Над камином висел большой желтый бант. А на тонких его лентах блестящими буквами была сделана надпись: «С возвращением домой!» Мамаша Фиббс улыбалась, вытирая уголки глаз. Малыш Бобби, – под очками у него были совсем сонные глазки – задудел в рожок приветственный гимн и, показывая на бант, произнес:
– Здравствуй, папочка! С возвращением домой!
– Спасибо, сынок, – торжественно ответил Бобби, взяв сына на руки. – Я ужасно по тебе соскучился.
Он посадил сына на колени, подбросил его вверх и крепко прижал к себе.
– Папочка... А ты... ты теперь насовсем домой вернулся? – спросил малыш Бобби, явно неловко чувствуя себя в объятиях отца.
– Ты чертовски прав. Я слишком долго жил без тебя. И я им больше не позволю нас разлучать.
Эстер с мамашей Фиббс обменялись беспокойными взглядами. На лице матери застыло печальное выражение.
– Мама приготовила твое любимое блюдо, – быстро проговорила Эстер. – Жареный цыпленок, спагетти и фрикадельки.
– Думаешь, я не догадался? Да я еще за квартал от дома учуял их запах. – Бобби поднялся и обратился к матери: – Здравствуй, мать!
– Здравствуй, Бобби! – Она прижала его к груди и крепко обняла, обвив руками его шею. Кулаки ее были сжаты. По щеке скатилась слеза. Она прошептала: – Мы надеемся на тебя, сынок.
– Не волнуйся, мама. – Он мягко отстранил ее. – Не волнуйся.
Позже они все сидели за столом и смотрели, как он ест. Эстер без умолку болтала обо всем подряд: о новых контрактах, которые ей удалось заключить, о том, как прошлой ночью ей пришлось начать работу в пять часов, чтобы приехать за ним в тюрьму, о том, что Бобби ждет работа в столовой.
– Ну, крошка, – проговорил Бобби, набивая рот хлебом, который он обмакивал в соус, и спагетти, – если у тебя столько забот, тебе ведь нужна помощь. Так почему бы мне не начать работать на тебя?
Все смущенно затихли. Потом мамаша Фиббс сказала:
– Не думаю, Бобби, что они разрешат это.
Бобби отмахнулся.
– А почему бы нет? – Он облизал пальцы.
– Не думаю, что они разрешат тебе работать в таких условиях, где твоя жена будет единственным твоим начальством.
– Хм. – Бобби оглядел сидевших за столом. – Ну, может, потом, попозже, а?
– Конечно, – уверенно сказала Эстер и погладила его по руке. – Конечно. Когда-нибудь наступит этот день.
В середине ужина мамаша Фиббс сгребла в охапку заснувшего на кушетке малыша Бобби и отнесла его наверх в постель. Бобби ел, а Эстер сидела рядом с мужем, полуобняв его одной рукой. Мамаша Фиббс спустилась вниз, накинув на плечи пальто. Она все время мерзла, даже в августе.
– Ну, мать, это было мощно, – сказал Бобби, отодвинув пустую тарелку. – Ничего подобного в тюрьме не ел. Ничего подобного. – Он рыгнул и причмокнул губами.
– Я рада, что тебе понравилось, сынок. Я с огромным удовольствием для тебя готовила. – Она улыбнулась. – А теперь я, пожалуй, пойду домой.
– Мама, – Эстер поднялась из-за стола, – не уходите так скоро, – проговорила она, втайне радуясь, что мать уходит.
– Нет, я пойду, – твердо повторила мамаша Фиббс. – Обними и поцелуй меня на прощание, сынок.
Бобби быстро встал, и мать снова крепко прижала его к себе.
– Я и вправду очень рада видеть тебя дома, сынок. – Она отстранила его, все еще не отпуская. – Надеюсь, что ты никогда туда больше не вернешься.
– Я же сказал, не волнуйся, мама, а это значит, не волнуйся.
Мамаша Фиббс застегнула верхнюю пуговицу на пальто и открыла дверь.
– Несколько дней я побуду в стороне, чтобы вы, молодые, могли побыть одни. Позвоните, если надо будет присмотреть за малышом. Я буду только рада.
– Спасибо, мама, – сказала Эстер и заперла дверь. Она повернулась к мужу и прислонилась к двери. Бобби игриво улыбнулся ей. Эстер засмеялась.
– О чем, – кокетливо спросила она, – о чем ты думаешь?
Бобби сел на кушетку и, похлопав по колену, сказал:
– Иди сюда, крошка.
– Мне надо бы убрать со стола.
– Э, нет. Не сейчас.
Эстер подошла, а Бобби, потянув ее вниз, на кушетку, начал яростно целовать. Она было оттолкнула его, но поцелуи стали мягче, и Эстер жадно отвечала, обвив шею мужа руками. Он лег, а она покрывала его лицо маленькими поцелуями, нежно приговаривая: «О, Бобби, Бобби...» Он стал расстегивать пуговицы на юбке, но Эстер сказала:
– Пойдем наверх, в постель.
Она взяла мужа за руку и повела за собой. Дойдя до верхней площадки, он поднял ее и на руках понес в кровать. В темной комнате они раздевали друг друга. Ее руки ощупывали его плечи и грудь.
– О, Бобби, как же долго тебя не было.
Он положил ее на спину и закинул ее ноги себе на плечи.
– Ты ведь знаешь, кроме тебя, никого не было, Бобби. Никого, дорогой. Я ждала, я ждала тебя, – вскрикнула она, когда он вошел в нее. Она обхватила его спину и изогнулась, вбирая его в себя.
– Трахай меня, Бобби. Просто трахай! – простонала она. – Мне так этого не хватало!
Он что-то пробормотал, и она почувствовала, как он содрогнулся и обмяк. Он уткнулся лицом ей в шею и после долгой паузы произнес:
– Прости, Эс.
– Останься во мне, Бобби. Это так хорошо. Останься во мне.
Ее руки скользнули вниз, и она стала легонько царапать его ягодицы. Еще и еще. И еще, пока его член снова не налился силой. Стоя на коленях, Бобби раскачивался взад-вперед, потом громко застонал, и влагалище её увлажнилось его семенем. В страстном порыве она крепко прижала его к себе и почувствовала, что он содрогается от рыданий.
– Все в порядке, малыш, – ласково проговорила Эстер. – Все в порядке.

Вторник, 7 августа
7.32 утра
Голд пришел на работу рано. Он купил чашку кофе и сливочный сыр в автомате между этажами и принес завтрак в свой новый офис. Он сел за стол, достал принесенную из дому газету и начал есть и читать. На третьей странице красовалась фотография, на которой он швырял Джерри Кана на капот «тойоты». Заголовок гласил: «Полиция сдерживает натиск командующего ЕВС. Арестов не зарегистрировано». В коротеньком комментарии к снимку сообщалось, что этот случай – типичное проявление возросшей напряженности между лос-анджелесским департаментом полиции и Ортодоксальной еврейской общиной. Причем к обострению отношений, по мнению газетчиков, привело резко возросшее в последнее время количество актов антисемитского вандализма. Голд был доволен, что его имя нигде не упоминалось. Кроме того, насколько ему удалось понять из газеты, новых происшествий такого рода этой ночью не было. И этому он тоже был очень рад. Когда Голд пришел на службу, он сразу, еще внизу на контроле, проверил – для спецотдела ничего не было. И теперь, за кофе и газетой, он наконец закурил свою первую сигару. И ничего, что весь его штат в лице Шона Заморы на десять минут опаздывал на работу.
В семнадцать минут девятого Замора позвонил:
– Джек, я опоздаю.
– Ты уже опоздал.
– Хм... Тогда я еще опоздаю.
– Ну, здесь пока не слишком-то много событий. Если это важно, оставайся там, где ты есть. Но приезжай сюда, как только сможешь. Мне здесь немного скучновато, в этом глухом офисе.
– Это очень важно, и я приеду, как только смогу.
Едва Голд повесил трубку, телефон зазвонил снова.
– Лейтенант Голд? – официальным тоном спросила Черри Пай. – Не вешайте трубку. Шеф будет с вами говорить.
Еще через мгновение Голд услышал лай Гунца.
– Голд? Ради Бога, парень! Вечно с тобой какая-то чертовщина!
– Что ты имеешь в виду. Алан?
– Я даю тебе самую спокойную должность во всем городе. Ради Бога! Я сам ее создал, чтобы удержать тебя от конфликтов. И что же – в первый же рабочий день на новом месте ты засветился в «Таймсе». Избил уважаемого члена общества. С тобой связаться – все равно что заливать огонь бензином.
– Послушай, Алан, я ведь не напрашивался на эту должность. Так если тебе не нравится, как я справляюсь, отправь меня назад, в отдел по ограблениям.
– Э-э, нет уж. – Голд почувствовал, как Гунц ухмыльнулся. – Меня не проведешь. Даже если ты убьешь миллион своих единоверцев, от меня ты ничего не добьешься. Я предоставляю вам абсолютную свободу действий, лейтенант. И я совершенно уверен, что...
Голд повесил трубку. Телефон снова зазвонил.
– Не смей бросать трубку, когда со мной разговариваешь. Я твой нач...
Голд снова нажал на рычаг. На этот раз Гунц не перезвонил.
В десять тридцать в офис влетел Замора, на ходу приглаживая мокрые волосы и застегивая рубашку.
– Итак, это было важно, – проговорил Голд, развалясь в кресле поудобнее. – Ну и как она?
– Нет, нет, Джек. Ты все не так понял. Это было собеседование. По приему на работу.
– На работу?
– Да. В рекламе. Для «Спаркл сентид соуп». Я вылезаю из душа, вода стекает по телу, полотенце на плечах. – Замора разыгрывал сцену перед Голдом, – и говорю в камеру: «Все девушки на работе спрашивают меня, каким одеколоном я пользуюсь. Я отвечаю им, что не пользуюсь одеколоном. Это запах мыла „Спаркл сентид“. Девушки мне не верят. Тогда я приглашаю их к себе домой, чтобы принять душ вместе. И это их всегда убеждает». Потом я посылаю камере мою лучшую редфордскую улыбку, – Замора послал Голду свою лучшую редфордскую улыбку, – и исчезаю из кадра.
– О Господи! – выдохнул Голд.
– Что скажешь, Джек?
– Ну, вряд ли после этого захочу принимать с тобой душ, но я ведь немного старомоден.
– Я думаю, что попал в яблочко – работа точно моя! Мы там с одним парнем целых семь раз заходили и выходили из душа.
– А тебе не кажется, что всем этим голливудским гомикам просто хотелось полюбоваться твоим голым телом?
– Я совершенно уверен – работа моя! Тот, другой парень – он очень непрезентабельный. Понимаешь, о чем я.
– Думаю, да. Ты их должен всех на руках носить.
– Ты меня подкалываешь, Джек. Но ведь это все очень серьезно. Если меня возьмут, то ведь это точно больше, чем двадцать штук в год. Всего за один день работы. И потом, я смогу наконец показаться перед широкой аудиторией.
– Мне кажется, ты уже «показался» в этом «голубом» журнальчике.
Замора упал в кресло.
– Бисер перед свиньями метать. – Он ухмыльнулся.
– Будь осторожнее с этой свиньей, парень.
– Ладно, проехали. Пойдем, я угощу тебя ленчем. Умираю от голода. Из-за этого интервью мой агент вытащил меня сегодня из дома в шесть утра. У меня даже не было времени позавтракать.
Голд согласно кивнул.
– Приходишь на работу на три часа позже и через десять минут предлагаешь сделать перерыв и поесть. Если ты не слиняешь, то станешь классным копом.
* * *
Замора предложил поехать в одно местечко на Западной авеню, где работал его кузен. Кафе-гриль под названием «Синяя точка». Кондиционеров там не было, и воздух раскалился от жары. Все было окрашено в убийственно синий цвет. На стенах висели от руки написанные таблички с названиями блюд: «Лепешки: с цыпленком, говядиной, со свининой; пирожные: овсяные и с соусом „кантри“; яичница с ветчиной, корейское барбекю, сандвичи, стейк, соус „териаки“, мексиканские лепешки».
– О Боже, – вырвалось у Голда, когда он начал читать названия, – да ведь здесь представлена вся Организация Объединенных Наций. – Он продолжал: – "Спагетти в мясном соусе, говядина с вареным рисом, рис и бобы, кошерные хот-доги, окорок с кукурузной лепешкой, цыпленок «карри».
– Такое только в Лос-Анджелесе возможно, – сказал Замора. – Сам знаешь – у нас здесь такая национальная мешанина.
Упитанный повар-мексиканец, весь в поту от пышущего жаром гриля, заметил Замору и приветственно махнул ему.
– Как жизнь?
Замора и повар сердечно пожали друг другу руки и затрещали на уличном испанском диалекте. Голд сел за маленький столик у двери. Жар кафе здесь разгонял легкий ветерок с улицы. Замора оторвался от повара и вернулся к Голду.
– Решил, что закажешь?
– Сандвич с сыром и польскими колбасками.
Замора передал повару заказ на каком-то испано-язычном диалекте и сел напротив Голда.
– Так это твой двоюродный брат? Значит, ты на самом деле мексиканец?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84