, и толстое, вечно потное брюхо, складки которого свисали над поясом, на котором держались джинсы. Подойдя поближе, Уолкер увидел, что оба носят на ремнях пистолеты.
Рыжебородый поднял руку, приказывая Уолкеру остановиться.
– Чего надо? – В его хриплом голосе слышался южный акцент.
Уолкер щурился от нестерпимо яркого света.
– Я хотел бы поговорить с мистером Джессом Аттером.
– Зачем?
– Я хочу вступить в Клан.
Двое в патио переглянулись и заулыбались. Тощий блондин спустился на несколько футов. На нем был надет кожаный жилет, на лице – тонкая щегольская бородка.
– А с чего ты взял, что Клан в тебе нуждается?
Оба заржали. Уолкер рассмеялся вместе с ними.
– Откуда ты?
– Из Лос-Анджелеса.
Блондин покачал головой.
– Страна чудес Третьего мира. У них там мэром негр, население смешанное, а всеми делами заправляют евреи; Как ты мог там жить?
– Потому-то я и хочу вступить в Клан. Потому-то и хочу встретиться с Джессом Аттером.
– Подожди здесь, – сказал блондин и вошел в дом.
Рыжебородый оперся спиной о кирпичную стену и уставился на Уолкера, положив руку на кобуру.
Уолкер провел рукой по волосам и посмотрел на мокрые от пота пальцы.
– Чертовски жарко, верно?
Рыжебородый промолчал бесстрастно взирая на непрошеного гостя.
Из дома вышел блондин и махнул Уолкеру рукой. Чувствуя, как бьется сердце, он поднялся по ступенькам, и, как только он вошел в патио, рыжебородый грубо остановил его, упершись ему в грудь рукой.
– Что у тебя с собой, парень? – спросил он, наблюдая за тем, как блондин хлопает по телу Уолкера и водит руками вверх и вниз по его ногам и талии.
– Все в порядке, – сказал блондин.
Рыжебородый открыл дверь, и Уолкер вошел в дом.
Внутри горел слабый свет и было прохладно. Когда глаза Уолкера привыкли к полумраку, он разглядел шестерых или семерых человек, сидящих и полулежащих в большой комнате, стены которой были окрашены ровным тусклым черным цветом. На полу расстелен дешевый золотистый ковер, а вокруг расставлены кресла и кушетки. Две молодые женщины – одна из них толстая и краснолицая, вторая – изящная и симпатичная – пытались унять трех малышей, гонявшихся взапуски по полу. Один из малышей расплакался. По стенам были развешаны большие подсвеченные черно-белые фотографии, плакаты и открытки. Справа от Уолкера висел снимок трех эфиопских детишек со сморщенными, изуродованными голодом телами. Они ели непереваренные остатки кукурузы из взрезанного дымящегося желудка коровы. Над плакатом на белой полосе надпись, исполненная плотным, аккуратным шрифтом: «ПИЩА ЛЮДСКАЯ». На соседней фотографии – изможденный, измученный голодом негритенок, уткнувшийся лицом в задний проход коровы. Под снимком подпись: «СВЕЖАЯ ПИЩА». Рядом висела фотография нацистского концлагеря. Несколько солдат союзников мрачно смотрели на поле, усеянное черепами и скелетами: «БЕРЛИНСКОЕ РАГУ». Затем – снимок тридцатых годов, с которого задумчиво глядел Гитлер, стоявший на балконе в Берхтесгадене, – «ВОТ ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ НА ЭТО СПОСОБЕН». Зернистая фотография двадцатых изображала сцену линчевания. Многие из стоящих в толпе были одеты в ку-клукс-клановские белые плащи с капюшонами: «ТОЛЬКО МЕРТВЫЙ НИГГЕР ХОРОШ». Бегин, Садат и президент Картер в Кэмп-Дэвиде; улыбаясь, они пожимают друг другу руки: «ЖИД-ЧЕРНОМАЗЫЙ И КЛОУН». Джесс Джексон, читающий с кафедры проповедь. На изображение Джексона наложены концентрические круги мишени. Яблочко красовалось точно на лбу Джесса: «ИЗБРАННЫЙ ПРЕЗИДЕНТ».
– Ты выглядишь так, будто в церковь пришел.
Уолкер перевел взгляд на широкий пустой письменный стол, стоявший прямо перед ним. За столом сидел худощавый мужчина в белой рубашке и галстуке. Его черные волосы были аккуратно зачесаны назад, на лице – массивные черные очки, кожа бледная, одутловатая.
– Ты похож на паписта, впервые попавшего в Ватикан. «О-о! Святой отец! – поддразнил он Уолкера высоким жеманным голоском. – Нельзя ли мне поцеловать вашу католическую задницу? Лизнуть ваш итальянский член?»
Присутствующие весело зафыркали. Женщины расхохотались во весь голос. Дети бросили игру, недоуменно повертели головами и вновь принялись носиться по комнате.
– Или, быть может, польский хрен, чтобы быть точным?
Опять смешки.
– Это вы – Джесс Аттер? – пробормотал Уолкер.
– Он самый. – Аттер улыбнулся и отхлебнул из банки, которую держал в правой руке. – Так чего тебе от меня нужно?
Уолкер нерешительно оглянулся на мужчин и женщин, которые смотрели ему в спину.
– Я... я слышал о вас по радио. «Шоу Жанны Холмс»... – Уолкер замолчал.
– Было дело, – медленно проговорил Аттер, слегка сжимая кончиками пальцев банку, отчего та щелкнула.
– Вы говорили, что ищете новых людей. Пополнить ряды.
Аттер улыбнулся.
– Неужели?
– В общем, я бы хотел... я хотел бы присоединиться к вашим парням. Хочу стать членом Клана.
Улыбка Аттера стала еще шире.
– Правда?
– Да, сэр. – Уолкер сглотнул и посмотрел на посмеивающихся над ним людей.
– Тини! Предложи новичку стул.
Рыжебородый подтолкнул поближе новенькое хромированное, обитое кожей кресло, и Уолкер медленно уселся.
– И что-нибудь выпить, Тини.
Тини сорвал кольцо с банки и протянул ее Уолкеру. Уолкер, запинаясь, нервно поблагодарил.
– Тебе удобно? – спросил Аттер.
– Да, сэр, – почтительно отозвался Уолкер, торопливо глотая пиво.
Аттер откинулся на спинку своего вращающегося кресла.
– Тебе нравится наша штаб-квартира? – лукаво спросил он.
– Да, конечно, – отозвался Уолкер, оглядывая комнату. По стенам среди плакатов торчали подставки, на которых были уложены винтовки и карабины, полуавтоматические МАК-10 и армейские автоматы М-16. Тут же висело несколько мечей. За спиной Аттера, словно театральный задник, была натянута увеличенная копия флага Клана, развевавшегося на улице. Рядом стояли каталожные ящики, копировальная машина, огромный принтер. Вдоль стены тянулись полки, на которых выстроились в ряд персональные компьютеры.
– И это лишь начало, – сказал Аттер, самодовольно улыбаясь. – Настало время истины. Америка поднимается на борьбу против своих внутренних врагов.
Уолкер не мог понять, ожидает ли Аттер ответа. Наконец он пробормотал:
– Верно. Вы совершенно правы.
– Ты согласен с убеждениями, которые отстаивает Клан?
– Целиком и полностью, – с воодушевлением ответил Уолкер.
– И ты хочешь вступить в наши ряды? Стать нашим соратником в решающей схватке?
– Да, сэр. Больше, чем чего бы то ни было.
– Чего бы то ни было? Это серьезное заявление.
Одна из женщин прищелкнула языком.
– Знаешь ли, – сказал Аттер, отбросив иронический тон, – стать членом Клана нелегко. И быть им не так-то просто. Мы предъявляем к нашим братьям серьезные требования. Преданность, верность, самоотверженность. Нашим требованиям отвечают очень немногие люди. Объясни мне, почему ты хочешь стать членом Калифорнийского клана? Объясни мне это своими словами.
Уолкер почувствовал себя неуютно.
– Видите ли, я прочитал «Кларион», и я согласен со всем, что вы говорите. Ваши братья – единственные люди, которые говорят правду. Я верю в то, что вы отстаиваете.
Аттер еще раз отхлебнул из банки и вновь щелкнул ею, легонько сжав пальцами.
– Расскажите своими словами, исходя из своего опыта: зачем вы хотите стать членом клана. Объясните подробнее.
Уолкер опустил глаза и уставился на картинку, изображенную на банке. Горный ручей в Колорадо.
– Я... я... мне трудно подобрать слова. Не то что вы, в вашем «Кларионе». Вы сказали там все, о чем хотел бы сказать и я.
– А конкретно? – настаивал Аттер. – Что вы имеете в виду?
Уолкер нахмурился. Его глаза метались по комнате, словно в поисках подсказки.
– Я... э-э... – начал было он и вновь замолчал.
– Ну, давай же, – велел Аттер. – Соберись с мыслями.
Уолкер посмотрел на свою банку. Затем он поднял лицо и посмотрел в глаза Аттера.
– Вы сами знаете. Евреи. Ниггеры.
– Да? И что же евреи и ниггеры?
Уолкер пожал плечами.
– Вы сами знаете. Как евреи захватили всю страну. И отдали ее ниггерам.
– Продолжай. Расскажи нам об этом.
Уолкер медленно заговорил, спотыкаясь на каждом слове.
– Дело в том, что Америка должна была стать другой. С самого начала предполагалось, что она будет не такой, какая она теперь. С самого начала – когда писали конституцию и все такое прочее. Когда писали Конституцию, вовсе не думали давать воли неграм. И равенства. Равенства с белыми людьми. Ниггеры были рабами. Все они были рабами. Все те, кто писал Конституцию и Декларацию независимости, – у них у всех были рабы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84