Я считал себя честным парнем, – он пожал плечами. – Кто знает, может, это была какая-то форма самосохранения. Короче, я стал брать деньги у всяких подонков... Это устраивало меня, это устраивало их. Но я старался, чтобы все было хорошо. В конце концов это была как бы компенсация за часы, проведенные среди свиней в помойке.
Но самая страшная помойка – это отдел по расследованию убийств. Потому что ты даже не понимаешь, что делают с людьми наркотики. Наркоманы убивают, не испытывая при этом никаких эмоций, просто так, – голос его сорвался на шепот. – И я чувствую, как сам с каждым днем становлюсь все гаже.
* * *
Мойра Монсеррат плакала. Она приехала в дом Трейси в самый дождь, и ей ничего не оставалось, как подняться на второй этаж и броситься на просторную двуспальную кровать.
Потом она погрузилась в беспокойный сон и с криком проснулась среди ночи. Сердце ее колотилось, тяжелое дыхание эхом отдавалось в ушах. Что она слышала? Что ее разбудило? Наверное, сам сон, прикоснувшийся к ее плечу.
О Джон, подумала она, где же ты, кто теперь защитит меня от самой себя?
И в памяти ее зазвучал глубокий голос, даривший тепло и жизнь.
– Я знаю тебя так, как ты сама себя не знаешь, – говорил он. – Я только надеюсь... Я часто думаю о том, каково тебе, когда ухожу домой, к Мэри. Ты же знаешь, я все еще люблю ее.
Она улыбалась:
– Как ни странно, я и не возражаю. Ты очень надежный и верный, Джон. Именно это в тебе я ценю больше всего. Я не могу себе представить, что ты бросишь семью, как не могу представить, что ты можешь причинить боль мне.
Он нежно поцеловал ее.
– Нос тобой я чувствую себя живым. Я знаю, у меня хватит сил, чтобы воплотить мечту, которую создал для меня Трейси, – он засмеялся, крепко обнял ее. – Порой я думаю, что это ему надо быть кандидатом в президенты. Да, у меня есть опыт. Но настоящий блестящий ум – у него. Его конструкции, его построения блистательны. Он разбирается в людях настолько, что это иногда даже пугает меня. В своих оценках он не ошибается никогда.
– Тогда почему он работает на тебя? Судя по тому, что ты о нем говоришь, он мог бы достичь всего этого сам.
– Хороший вопрос, Мойра. И я не уверен, что знаю на него ответ, – он перевернулся на бок, чтобы смотреть ей прямо в глаза. – Он был в Юго-Восточной Азии. Но не как обычный солдат. Это было какое-то особое задание, специальные войска, как я догадываюсь. Он не рассказывал мне никаких подробностей, да я и не пытался вызнать... Но одно я знаю: когда-то он обладал властью. Большой властью. Огромной.
– И что, по-твоему, произошло?
– О, я полагаю, что никто кроме Трейси понять этого не может. Мне кажется, он просто от них ушел. Может, он видел слишком много смертей, потому что где-то глубоко внутри Трейси очень чувствительный. И что-то его гложет. Его положение при мне – результат его личного выбора, как я теперь понимаю. Он достаточно близок к власти, он по-прежнему держит бразды правления в своих руках, но при этом он не на виду. Это то, что ему нужно в настоящее время. Возможно, когда-нибудь этого станет ему недостаточно.
Мойра испугалась:
– Но разве он пойдет против тебя?
– Трейси? – Джон засмеялся. – Слава Богу, нет. Трейси еще более преданный человек, чем я, если это вообще возможно. Нет, за это время мы стали не просто друзьями. Мы стали братьями. Я хочу, чтобы ты помнила это.
И Мойра запомнила. Это было единственное, о чем она вспомнила в тот ужасный миг, когда паника охватила ее.
Теперь, стоя в кухне дома Трейси, она знала, что Джон не ошибся в своей оценке.
– О Господи, Джон, – едва слышно произнесла она. – Что я буду без тебя делать?
Проглотив слезы, она открыла окно над раковиной, впустив свежий, влажный воздух. Дом этот ей нравился. Он был аккуратным и уютным, обставленным старой удобной мебелью, которая, казалось, говорила о личности хозяина. Говорила о прошлом.
Из кухни, увешанной полками из кедрового дерева, можно было пройти прямо в столовую. В центре ее стоял деревянный стол с витыми ножками, покрытый хлопчатобумажной скатертью ручной работы. На ней – пара камбоджийских подсвечников. В застекленной горке в углу она разглядела несколько коробок с длинными белыми свечами, стаканы, тарелки, массу камбоджийских безделушек.
Мойра знала, что Трейси интересуется Камбоджей. Интересно, почему, что могло с ним там случиться? Если Джон был прав, то что-то ужасное, то, что Трейси предпочел похоронить на дне души.
Она медленно прошла в следующую, ярко освещенную комнату. Это была гостиная, и Мойра постояла в центре, привыкая к ней, проникаясь ее духом. В камин, который давно уже не использовался по своему прямому назначению, был вделан большой телевизор.
Пол перед камином и сам камин выложены местной зелено-голубой плиткой, на каминной полке – большая статуя Будды. Она была покрыта золотым лаком, но от времени лак стерся, и кое-где проступили темные пятна – дерево, из которого была вырезана фигура.
Мойра смотрела в загадочное лицо. Для нее это лицо ассоциировалось с чем-то неземным. И оно притягивало ее взгляд. Утреннее солнце освещало одну его сторону, другая оставалась в тени. Она вглядывалась, вглядывалась, пока ей не начало казаться, что эта статуя – нечто нерукотворное...
Она с усилием отвела взгляд. Прошла к обитой толстым вельветом кушетке с комковатыми подушками. Встала на колени, обняла подушку и уставилась в окно. Позади размытой дождями дороги виднелся яблоневый сад, судя по всему, большой. Яблони стояли рядами, как музыканты военного оркестра. А еще дальше – волновавшееся на ветру поле ржи.
Мойра открыла и это окно. Смежив веки, подставила лицо мягкому ветру. Глубоко вдохнула в себя щедрые запахи лета.
Свернувшись клубочком на кушетке, она прижалась щекой к старой подушке и разревелась. Она плакала от одиночества, от того, что ей некуда податься, от того, что ее все больше и больше охватывало чувство нереальности происходящего. От того, что где-то шла жизнь, но в этой жизни ей не было места.
* * *
– Сегодня я вижу тебя в последний раз.
Трейси удивился:
– Что ты имеешь в виду?
Май спокойно смотрела на него, ее черные глаза блестели:
– С тобой что-то произошло.
Снаружи рокотал неумолчный говор Чайнатауна.
– Не понимаю, почему ты цепляешься за это место. У тебя достаточно средств, чтобы жить где-нибудь еще...
– Извини, – тихо произнесла она, – но теперь это не твое дело.
Трейси знал, что встревожил ее сразу же, как вошел. Не было ничего, что она не могла бы в нем разгадать, разглядеть. Он подошел, обнял ее. Она была маленькой, изящной, с широкими скулами и огромными глазами. Впервые они встретились в доджо, и тогда она показалась ему больше похожей на зверька, чем на человека – так грациозно и быстро, движениями почти нежными, она отправляла на деревянный пол партнеров.
– Ну перестань. Май, – взмолился он, улыбаясь. – Пойдем куда-нибудь. Я хочу съесть дим-сум. Давай повеселимся. Она подняла к нему лицо:
– В тебя уже вселилось это чувство последней ночи, – она криво улыбнулась. Она знала, что такая улыбка портит красоту ее лица. – Я ведь понимаю, что это такое. Я была там, – она имела в виду Юго-Восточную Азию во время войны. – И у тебя сейчас появилось это чувство.
– Ты сошла с ума.
– Я заметила, как только ты вошел в дверь.
– Пойдем, – повторил он. – Ты же любишь дим-сум.
– Я не голодна, – ответила она. – К тому же не хочу, чтобы в моем последнем воспоминании ты сидел в каком-то пестро разукрашенном ресторане. У меня уже слишком много таких воспоминаний. Сегодня мы никуда не пойдем, – и она змейкой выскользнула у него из рук и начала расстегивать платье.
Следя за нею глазами, Трейси произнес:
– Нет, Май. Не сейчас.
Она повернулась, улыбнулась, широко раскинула руки.
– Ну, видишь?! – победным тоном воскликнула она. – Ты же хотел «повеселиться», – она умела его передразнивать. – Ты хотел поесть, ты хотел выпить, – она подошла к буфету, – ты же знаешь, выпивка здесь всегда найдется.
Трейси отвернулся к окну. В комнату врывались ароматы кипящего масла, специй, перца. Его внимание переключилось на аппетитные запахи кантонской кухни, и ему не хотелось отворачиваться от окна.
– Думаешь, я не знаю, почему ты начал ко мне ходить? – Она бесшумно подошла и стала рядом. – Я начала подозревать уже после первого твоего ночного кошмара, а после второго убедилась окончательно.
Трейси все же пришлось отвернуться от окна – разговор принял неприятное направление.
– Да все очень просто: ты мне понравилась.
– Ты хочешь сказать, что ты во мне кого-то увидел?
– Чепуха! Я...
– Значит, я на нее похожа, – убежденно произнесла она. Трейси никогда еще не видел ее такой. Обычно она была ласковой и тихой. Сейчас же губы ее искривились, обнажив маленькие острые зубы, от нее исходила та энергия и сила, которую он почувствовал в ней тогда, в доджо. Нет, она не могла нанести ему удар, но сгусток эмоций прорвал изнутри ее энергетическую защиту, и целью был он.
– Скажи мне, Трейси, что от нее видишь ты во мне? Могла ли я быть ее сестрой, племянницей, кузиной? – Теперь ее напряжение передалось ему, но он надеялся, что она сумеет сдержаться, иначе ему придется усмирять ее. А он не хотел причинить ей боль. – Многое во мне тебе напоминает Тису?
– Многое, – возможно, правда обезоружит ее? Он не двигался, зная, что если пошевелится, энергия, исходящая от нее, станет еще мощнее.
– Я не могу управлять своими чувствами, – осторожно произнес он. – Но ты должна знать, что это было не единственной причиной, из-за которой я пожелал тебя.
– Но было причиной.
– Да, – без колебаний ответил он.
– Ладно, – он почувствовал, что темная энергия тает. Но взрыв был слишком близок.
– Она, должно быть, очень много для тебя значила, – Май вернулась к буфету, как будто ничего особенного и не произошло. В ее голосе даже не осталось следов боли и ярости. – Ты до сих пор видишь ее во сне.
– Это было однажды.
Она повернулась к нему, в руке она держала бокал.
– И все? – он не ответил. Их взгляды встретились. – Вот почему тебя притянуло ко мне.
– Это было просто, – мягко произнес он. – Ты красивая, умная, у тебя прекрасное тело. Это было естественно.
Совсем как моя привязанность к Джону Холмгрену, подумал он. Он встретил этого человека, когда жизнь его, казалось, кончилась. Джон был его путеводной звездой, его дорогой к восстановлению. В относительном покое падающей от губернатора тени он мог думать, строить планы – правда, когда они познакомились, он был всего лишь членом муниципального совета. Но и тогда Трейси чувствовал, что рядом с Джоном он сможет отдохнуть, воспрянуть духом, дождаться, когда настанет время самому расправить крылья.
Боже, все это было как в другой жизни. Что сказал ему Джинсоку в день выпуска из Майнза? «Они выжмут тебя до последней капли, если ты им позволишь. Не жди от них сочувствия. Они используют людей, как электрические батарейки. И я не хочу, чтобы с тобой такое случилось. Только не с тобой».
Но теперь он понимал, что это с ним все же случилось... Он не понимал этого сначала, а потом стало слишком поздно. Они хорошо его подготовили, приучили идти не сворачивая, и идти быстро. Как же рад он был избавиться от них. Встретить Джона.
– Твои мысли так далеко, – прошептала Май. Она подошла к нему сзади, и он ощутил прикосновение ее груди, напрягшихся сосков. Да, Май права. Со смертью Джона Холмгрена его жизнь совершила новый поворот. Организатором судьбы Джона Холмгрена был Трейси. Это он превратил члена муниципального совета в губернатора, а потом бы... и в Президента. Так он запланировал. Но теперь не осталось ничего, кроме пепла. Он понял, что не хочет сдаваться, бросать все просто так.
– Твои мысли ушли в прошлое, – хрипло повторила Май. Ее гибкие, ищущие руки обвились вокруг него. – Но с прошлым уже ничего нельзя поделать, неужели тебе не ясно?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125