Толпа кишела газетчиками, телевизионщиками – всеми, кто в эти дни смаковал подробности убийства Анны Штейнер, однако у самого входа путь представителям масс-медиа преградила полиция; репортеры сгрудились, расталкивая друг друга, чтобы успеть отснять наиболее эффектные кадры. Было много просто любопытствующих; на похороны явились старейшины еврейской общины, представители городской власти – двое членов совета и вся еврейская часть такового – Вакс, Пикус, Ярославски, Галантер, Бернсон, – кроме, к слову сказать, Харви Оренцстайна, – а также множество посетителей кафе «Вест-Пик», которые хотели сказать последнее «прости» покойной.
Голд с Заморой увидели из машины, как неподалеку затормозили два белых фургона, откуда высыпали парни из Еврейского вооруженного сопротивления в голубых форменных рубашках. Они тут же заняли вооруженную позицию по сторонам дороги, у кладбищенского входа. Некоторые держали палки и бейсбольные биты, но большинство было по-настоящему вооружено пистолетами и полуавтоматами. Фотокоры издали защелкали затворами аппаратов, что прибавило значимости серьезным лицам юнцов, которые делали вид, что ничего не замечают.
– Нет-нет, с меня хватит, – проворчал Замора, краем глаза взглянув на Голда.
Голд вздохнул и покачал головой.
– Нет, на этот раз они получат пропуск. Я не могу больше заниматься жалобами на самого себя. Бумажная работа смерти подобна. Пойдем, я знаю другую дорогу.
Голд повел Замору вдоль ограды. Они вышли к западному входу. Голд просунул руку сквозь прутья решетки и отодвинул засов. Калитка, скрипнув, отворилась.
– Ты, видно, хорошо знаешь эти места, – заметил Замора.
Голд улыбнулся.
– Еще бы, мои родные места. Откуда вам, молодым, знать! Мы жили здесь, покуда не переехали с матерью в Ферфакс. Я раздевал машины и сплавлял детали одному типу, который жил вон там, через улицу. Кстати, надень-ка. – Он протянул Заморе ермолку, сам надел вторую.
Они быстро шли между надгробий с обветшавшими, потрескавшимися звездами Давида, с полустерыми надписями на иврите. Гроб с телом Анны Штейнер уже стоял рядом со свежевырытой могилой. Голд и Замора старались не смешиваться с толпой. Они подошли как раз в тот момент, когда мэр заканчивал заготовленную речь. После него член Городского совета сказал несколько слов о ненависти в людских сердцах, которую необходимо всячески искоренять. Раввин прочел надгробную молитву и Кадиш на иврите. Гроб опустили в могилу. Толпа в молчании потянулась к выходу. Голд пробрался к хилому больному старику. Тот прихрамывал, опираясь на трость. С двух сторон его поддерживали мэр и раввин.
– Мистер Штейнер!
Старик, прикрывая от солнца глаза, с недоумением посмотрел на Голда. Он был явно растерян.
– Мистер Штейнер, я лейтенант Джек Голд. Примите мои соболезнования.
Старик молчал. Болезненно морщась, он присел на край хорошо сохранившегося надгробия и принялся массировать колено искривленными ревматическими пальцами. Мэр взглянул на часу и, поколебавшись секунду, быстро пошел вперед, догоняя своих помощников. Раввин тихо ждал поодаль. Штейнер искоса посмотрел на Голда.
– Вы знали мою Анну? Я что-то вас не припоминаю. Может, вы бывали в нашем кафе?
– Нет. Я полицейский. И хочу найти убийц вашей жены.
Старик всматривался в толпу, уже выходившую с кладбища.
– Кто эти люди? – спросил он. – Неужели они знали мою Анну?
– Право, затрудняюсь сказать.
Штейнер затряс яйцевидной головой. Он выглядел очень больным. Продолжая растирать ногу, вновь обратился к Голду.
– Как же я буду без Анны? – Казалось, он ждал ответа.
Голд опустился рядом, молча тронул его худое костлявое плечо.
– Что же мне делать теперь, когда Анны нет на свете? – повторил Штейнер с тяжелым немецким акцентом.
– Ничего, все наладится, – сочувственно проговорил Голд, – и вам станет легче.
Старик покачал головой.
– Мне легче уже не будет.
Несколько минут они молчали, потом к ним приблизился раввин.
– Я должен отвезти мистера Штейнера назад, в больницу.
Голд, кивнув, поднялся. Они помогли старику встать.
– Машина ждет у ворот, – сказал раввин Штейнеру, потом посмотрел на Голда. – Он отказался от инвалидной коляски. Захотел идти сам.
Раввин, поддерживая Штейнера, повел его к выходу. Голд глядел им вслед. «А ведь он ни разу не спросил „за что?!“, – подумал Голд. – Впрочем, побывав в Дахау, разучишься задавать подобные вопросы».
Замора подошел к Голду.
– Тяжко на это смотреть. Когда мы наконец поймаем убийцу, он должен получить по меньшей мере тысячу лет.
Голд надел солнечные очки.
– Он никогда не будет за решеткой.
– Почему?
– Потому что я его убью.
Замора медленно кивнул.
– Ну что ж.
Они уже ехали в Центр Паркера, но Голд внезапно крутанул руль, и машина, нарушая все мыслимые правила, резко развернулась – в противоположном направлении.
– Что случилось? Куда это мы?
– Сегодня день посещения кладбищ. День поминовения.
– Нет, это же второго ноября.
– Пусть так. Считай, что сегодня – мой личный День поминовения.
За последнее время Замора достаточно изучил Голда, чтобы лишний раз с ним не спорить.
– Как прикажете, босс.
Голд остановил машину около крошечной католической церкви Санта Мария Горетти. К церкви примыкало неухоженное холмистое кладбище. По соседству находилось заброшенное гетто. Голд необычайно долго прикуривал новую сигару. Замора, вытащив блокнот, углубился в записи.
– Подожди здесь. Я скоро.
– Что? – спросил Замора, оторвавшись от блокнота. – Прошу прошения, я не расслышал. Я просматривал свои заметки. Делайте то, что считаете нужным. А я покуда приведу в порядок рукопись.
– Ты молодец, малыш, – улыбнулся Голд, выпуская дым.
– Но у меня правда много работы. Сделайте одолжение, дайте чуть-чуть потрудиться.
Голд фыркнул. Слегка задыхаясь, он миновал небольшой холм, и вошел на кладбище. Он медленно проходил мимо крестов, мимо надгробий с изображением Богоматери, мимо статуй страдающего Христа. Он не был здесь уже несколько лет и потому не срезу нашел могилу с надписью:
АНЖЕЛИКА СЕН-ЖЕРМЕН.
Голд опустился на бетонную скамью. Он никогда не был особо благочестивым, и молитвы редко слетали с его губ. Но он часто приходил сюда – куда чаше, чем теперь, – просто воздать должное памяти. Чтобы помнить. Чтобы не забывать ее. Он приходил сюда, ибо больше было некому. Четырнадцать лет назад, на обратном пути из Алжира, в Лос-Анджелес заезжала бабушка Анжелики, но, когда она позвонила Голду, в ее голосе чувствовались растерянность и смущение. Она сетовала, что у нее не хватает денег, чтобы перевезти тело на родину. Голд ее успокоил, сказав, что похоронит Анжелику сам, взяв на себя все расходы. Бабушка поколебалась и приняла предложение.
– Она была хорошей девушкой, – сказала почтенная леди.
– Да, – согласился Голд.
– Покуда не пристрастилась к наркотикам. Она была очень хорошей.
– Я знаю.
– Обещайте, что устроите ей хорошие похороны.
– Непременно.
Он не стал вдаваться в подробности, почему так не хотел отправлять прах на Юг. Позже – гораздо позже – он признался самому себе, что не мог предать ее даже после смерти. Он забрал тело из морга, сославшись на устное разрешение кого-то из родни. Потом обзвонил все церкви города, но всюду встретил отказ. Наконец он наткнулся на священника, служившего в этом бедном приходе, который согласился с ним встретиться. Он оказался коренастым седоволосым ирландцем, в его речи временами проскальзывал дублинский акцент. Помнится, его звали Скелли.
– Как насчет виски? – спросил он Голда, когда тот сидел в его приходском доме, и, не дожидаясь ответа, налил два стакана. – Как вы знаете, – начал отец Скелли, – по нашим обычаям нельзя хоронить самоубийц в освященной земле. Церковь не разрешает этого.
– Она очень хотела, чтобы ее похоронили по католическому обряду.
Скелли замотал головой.
– И речи быть не может об отпевании. Это строжайше запрещено. Некоторые епархии придерживаются более либеральных взглядов, но, боюсь, мой кардинал таковых не разделяет.
Они сидели и пили. Голд ждал. Все это Скелли мог сказать ему по телефону. Значит, была надежда.
– Но в разговоре с одним из ваших коллег – моим земляком – я узнал, что это довольно-таки спорный вопрос, и неизвестно, добровольно ли она ушла из жизни. Безусловно, существует официальное свидетельство о смерти, но церковь не всегда стоит на одной точке зрения с чиновниками. По крайней мере, в этой стране. – Скелли отпил виски. – Так что если вы дадите мне какое-нибудь подтверждение, что девушка не просто ушла из жизни. А погибла, скажем, от чьей-то руки...
Они с Голдом хорошо поняли друг друга.
– Можете мне поверить, все останется в глубочайшей тайне. Мы, священники, не нарушаем обещаний.
– Отец, вы хотите выслушать мою исповедь?
Скелли покачал головой.
– Возраст не тот, чтобы обращать вас. Мне нужно убедиться, что церковь напрасно отвергает бедную христианскую душу. Необходимо, чтобы кто-то их тех, кто был с ней в этот роковой момент, сказал, что смерть ее была – в некотором роде – случайной...
Теперь настал черед Скелли ждать.
Тогда Голд произнес фразу, которую потом не один раз слышал в связи с Уотергейтским делом.
– С этим не будет никаких осложнений.
Скелли, провожая Голда, взял его за руку.
– Быть может, вы заметили, что мы строим около школы баскетбольную площадку. Мои прихожане очень любят баскетбол. Это хоть как-то заполняет их досуг. Но, к моему горькому сожалению, нам придется свернуть строительство. Не хватает денег.
Голд понимающе кивнул.
– Бизнес есть бизнес, так, святой отец?
– Как и повсюду, лейтенант. А чеммы хуже других?
На следующий день Анжелику похоронили. Голд, Скелли да двое могильщиков. Скелли прочел положенные молитвы по католическому требнику, и фоб на веревках опустили в раскисшую землю. Скелли захлопнул книгу, сказал несколько слов о трагически прерванной в расцвете лет жизни, о неисполненном назначении, о воле Провидения. Моросящий дождь перешел в ливень. Скелли перекрестился и поднял воротник. Потом они с Голдом отправились в тихий мексиканский бар неподалеку от кладбища и остаток дня провели за текилой, которую запивали пивом. На следующий день Голд получил от Скелли конверт со счетом на три тысячи долларов. Он вытащил деньги из красного чемоданчика.
* * *
Голд сидел в окружении могил. Из воспоминаний его вывел чей-то голос. Он увидел молодое, типично американское лицо над крахмальным воротничком.
– Что?
– Я спрашивал, не могу ли я вам чем-то помочь. У вас очень расстроенный вид.
– Здесь по-прежнему настоятелем отец Скелли?
– К сожалению, отец Скелли умер в прошлом году. Может быть, я могу чем-либо помочь?
Голд покачал головой.
Молодой священник настаивал.
– Я чувствую, вам необходимо поговорить о том, что вас тревожит, открыть душу.
– Я еврей, – резко ответил Голд.
Молодой человек одарил его первоклассной семинарской улыбкой.
– Все мы дети Божьи...
Голд встал.
– А шел бы ты, святой отец... – И быстро двинулся к выходу.
* * *
Вернувшись в Центр Паркера, Голд набрал номер Стэнли и Эвелин Марковиц. Трубку взяла Эвелин. Узнав Голда, заговорила растерянно и смущенно.
– Как там Уэнди?
– А как может быть в ее состоянии, Джек! Рано утром ее мучили кошмары, и она проснулась в истерике. Стэнли дал ей сильное успокоительное, она до сих пор спит. Звонил Хоуи, но я не стала ее будить. Мне кажется, она не захочет с ним разговаривать.
– Вчера ей пришлось несладко. Пусть побудет с вами, сейчас ей необходимо ощутить, что она в безопасности что за нее есть кому заступиться.
– До сих пор не могу поверить в этот кошмар. Никогда еще я не видела Стэнли таким разгневанным. Ведь он относится к Уэнди как к собственному ребенку. Как к Питу... – Она скомкала фразу, но потом быстро продолжила:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
Голд с Заморой увидели из машины, как неподалеку затормозили два белых фургона, откуда высыпали парни из Еврейского вооруженного сопротивления в голубых форменных рубашках. Они тут же заняли вооруженную позицию по сторонам дороги, у кладбищенского входа. Некоторые держали палки и бейсбольные биты, но большинство было по-настоящему вооружено пистолетами и полуавтоматами. Фотокоры издали защелкали затворами аппаратов, что прибавило значимости серьезным лицам юнцов, которые делали вид, что ничего не замечают.
– Нет-нет, с меня хватит, – проворчал Замора, краем глаза взглянув на Голда.
Голд вздохнул и покачал головой.
– Нет, на этот раз они получат пропуск. Я не могу больше заниматься жалобами на самого себя. Бумажная работа смерти подобна. Пойдем, я знаю другую дорогу.
Голд повел Замору вдоль ограды. Они вышли к западному входу. Голд просунул руку сквозь прутья решетки и отодвинул засов. Калитка, скрипнув, отворилась.
– Ты, видно, хорошо знаешь эти места, – заметил Замора.
Голд улыбнулся.
– Еще бы, мои родные места. Откуда вам, молодым, знать! Мы жили здесь, покуда не переехали с матерью в Ферфакс. Я раздевал машины и сплавлял детали одному типу, который жил вон там, через улицу. Кстати, надень-ка. – Он протянул Заморе ермолку, сам надел вторую.
Они быстро шли между надгробий с обветшавшими, потрескавшимися звездами Давида, с полустерыми надписями на иврите. Гроб с телом Анны Штейнер уже стоял рядом со свежевырытой могилой. Голд и Замора старались не смешиваться с толпой. Они подошли как раз в тот момент, когда мэр заканчивал заготовленную речь. После него член Городского совета сказал несколько слов о ненависти в людских сердцах, которую необходимо всячески искоренять. Раввин прочел надгробную молитву и Кадиш на иврите. Гроб опустили в могилу. Толпа в молчании потянулась к выходу. Голд пробрался к хилому больному старику. Тот прихрамывал, опираясь на трость. С двух сторон его поддерживали мэр и раввин.
– Мистер Штейнер!
Старик, прикрывая от солнца глаза, с недоумением посмотрел на Голда. Он был явно растерян.
– Мистер Штейнер, я лейтенант Джек Голд. Примите мои соболезнования.
Старик молчал. Болезненно морщась, он присел на край хорошо сохранившегося надгробия и принялся массировать колено искривленными ревматическими пальцами. Мэр взглянул на часу и, поколебавшись секунду, быстро пошел вперед, догоняя своих помощников. Раввин тихо ждал поодаль. Штейнер искоса посмотрел на Голда.
– Вы знали мою Анну? Я что-то вас не припоминаю. Может, вы бывали в нашем кафе?
– Нет. Я полицейский. И хочу найти убийц вашей жены.
Старик всматривался в толпу, уже выходившую с кладбища.
– Кто эти люди? – спросил он. – Неужели они знали мою Анну?
– Право, затрудняюсь сказать.
Штейнер затряс яйцевидной головой. Он выглядел очень больным. Продолжая растирать ногу, вновь обратился к Голду.
– Как же я буду без Анны? – Казалось, он ждал ответа.
Голд опустился рядом, молча тронул его худое костлявое плечо.
– Что же мне делать теперь, когда Анны нет на свете? – повторил Штейнер с тяжелым немецким акцентом.
– Ничего, все наладится, – сочувственно проговорил Голд, – и вам станет легче.
Старик покачал головой.
– Мне легче уже не будет.
Несколько минут они молчали, потом к ним приблизился раввин.
– Я должен отвезти мистера Штейнера назад, в больницу.
Голд, кивнув, поднялся. Они помогли старику встать.
– Машина ждет у ворот, – сказал раввин Штейнеру, потом посмотрел на Голда. – Он отказался от инвалидной коляски. Захотел идти сам.
Раввин, поддерживая Штейнера, повел его к выходу. Голд глядел им вслед. «А ведь он ни разу не спросил „за что?!“, – подумал Голд. – Впрочем, побывав в Дахау, разучишься задавать подобные вопросы».
Замора подошел к Голду.
– Тяжко на это смотреть. Когда мы наконец поймаем убийцу, он должен получить по меньшей мере тысячу лет.
Голд надел солнечные очки.
– Он никогда не будет за решеткой.
– Почему?
– Потому что я его убью.
Замора медленно кивнул.
– Ну что ж.
Они уже ехали в Центр Паркера, но Голд внезапно крутанул руль, и машина, нарушая все мыслимые правила, резко развернулась – в противоположном направлении.
– Что случилось? Куда это мы?
– Сегодня день посещения кладбищ. День поминовения.
– Нет, это же второго ноября.
– Пусть так. Считай, что сегодня – мой личный День поминовения.
За последнее время Замора достаточно изучил Голда, чтобы лишний раз с ним не спорить.
– Как прикажете, босс.
Голд остановил машину около крошечной католической церкви Санта Мария Горетти. К церкви примыкало неухоженное холмистое кладбище. По соседству находилось заброшенное гетто. Голд необычайно долго прикуривал новую сигару. Замора, вытащив блокнот, углубился в записи.
– Подожди здесь. Я скоро.
– Что? – спросил Замора, оторвавшись от блокнота. – Прошу прошения, я не расслышал. Я просматривал свои заметки. Делайте то, что считаете нужным. А я покуда приведу в порядок рукопись.
– Ты молодец, малыш, – улыбнулся Голд, выпуская дым.
– Но у меня правда много работы. Сделайте одолжение, дайте чуть-чуть потрудиться.
Голд фыркнул. Слегка задыхаясь, он миновал небольшой холм, и вошел на кладбище. Он медленно проходил мимо крестов, мимо надгробий с изображением Богоматери, мимо статуй страдающего Христа. Он не был здесь уже несколько лет и потому не срезу нашел могилу с надписью:
АНЖЕЛИКА СЕН-ЖЕРМЕН.
Голд опустился на бетонную скамью. Он никогда не был особо благочестивым, и молитвы редко слетали с его губ. Но он часто приходил сюда – куда чаше, чем теперь, – просто воздать должное памяти. Чтобы помнить. Чтобы не забывать ее. Он приходил сюда, ибо больше было некому. Четырнадцать лет назад, на обратном пути из Алжира, в Лос-Анджелес заезжала бабушка Анжелики, но, когда она позвонила Голду, в ее голосе чувствовались растерянность и смущение. Она сетовала, что у нее не хватает денег, чтобы перевезти тело на родину. Голд ее успокоил, сказав, что похоронит Анжелику сам, взяв на себя все расходы. Бабушка поколебалась и приняла предложение.
– Она была хорошей девушкой, – сказала почтенная леди.
– Да, – согласился Голд.
– Покуда не пристрастилась к наркотикам. Она была очень хорошей.
– Я знаю.
– Обещайте, что устроите ей хорошие похороны.
– Непременно.
Он не стал вдаваться в подробности, почему так не хотел отправлять прах на Юг. Позже – гораздо позже – он признался самому себе, что не мог предать ее даже после смерти. Он забрал тело из морга, сославшись на устное разрешение кого-то из родни. Потом обзвонил все церкви города, но всюду встретил отказ. Наконец он наткнулся на священника, служившего в этом бедном приходе, который согласился с ним встретиться. Он оказался коренастым седоволосым ирландцем, в его речи временами проскальзывал дублинский акцент. Помнится, его звали Скелли.
– Как насчет виски? – спросил он Голда, когда тот сидел в его приходском доме, и, не дожидаясь ответа, налил два стакана. – Как вы знаете, – начал отец Скелли, – по нашим обычаям нельзя хоронить самоубийц в освященной земле. Церковь не разрешает этого.
– Она очень хотела, чтобы ее похоронили по католическому обряду.
Скелли замотал головой.
– И речи быть не может об отпевании. Это строжайше запрещено. Некоторые епархии придерживаются более либеральных взглядов, но, боюсь, мой кардинал таковых не разделяет.
Они сидели и пили. Голд ждал. Все это Скелли мог сказать ему по телефону. Значит, была надежда.
– Но в разговоре с одним из ваших коллег – моим земляком – я узнал, что это довольно-таки спорный вопрос, и неизвестно, добровольно ли она ушла из жизни. Безусловно, существует официальное свидетельство о смерти, но церковь не всегда стоит на одной точке зрения с чиновниками. По крайней мере, в этой стране. – Скелли отпил виски. – Так что если вы дадите мне какое-нибудь подтверждение, что девушка не просто ушла из жизни. А погибла, скажем, от чьей-то руки...
Они с Голдом хорошо поняли друг друга.
– Можете мне поверить, все останется в глубочайшей тайне. Мы, священники, не нарушаем обещаний.
– Отец, вы хотите выслушать мою исповедь?
Скелли покачал головой.
– Возраст не тот, чтобы обращать вас. Мне нужно убедиться, что церковь напрасно отвергает бедную христианскую душу. Необходимо, чтобы кто-то их тех, кто был с ней в этот роковой момент, сказал, что смерть ее была – в некотором роде – случайной...
Теперь настал черед Скелли ждать.
Тогда Голд произнес фразу, которую потом не один раз слышал в связи с Уотергейтским делом.
– С этим не будет никаких осложнений.
Скелли, провожая Голда, взял его за руку.
– Быть может, вы заметили, что мы строим около школы баскетбольную площадку. Мои прихожане очень любят баскетбол. Это хоть как-то заполняет их досуг. Но, к моему горькому сожалению, нам придется свернуть строительство. Не хватает денег.
Голд понимающе кивнул.
– Бизнес есть бизнес, так, святой отец?
– Как и повсюду, лейтенант. А чеммы хуже других?
На следующий день Анжелику похоронили. Голд, Скелли да двое могильщиков. Скелли прочел положенные молитвы по католическому требнику, и фоб на веревках опустили в раскисшую землю. Скелли захлопнул книгу, сказал несколько слов о трагически прерванной в расцвете лет жизни, о неисполненном назначении, о воле Провидения. Моросящий дождь перешел в ливень. Скелли перекрестился и поднял воротник. Потом они с Голдом отправились в тихий мексиканский бар неподалеку от кладбища и остаток дня провели за текилой, которую запивали пивом. На следующий день Голд получил от Скелли конверт со счетом на три тысячи долларов. Он вытащил деньги из красного чемоданчика.
* * *
Голд сидел в окружении могил. Из воспоминаний его вывел чей-то голос. Он увидел молодое, типично американское лицо над крахмальным воротничком.
– Что?
– Я спрашивал, не могу ли я вам чем-то помочь. У вас очень расстроенный вид.
– Здесь по-прежнему настоятелем отец Скелли?
– К сожалению, отец Скелли умер в прошлом году. Может быть, я могу чем-либо помочь?
Голд покачал головой.
Молодой священник настаивал.
– Я чувствую, вам необходимо поговорить о том, что вас тревожит, открыть душу.
– Я еврей, – резко ответил Голд.
Молодой человек одарил его первоклассной семинарской улыбкой.
– Все мы дети Божьи...
Голд встал.
– А шел бы ты, святой отец... – И быстро двинулся к выходу.
* * *
Вернувшись в Центр Паркера, Голд набрал номер Стэнли и Эвелин Марковиц. Трубку взяла Эвелин. Узнав Голда, заговорила растерянно и смущенно.
– Как там Уэнди?
– А как может быть в ее состоянии, Джек! Рано утром ее мучили кошмары, и она проснулась в истерике. Стэнли дал ей сильное успокоительное, она до сих пор спит. Звонил Хоуи, но я не стала ее будить. Мне кажется, она не захочет с ним разговаривать.
– Вчера ей пришлось несладко. Пусть побудет с вами, сейчас ей необходимо ощутить, что она в безопасности что за нее есть кому заступиться.
– До сих пор не могу поверить в этот кошмар. Никогда еще я не видела Стэнли таким разгневанным. Ведь он относится к Уэнди как к собственному ребенку. Как к Питу... – Она скомкала фразу, но потом быстро продолжила:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84