черно-зеленую, корявую. «Фонд приносит массу маленьких удовольствий, – любил он говорить, – В частности, но не в последнюю очередь, возможность добывать кубинские сигары». «Добывать» было любимым эвфемизмом Директора. – Что же касается того, что скрыто от глаз, то перемены большие.
Он помолчал, раскуривая сигару, потом продолжил:
– Эта чертова демократическая администрация не в состоянии отличить головы от задницы, – он глянул на тлевший кончик самокрутки. – Они понятия не имеют, что делать с нашей разведкой, но им не хватает ума оставить ее в покое. Совершенно безмозглая публика, – он взглянул на Трейси. – Мне чертовски импонирует этот Готтшалк. Отличный мужик. Как раз такой, как нам нужен, – Директор нахмурился, и его кустистые брови привычно грозно сошлись на переносице, будто решили вступить друг с другом в сражение. – Правда, большие города еще не очень-то готовы его поддержать. Но, я думаю, немного времени – и все будет в порядке. Они все еще не могут забыть Рейгана, – он глубоко вздохнул. – Это очень непросто – быть республиканцем.
Директор острым взглядом измерил дистанцию между ним и Трейси:
– Сожалею по поводу губернатора. Насколько я слышал, вы были друзьями.
– Ко мне недавно приезжал Ким.
– Неужели?
Трейси мгновенно напрягся. Голос Директора звучал абсолютно ровно, лицо не дрогнуло, но что-то в том, как он на секунду замер, потом чуть заметно выпрямился и повернул голову влево, так, чтобы лучше слышать правым ухом, насторожило Трейси. Способность рассуждать гнездится в левом полушарии, и ему соответствует правое ухо, правый глаз и так далее.
– Это имело отношение к смерти губернатора, – как можно небрежнее произнес Трейси. – Но, я полагаю, вы и сами все знаете. Если я не окончательно отстал от времени, то, по-моему, Ким всегда докладывал обо всем лично вам.
– Ну, внутри нашей конторы радикальных перемен не произошло, – ответил Директор. – Большинство сотрудников докладывается Прайсу. Ким же – особая статья. М-м-м... Ты знаешь Кима лучше, чем кто-либо другой. Он требует... специальной заботы.
– Для того чтобы не сорваться с цепи, как бешеный пес, и не начать кусать всех направо и налево.
Директор фыркнул – признак того, что он обиделся.
– Результаты его деятельности... несколько смягчаются другими шагами с нашей стороны.
– Он – чертов убийца, – сердито сказал Трейси.
– Если на то пошло, то и ты тоже, – возразил Директор. Голос его по-прежнему был ровен, однако лицо слегка покраснело. Он вынул изо рта сигару и навалился грудью на стол. – За последние шесть месяцев он собрал столько информации по использованию камбоджийской оппозиции микотоксинов трикотина, сколько наши государственные службы не смогли и за два года. И я ни секунды не сомневаюсь в огромной его для нас ценности, – Директор явно рассердился. – Отдых, которым он сейчас наслаждается, вполне заслуженный. Уверяю тебя.
– А я и не сомневался, – пробурчал Трейси, стараясь скрыть нахлынувшие на него чувства. Значит, Ким в отпуске? И его приезд к Трейси и попытка втянуть Трейси в расследование причин смерти Джона Холмгрена – вовсе не задание Фонда? И Директор ничего об этом не знает. Ну и дела, подумал Трейси. Чтобы успокоиться, он отпил виски. Мысли у него разбегались. Наконец ему удалось овладеть собой.
Прана. В присутствии Директора прибегнуть к специальным дыхательным упражнениям было невозможно: он заметит и сразу догадается, что что-то не так.
– А что Киму от тебя понадобилось? – осведомился Директор.
– Просто заскочил проездом, – ложь легко вырвалась из него. Слишком легко. И он снова напомнил себе, что пошел на контакт в последний раз, в самый последний. Как только он разрешит загадку гибели Джона и Мойры, с этой связью будет покончено. Раз и навсегда.
Теперь Директор попросил принести меню, и пока они обсуждали, кто что будет есть, директор вдруг сказал:
– Все время возникают какие-то ситуации, в которых требуются твои умения. А сейчас даже более, чем прежде.
– Наверное.
– Думаю, я закажу цыпленка, – Директор закрыл меню и положил на стол. – Да, цыпленок и бутылка охлажденного рейнского – как раз то, что сейчас нужно.
* * *
– Я не хочу, чтобы ты уезжал, – с нежностью произнесла Джой, и, почувствовав, что с ним надо говорить по-другому, добавила: – ты не можешь уехать.
Киеу вспомнил разговор с Макоумером, перед тем, как тот отправился в Китай.
– Теперь ты знаешь о Фонде столько же, сколько и я.
– А он знал Кима? – спросил Киеу.
– Он знает о нем от Трейси, конечно, – сказал Макоумер. – Но они никогда не встречались.
– А фотографии?
– Нет. Служащие Фонда никогда не снимаются.
Киеу вспомнил, как он поклонился изваянию своего позолоченного Будды, глазами которого можно увидеть и познать все сущее.
– Тогда проблем не будет, – и он приступил к молитве, раскачиваясь и повторяя слова буддийских заповедей.
– Это слишком опасно, – голос Джой вернул его к действительности.
Он улыбнулся, погладил ее по мягким волосам.
– Как ты можешь знать такие вещи?
В глазах ее стояли слезы:
– Потому что я боюсь за тебя.
Он засмеялся:
– Мне ничто не может повредить. Мне удалось ускользнуть даже из новой Кампучии.
– Но призраки ее до сих пор тебя терзают...
Джой уже довольно давно спала с ним в одной постели и до того боялась его кошмаров так, будто они были ее собственные. Она не знала, что именно видел он в этих страшных снах, она его не спрашивала, не разговаривала с ним об этом. Но достаточно было почувствовать тот поток чудовищных эмоций, который изливался из него во время этих кошмаров, и тогда она обнимала, укачивала его, как ребенка, а он кричал во сне и без конца повторял что-то на кхмерском, что – она не могла понять. В эти страшные минуты он казался ей пришельцем, явившимся на землю откуда-то с дальней планеты.
Но ее тяга к нему, облегчение и покой, которые он приносил ей по ночам, привязывали ее к нему.
Только из-за него она все еще оставалась в этом особняке на Греймерси-парк. Без него она бы не выдержала своего странного брака, он бы ушла от Макоумера, вернулась к своим родным в Техас. Он был таким непонятным, этот кхмер, но в глубине души она сознавала, что эта загадочность и привлекает ее в нем.
– Мои призраки, – ответил Киеу, помолчав, – живут во мне. И они не могут мне повредить, даже в новой Кампучии.
– Но там все еще идет война.
Он взглянул на нее своими темными бездонными глазами.
– Большую часть своей жизни я провел на войне. Я дитя войны, в буквальном смысле. И неужто ты думаешь, что теперь война может меня погубить? После всего этого? – Он покачал головой. – Не бойся за меня, Джой. Вот он я, здесь, – он взял ее руку в свою, слегка сжал. – Я всегда здесь буду.
* * *
Прозвенел дверной звонок, Лорин сказала:
– Я открою.
Луис Ричтер наносил последние штрихи на их ужин, состоящий из сэндвичей с ростбифом и немецкого картофельного салата. Лорин глянула на часы. Она устала. Утром она, как обычно, занималась классом, который ее всегда успокаивал, а на этот раз почему-то раздражал необходимостью бесконечно повторять элементарные вещи. Правда, на дневной репетиции она немного успокоилась: они готовили новую постановку, и она хорошо поработала над своей партией. Большинство ее коллег ворчали в эти дни – Мартин навалил на них двойную нагрузку. Он не объяснял им причин, но в воздухе все же витало какое-то возбуждение и ожидание.
Лорин же после разрыва с Трейси была только рада погрузиться в работу. Она загоняла себя до смерти.
Идя к входной двери, она в очередной раз подумала о том, что значит для нее теперь Луис Ричтер. Когда-то у нее был дядя, который очень ее любил. Она помнила, как сидела у него на коленях, как он обнимал ее своими большими и сильными руками. Она помнила, как от него пахло табаком и одеколоном, ей нравилось класть свое маленькое ушко на его огромную грудь и слушать, как громко бьется его сердце. Он умер, когда ей было восемь лет, и с тех пор она никогда уже не чувствовала себя так хорошо со старшими. Кроме Луиса Ричтера.
Ей было так с ним интересно, что она даже неожиданно для себя стала думать над тем, что он сказал по поводу внезапного решения Джека Салливена обнародовать тот факт, что буквально накануне убийства в Каире Де Витта президент заявил, будто проблемы безопасности его совершенно не интересуют.
– Все понятно, – сказал тогда Луис Ричтер. – Я думаю, после этого в задницу старого Лоуренса вцепятся все, кому не лень.
Как часто случалось и с Трейси, широта его знаний, глубина суждений увлекли и ее.
Она улыбнулась своим мыслям и открыла дверь.
Увидев ее, Киеу, обмер. Это чувство было ему знакомо, он уже испытывал его в джунглях Камбоджи.
Очаровательная улыбка, которую он подготовил, мгновенно растаяла. Он ничего не мог с собой поделать: к горлу подступила тошнота, и, с трудом с ней справившись, он спросил:
– Луис Ричтер нев птас тай?
Жаркий летний день, на фоне желтого неба высятся пальмы. Влажность бусинками лежит на лбах и плечах. По четвергам они обычно танцевали в Чау Чхайа, неподалеку от Кемарина, тронного зала дворца, где ощущалось присутствие Сианука и всей длинной череды его предшественников, кхмерских царей.
На Малис сомнут чанг кбеу, она слегка согнула колени, босые ступни охлаждает мраморный пол. Двигаются только ее руки. Ее руки ведут бесконечный рассказ о чувствах и жизни. Тело ее неподвижно, лицо напоминает застывшую маску, как и предписано правилами кхмерского балета. Сок не может оторвать от Малис взгляда, он смотрит на ее танцующие руки, рассказывающие о мстительных богах, страшных демонах и утраченной любви.
Он захвачен бледным огнем, чье название не должен упоминать, о чьем происхождении не должен говорить.
Снаружи по королевским садам прогуливаются монахи в оранжевых тогах, светлые зонтики предохраняют их гладко выбритые головы от солнца. На флагштоках плещется сине-красно-белый флаг с изображением Ангкор-Вата в центре. Его извивы напоминают движения пальцев Малис.
В тот день он понял, что Малис и есть апсара, одна из таинственных небесных танцовщиц, наделенных сверхъестественной силой. Считалось, что древние кхмерские цари использовали апсардля разговоров с богами, апсарыпереводили язык слов в язык движений.
Глаза Соки Киеу полны страсти. Глядя, как танцует его сестра, как она ведет рассказ о прошлом кхмеров, он вспоминает те танцы, которые она исполняла для него по ночам. Только для него. Нет, то был танец, который Малис танцевала для себя, но поскольку он его видел – то и для него. Момент близости, преступный и потому еще более восхитительный. Только для него. Для него и для нее. Для них обоих.
И сейчас, взглянув в сине-зеленые глаза Лорин, Киеу увидел Малис, живую и невредимую. Ее прямая высокая шея, наклон головы, прямые плечи, и, прежде всего, поза танцовщицы – все это напоминало ему Малис, и сердце его готово было выскочить из груди. Колени у него ослабели, он мигнул, потому что ему показалось, будто в ушах Лорин сверкают рубиновые сережки в форме лотоса, которые всегда носила Малис.
– Что? – спросила она, с любопытством глядя на него. – Что вы сказали?
И тут до Киеу дошло, что он говорил на кхмерском, будто перед ним действительно Малис!
– Извините, – сказал он, прокашлявшись, – я задумался. Луис Ричтер дома? Могу я его видеть?
Он сказал то, что должен был сказать, но голова его продолжала кружиться.
– Конечно, – Лорин отступила, позволила ему пройти и закрыла за ним дверь. – Могу ли я спросить ваше имя?
– Ким, – автоматически ответил Киеу. Он увидел, что она повернулась и с любопытством его разглядывает.
– Значит, вы и есть Ким, – она улыбнулась. – А меня зовут Лорин Маршалл, – она протянула руку, и он на мгновение замер. Потом взял ее руку, поднес к губам, почувствовал мягкую, нежную кожу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125
Он помолчал, раскуривая сигару, потом продолжил:
– Эта чертова демократическая администрация не в состоянии отличить головы от задницы, – он глянул на тлевший кончик самокрутки. – Они понятия не имеют, что делать с нашей разведкой, но им не хватает ума оставить ее в покое. Совершенно безмозглая публика, – он взглянул на Трейси. – Мне чертовски импонирует этот Готтшалк. Отличный мужик. Как раз такой, как нам нужен, – Директор нахмурился, и его кустистые брови привычно грозно сошлись на переносице, будто решили вступить друг с другом в сражение. – Правда, большие города еще не очень-то готовы его поддержать. Но, я думаю, немного времени – и все будет в порядке. Они все еще не могут забыть Рейгана, – он глубоко вздохнул. – Это очень непросто – быть республиканцем.
Директор острым взглядом измерил дистанцию между ним и Трейси:
– Сожалею по поводу губернатора. Насколько я слышал, вы были друзьями.
– Ко мне недавно приезжал Ким.
– Неужели?
Трейси мгновенно напрягся. Голос Директора звучал абсолютно ровно, лицо не дрогнуло, но что-то в том, как он на секунду замер, потом чуть заметно выпрямился и повернул голову влево, так, чтобы лучше слышать правым ухом, насторожило Трейси. Способность рассуждать гнездится в левом полушарии, и ему соответствует правое ухо, правый глаз и так далее.
– Это имело отношение к смерти губернатора, – как можно небрежнее произнес Трейси. – Но, я полагаю, вы и сами все знаете. Если я не окончательно отстал от времени, то, по-моему, Ким всегда докладывал обо всем лично вам.
– Ну, внутри нашей конторы радикальных перемен не произошло, – ответил Директор. – Большинство сотрудников докладывается Прайсу. Ким же – особая статья. М-м-м... Ты знаешь Кима лучше, чем кто-либо другой. Он требует... специальной заботы.
– Для того чтобы не сорваться с цепи, как бешеный пес, и не начать кусать всех направо и налево.
Директор фыркнул – признак того, что он обиделся.
– Результаты его деятельности... несколько смягчаются другими шагами с нашей стороны.
– Он – чертов убийца, – сердито сказал Трейси.
– Если на то пошло, то и ты тоже, – возразил Директор. Голос его по-прежнему был ровен, однако лицо слегка покраснело. Он вынул изо рта сигару и навалился грудью на стол. – За последние шесть месяцев он собрал столько информации по использованию камбоджийской оппозиции микотоксинов трикотина, сколько наши государственные службы не смогли и за два года. И я ни секунды не сомневаюсь в огромной его для нас ценности, – Директор явно рассердился. – Отдых, которым он сейчас наслаждается, вполне заслуженный. Уверяю тебя.
– А я и не сомневался, – пробурчал Трейси, стараясь скрыть нахлынувшие на него чувства. Значит, Ким в отпуске? И его приезд к Трейси и попытка втянуть Трейси в расследование причин смерти Джона Холмгрена – вовсе не задание Фонда? И Директор ничего об этом не знает. Ну и дела, подумал Трейси. Чтобы успокоиться, он отпил виски. Мысли у него разбегались. Наконец ему удалось овладеть собой.
Прана. В присутствии Директора прибегнуть к специальным дыхательным упражнениям было невозможно: он заметит и сразу догадается, что что-то не так.
– А что Киму от тебя понадобилось? – осведомился Директор.
– Просто заскочил проездом, – ложь легко вырвалась из него. Слишком легко. И он снова напомнил себе, что пошел на контакт в последний раз, в самый последний. Как только он разрешит загадку гибели Джона и Мойры, с этой связью будет покончено. Раз и навсегда.
Теперь Директор попросил принести меню, и пока они обсуждали, кто что будет есть, директор вдруг сказал:
– Все время возникают какие-то ситуации, в которых требуются твои умения. А сейчас даже более, чем прежде.
– Наверное.
– Думаю, я закажу цыпленка, – Директор закрыл меню и положил на стол. – Да, цыпленок и бутылка охлажденного рейнского – как раз то, что сейчас нужно.
* * *
– Я не хочу, чтобы ты уезжал, – с нежностью произнесла Джой, и, почувствовав, что с ним надо говорить по-другому, добавила: – ты не можешь уехать.
Киеу вспомнил разговор с Макоумером, перед тем, как тот отправился в Китай.
– Теперь ты знаешь о Фонде столько же, сколько и я.
– А он знал Кима? – спросил Киеу.
– Он знает о нем от Трейси, конечно, – сказал Макоумер. – Но они никогда не встречались.
– А фотографии?
– Нет. Служащие Фонда никогда не снимаются.
Киеу вспомнил, как он поклонился изваянию своего позолоченного Будды, глазами которого можно увидеть и познать все сущее.
– Тогда проблем не будет, – и он приступил к молитве, раскачиваясь и повторяя слова буддийских заповедей.
– Это слишком опасно, – голос Джой вернул его к действительности.
Он улыбнулся, погладил ее по мягким волосам.
– Как ты можешь знать такие вещи?
В глазах ее стояли слезы:
– Потому что я боюсь за тебя.
Он засмеялся:
– Мне ничто не может повредить. Мне удалось ускользнуть даже из новой Кампучии.
– Но призраки ее до сих пор тебя терзают...
Джой уже довольно давно спала с ним в одной постели и до того боялась его кошмаров так, будто они были ее собственные. Она не знала, что именно видел он в этих страшных снах, она его не спрашивала, не разговаривала с ним об этом. Но достаточно было почувствовать тот поток чудовищных эмоций, который изливался из него во время этих кошмаров, и тогда она обнимала, укачивала его, как ребенка, а он кричал во сне и без конца повторял что-то на кхмерском, что – она не могла понять. В эти страшные минуты он казался ей пришельцем, явившимся на землю откуда-то с дальней планеты.
Но ее тяга к нему, облегчение и покой, которые он приносил ей по ночам, привязывали ее к нему.
Только из-за него она все еще оставалась в этом особняке на Греймерси-парк. Без него она бы не выдержала своего странного брака, он бы ушла от Макоумера, вернулась к своим родным в Техас. Он был таким непонятным, этот кхмер, но в глубине души она сознавала, что эта загадочность и привлекает ее в нем.
– Мои призраки, – ответил Киеу, помолчав, – живут во мне. И они не могут мне повредить, даже в новой Кампучии.
– Но там все еще идет война.
Он взглянул на нее своими темными бездонными глазами.
– Большую часть своей жизни я провел на войне. Я дитя войны, в буквальном смысле. И неужто ты думаешь, что теперь война может меня погубить? После всего этого? – Он покачал головой. – Не бойся за меня, Джой. Вот он я, здесь, – он взял ее руку в свою, слегка сжал. – Я всегда здесь буду.
* * *
Прозвенел дверной звонок, Лорин сказала:
– Я открою.
Луис Ричтер наносил последние штрихи на их ужин, состоящий из сэндвичей с ростбифом и немецкого картофельного салата. Лорин глянула на часы. Она устала. Утром она, как обычно, занималась классом, который ее всегда успокаивал, а на этот раз почему-то раздражал необходимостью бесконечно повторять элементарные вещи. Правда, на дневной репетиции она немного успокоилась: они готовили новую постановку, и она хорошо поработала над своей партией. Большинство ее коллег ворчали в эти дни – Мартин навалил на них двойную нагрузку. Он не объяснял им причин, но в воздухе все же витало какое-то возбуждение и ожидание.
Лорин же после разрыва с Трейси была только рада погрузиться в работу. Она загоняла себя до смерти.
Идя к входной двери, она в очередной раз подумала о том, что значит для нее теперь Луис Ричтер. Когда-то у нее был дядя, который очень ее любил. Она помнила, как сидела у него на коленях, как он обнимал ее своими большими и сильными руками. Она помнила, как от него пахло табаком и одеколоном, ей нравилось класть свое маленькое ушко на его огромную грудь и слушать, как громко бьется его сердце. Он умер, когда ей было восемь лет, и с тех пор она никогда уже не чувствовала себя так хорошо со старшими. Кроме Луиса Ричтера.
Ей было так с ним интересно, что она даже неожиданно для себя стала думать над тем, что он сказал по поводу внезапного решения Джека Салливена обнародовать тот факт, что буквально накануне убийства в Каире Де Витта президент заявил, будто проблемы безопасности его совершенно не интересуют.
– Все понятно, – сказал тогда Луис Ричтер. – Я думаю, после этого в задницу старого Лоуренса вцепятся все, кому не лень.
Как часто случалось и с Трейси, широта его знаний, глубина суждений увлекли и ее.
Она улыбнулась своим мыслям и открыла дверь.
Увидев ее, Киеу, обмер. Это чувство было ему знакомо, он уже испытывал его в джунглях Камбоджи.
Очаровательная улыбка, которую он подготовил, мгновенно растаяла. Он ничего не мог с собой поделать: к горлу подступила тошнота, и, с трудом с ней справившись, он спросил:
– Луис Ричтер нев птас тай?
Жаркий летний день, на фоне желтого неба высятся пальмы. Влажность бусинками лежит на лбах и плечах. По четвергам они обычно танцевали в Чау Чхайа, неподалеку от Кемарина, тронного зала дворца, где ощущалось присутствие Сианука и всей длинной череды его предшественников, кхмерских царей.
На Малис сомнут чанг кбеу, она слегка согнула колени, босые ступни охлаждает мраморный пол. Двигаются только ее руки. Ее руки ведут бесконечный рассказ о чувствах и жизни. Тело ее неподвижно, лицо напоминает застывшую маску, как и предписано правилами кхмерского балета. Сок не может оторвать от Малис взгляда, он смотрит на ее танцующие руки, рассказывающие о мстительных богах, страшных демонах и утраченной любви.
Он захвачен бледным огнем, чье название не должен упоминать, о чьем происхождении не должен говорить.
Снаружи по королевским садам прогуливаются монахи в оранжевых тогах, светлые зонтики предохраняют их гладко выбритые головы от солнца. На флагштоках плещется сине-красно-белый флаг с изображением Ангкор-Вата в центре. Его извивы напоминают движения пальцев Малис.
В тот день он понял, что Малис и есть апсара, одна из таинственных небесных танцовщиц, наделенных сверхъестественной силой. Считалось, что древние кхмерские цари использовали апсардля разговоров с богами, апсарыпереводили язык слов в язык движений.
Глаза Соки Киеу полны страсти. Глядя, как танцует его сестра, как она ведет рассказ о прошлом кхмеров, он вспоминает те танцы, которые она исполняла для него по ночам. Только для него. Нет, то был танец, который Малис танцевала для себя, но поскольку он его видел – то и для него. Момент близости, преступный и потому еще более восхитительный. Только для него. Для него и для нее. Для них обоих.
И сейчас, взглянув в сине-зеленые глаза Лорин, Киеу увидел Малис, живую и невредимую. Ее прямая высокая шея, наклон головы, прямые плечи, и, прежде всего, поза танцовщицы – все это напоминало ему Малис, и сердце его готово было выскочить из груди. Колени у него ослабели, он мигнул, потому что ему показалось, будто в ушах Лорин сверкают рубиновые сережки в форме лотоса, которые всегда носила Малис.
– Что? – спросила она, с любопытством глядя на него. – Что вы сказали?
И тут до Киеу дошло, что он говорил на кхмерском, будто перед ним действительно Малис!
– Извините, – сказал он, прокашлявшись, – я задумался. Луис Ричтер дома? Могу я его видеть?
Он сказал то, что должен был сказать, но голова его продолжала кружиться.
– Конечно, – Лорин отступила, позволила ему пройти и закрыла за ним дверь. – Могу ли я спросить ваше имя?
– Ким, – автоматически ответил Киеу. Он увидел, что она повернулась и с любопытством его разглядывает.
– Значит, вы и есть Ким, – она улыбнулась. – А меня зовут Лорин Маршалл, – она протянула руку, и он на мгновение замер. Потом взял ее руку, поднес к губам, почувствовал мягкую, нежную кожу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125