– Это было бы здорово! Знаешь, я ведь хотел написать тебе в Нью-Йорк, и вот, пожалуйста, ты собственной персоной! Теперь я могу лично выразить тебе свои соболезнования. Мне правда очень жаль. Мама.
Трейси внутренне напрягся:
– Жаль что?
Трубка молчала, Трейси лишь слышал тяжелое дыхание собеседника.
– Стейн? О чем ты, черт побери, говоришь?
– Боже праведный. Мама! Я видел, как ты входил в корпус с Директором и подумал, что, ну в общем, что ты уже все знаешь.
– Что я знаю? – Трейси сел прямо, костяшки пальцев на трубке побелели. – Ради Бога, скажи наконец, что происходит?
– Мне очень жаль. Мама, – повторил Стейн. – Четыре дня назад был убит твой отец.
* * *
Негромкая трель телефона прорвалась через паутину воспоминаний, которым предавался Ким. Широкие, во всю стену занавески на окнах его номера были задернуты. Тихо, как вздох женщины, к креслу Кима подбиралась темнота. Он расслабил все мышцы тела и мечтал: что было бы, если бы он. Ту и вся семья сумели вырваться из Пномпеня. Но мечта обрывалась в одном и том же месте, она обрывалась здесь уже много лет: обреченная семья осталась там, где жила всю жизнь, и ночь превратилась в день. Он переживал это, наверное, миллион раз...
Он протянул руку и снял трубку:
– Да?
– Это «Валькирия».
– Я не знаю вас.
– Но вы знаете «Голубой Сычуань».
Ким сел прямо:
– Ресторан в Чайнатауне?
– Нет. В Эйндховене.
Кто же из них звонит? – соображал Ким. По телефону он пока не узнавал голос, а работавший на КГБ голландец не дал ни описания внешности, ни особых примет.
– Я ждал вас, – после паузы сказал он.
– Я только что прилетел. Мы должны немедленно переговорить.
Теперь это уже был нормальный живой диалог: до этого они лишь обменивались условными фразами.
– Если вы неподалеку, – забросил удочку Ким, – можно было бы встретиться у меня в номере.
– Нет, – после секундного колебания ответил «Валькирия», – не думаю, что это удачная мысль, – в трубке было слышно, как шуршит одежда его собеседника. – Встретимся внизу, в баре «Иль Сент-Мари». Знаете, где это?
Ким великолепно ориентировался в этом старомодном роскошном отеле. Как-то раз ему пришлось ликвидировать здесь одного корейца – кошмарного, иссеченного шрамами руководителя тайной полиции коммунистов, на совести которого были массовые убийства ни в чем не повинных людей.
– Слышал о таком, – солгал Ким: не имело смысла давать собеседнику информацию, которую можно не давать.
– Тогда через пятнадцать минут.
– А я успею добраться? – отрабатывая версию полного незнания местности, спросил Ким.
– Успеете, – картонным голосом ответила трубка. – Если начнете собираться прямо сейчас.
И связь прервалась.
* * *
«Валькирия» – рыжеволосый мужчина, возглавлявший операцию в Эйндховене – повесил трубку телефона-автомата в фойе гостиницы «Хилтон» и повернулся к двум своим спутникам, крепко сбитым брюнетам с немигающими холодными глазами:
– Он придет, – сообщил рыжеволосый по-русски.
– Ты, Петр, – продолжал он на родном языке, – останешься здесь и проследишь за ним. Я хочу знать, насколько точно он следует инструкциям.
Он сделал шаг вперед – это был высокий, очень крупный человек, фигурой напоминающий медведя-гризли:
– А ты, Греков, пойдешь со мной, – и быстрым шагом пересек фойе.
На улице было душно, накрапывал дождь. Чертыхаясь в потемках, Греков залез в машину у подъезда отеля, завел двигатель и, дождавшись, когда на заднее сидение сел «Валькирия», поехал в сторону бара «Иль Сент-Мари».
Члены Совета знали «Валькирию» как Хельмута Маннхайма – под этим псевдонимом он работал вот уже пятнадцать лет, – хотя настоящее имя его было Михаил Иванович Федоров. Еще совсем молодым человеком он великолепно зарекомендовал себя в армии, и его приметил один из дальновидных аналитиков КГБ. Вербовать в прямом смысле слова его не пришлось: Федоров едва не сошел с ума от счастья, когда понял, что ему выпал шанс послужить матери-России в элите военной разведки. Благодаря своим физическим данным, он попал в специальный тренировочный лагерь, один из многих на территории СССР, где его обучали приемам и методам ведения диверсионно-подрывной работы, а затем направили в Германию. Через три года начальство сочло его готовым к настоящей работе. И перебросило в Западный Берлин. Это было в 1968 году.
Кажется, в феврале, вспоминал «Валькирия». Запад оказался скучным и совершенно неинтересным, через несколько месяцев он уже тосковал о родном Урале, его бескрайних заснеженных равнинах и чистом прозрачном воздухе гор – он вспоминал, как ходил на охоту, перепоясанный ремнями, он без труда преодолевал горные склоны, только изо рта, словно острые стрелы, вырывалось горячее дыхание.
А в последние две недели перед назначением у него появилась девушка, молоденькая грузинка с пышными черными волосами и зелеными глазами. Такая юная, такая свежая, с тоской думал «Валькирия». Он до сих пор не знал, что она тоже была агентом КГБ, подставленным ему в качестве последнего испытания на лояльность и верность родине. Михаил Иванович Федоров выдержал его с честью.
Как же давно все это было! Так давно, что он даже забыл ее имя. Но не ночи, проведенные с ней, – их забыть было невозможно.
А потом начальство, следуя раз и навсегда установленному правилу, проверяло его – он, естественно, ничего об этом не подозревал – раз в два года, и это несмотря на то, что он исправно поставлял только первоклассную, надежнейшую информацию. В этом не было ничего личного: начальство и помыслить не могло, что «Валькирия» способен предать СССР. Однако оно свято верило в меры предосторожности и логику.
Сейчас рыжеволосый человек размышлял о своем чине: полковник КГБ. Он думал о том, что ему невероятно повезло, что он родился и вырос в России и был русским. Это во-первых. А, во-вторых, ему повезло с физическими данными: на протяжении всей жизни он всегда был в великолепной физической форме. Он непроизвольно положил ладонь на живот: не такой подтянутый как когда-то, но, в конце концов, он уже и не так молод. А шницели, сосиски с горохом и пиво «лагер» даже отдаленно не походили на борщ, пельмени и водку. Мчась через опустившуюся на Даллас ночь, он тяжело вздыхал. Так далеко! И так давно он был оторван от любимой родины. Но, глядя на здания и сооружения в промышленном центре Америки, он преисполнялся гордостью: задание по уничтожению Запада и его могущества было возложено на него, он, и только он был главной фигурой этого плана. Да, думал он в этот момент, нет такой жертвы, которую нельзя принести во имя родины. И, забыв о прошлом, он сосредоточился на поставленной перед ним задаче.
* * *
Ким вышел из лифта и оказался в залитом огнями холле «Хилтона». Сегодня Америка раздражала его: никогда раньше он не замечал, сколько же людей бесцельно шатается ночью по улицам. Так хотелось остаться одному, чтобы никто не дышал в затылок и не пихал локтем в бок. Далласская ночь напоминала Марди грас: торжества по случаю успешного прошедшего съезда республиканской партии грозили затянуться на неделю, весь город ликовал, на улицах танцевали и, невзирая на дождь, толпы бродили с национальными флагами и орали песни. Эйфория, экстаз, самолюбование и паранойя, думал Ким, пробираясь в толпе, в конце концов ведут к разжижению мозга. В воздухе летали разноцветные конфетти, на всех углах громыхали рок-группы, безуспешно пытающиеся перекричать ликующую публику. Казалось, еще до окончательного избрания здесь начали праздновать инаугурацию Готтшалка; новый день Америки поднимался пока только над Далласом.
Такси пришлось ловить довольно долго, что, в общем-то, было не так уж плохо: за это время Ким сумел как следует рассмотреть человека, который начал следить за ним, едва он вышел из лифта. С его стороны было довольно глупо повесить телефонную трубку, едва только Ким прошел мимо. Еще глупее было сразу же двинуться следом. Но, в конце концов, Кима больше волновал другой вопрос: с кем говорил по телефону этот безмозглый американец? Или, может быть, англичанин? Забираясь в такси, Ким плюнул на тротуар.
Этот тип ничем не отличался от голландца, который преследовал Кима в другом конце города: оба с площади Дзержинского. Голландец или нет, тренировали его явно там, в цитадели неандертальского мышления, думал Ким. А готовили их действительно отменно, делая упор на способность выдерживать разного рода пытки.
Но и Ким был мастером своего дела, некоронованный король в искусстве выбивать показания. Были и такие, которые считали его волшебником этого мрачного средневекового ремесла, но Ким знал, что в действительности все значительно проще, хотя он и не опровергал слагаемые про него легенды – они и работали на его авторитет. Все дело в сути человека, его психологическом стержне. Единственный человек, который понимает эту концепцию, – Трейси Ричтер. При желании – Ким был в этом убежден – Трейси мог бы превзойти даже его самого. Свидетельств тому он имел во время войны, когда они работали с Трейси напару, предостаточно. И, тем не менее, какой-то внутренний дефект, так это представлялось Киму, не позволял Трейси развернуться в полную силу. Трейси без труда мог бы одолеть любого противника, но часто предпочитал этого не делать, несмотря на высочайшее мастерство.
У Кима было достаточно времени поразмыслить над этим вопросом, когда он занимался голландцем. Получилось, что Ким, сам того не ведая, передал в КГБ море конфиденциальнейшей информации. Если бы не настоятельная необходимость помогать Ту, он бы в жизни не приблизился к этому Совету! В этот момент Ким ненавидел всех – семью, службу, саму жизнь.
У «Иль Сент-Мари» атмосфера была более спокойная – во-первых, благодаря роскошному фасаду, к которому не рисковали приближаться забулдыги, составлявшие ядро праздника, а, во-вторых, потому что репутация отеля «Тертл крик», где располагался бар, была весьма высока и администрация берегла ее как зеницу ока: она никогда не допустила бы манифестаций у себя под окнами. «Тертл крик» был, пожалуй, единственным оазисом безмятежного старого времени, чудом выжившего в новом индустриальном центре страны.
Припоминая внутренний план здания, Ким прошел через вращающуюся зеркальную дверь: слева портье и стойка регистрации гостей, ресторан, парикмахерская, справа, в арке, – магазин подарков. Прямо – несколько лифтов со старомодными стрелочными указателями этажей. А если пройти чуть дальше, налево, через заставленный кадками с пальмами широкий коридор, окажешься в баре, за которым есть еще один ресторан и будочка цветочницы.
Ким не раздумывая пошел к лифтам. Войдя в кабинку, он отметил, какие кнопки нажали другие пассажиры. Вращающаяся дверь выплюнула в холл преследователя Кима – он покрутил головой и, увидев объект слежки в лифте, быстро пошел в его направлении. Двери лифта начали медленно закрываться, и Ким нажал кнопку «Экстренное открывание дверей». Один из пассажиров что-то пробурчал раздраженным тоном, но темноволосый уже проскользнул в лифт, и они плавно поехали вверх.
Ким нажал кнопку пятого этажа: там не выходил никто. Только он и его темноволосый спутник.
Если я ничего не путаю, напряженно соображал Ким, коридоры на всех этажах отеля имеют форму буквы "Н". Центральный коридор, в середине которого находились лифты, вел налево и направо и затем расходился под прямым углом еще на два коротких.
Ким решительно свернул направо и деловито направился по роскошно декорированному коридору. Все надо было сделать очень быстро. Брюнет, видимо, получил задание «вести» Кима и, значит, будет следовать букве инструкции. Но если Ким хоть на мгновение заколеблется, засомневается, преследователь – также действуя точно по инструкции – сочтет задание выполненным и вернется с докладом к тому, кто его послал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125