Устремления зятя, обстоятельства его деятельности стали для Байбарина волнующим открытием. Он увлекался разговорами с Лабинцовым, и когда у того выпадал часок для прогулки, и дома, за вечерним чаем.
Хорунжий с острым трепетом сочувствовал революционному пылу зятя — хотя непременно опроверг бы любого, кто его самого назвал бы революционером. Для Прокла Петровича было непреложным право земледельцев на землю, на её урожай, он всегда без колебаний ответил бы, что признаёт частную собственность. И, однако, присвоение рабочими золота, принадлежащего заводчикам, нашло в его сердце горячее одобрение. Он ни за что не захотел бы “понять”, что этим золотом должна распоряжаться компания, тогда как работавший на неё посёлок остался без продовольствия и топлива.
Особенно же задушевный отклик вызвало у Прокла Петровича неподчинение губернскому центру. Его так и захватывало — что же было дальше? В дождливый вечер, когда он расположился в кабинете зятя, тот в своём рассказе дошёл до появления на сцене новых участников:
— В конце зимы к нам прибыло башкирское правительство.
— Правительство?
— Это была делегация из девяти человек, с небольшой охраной. Руководство, как они представились, автономного Башкурдистана.
То, что описывал Лабинцов, относилось к занятным попыткам национально-освободительных сил найти взаимопонимание с советской властью. Поскольку большевики провозглашали священным право наций на самоопределение, некоторые борцы за независимость склонялись видеть в них союзников.
Совет Баймака, примеряясь к унылой и буйной обстановке в крае, заподозрил, естественно, малоприятные для себя цели визита. Всякая мысль о приехавших растворялась в нервирующей озабоченности тем, насколько кипуче настроены башкиры, которых представляет делегация, как много их — тех, кто готов явиться сюда с винтовкой?
Актив посёлка не без суетливости собрался на заседание и в зудящем чувстве опасности и любопытства следил, как они входят в комнату: семеро офицеров-башкир царской службы, канувшей в Лету, и два сельских учителя. Военные были при саблях на поясной портупее и наганах, погоны отсутствовали, а в петлицах сияли ярко-красные розетки — по моде, взятой либеральным офицерством после Февраля семнадцатого.
Предрика, чьё лицо сейчас было — сама напряжённая осмотрительность, — встал из-за стола и любезно произнёс:
— Товарищи делегаты, примите наше уважение! И... прошу! — он сделал плавный жест рукой, приглашая гостей расположиться в креслах у стены.
Вопрос задал сидя:
— Какой будет ваш... это самое... ультиматум?
Офицер Карамышев, чьё имя сохранится в истории края, начал с того, что они приехали не с ультиматумом. Он заявил о желательности союза:
— Мы признаем за вашими рабочими право на завод и рудники, а вы могли бы выделить людей для наших общих вооружённых сил. Мы формируем красные дружины, — слово “красные” гость произнёс с подчёркнутой доверительностью.
— Красные дружины, так, так... — повторил председатель сочно, округляя рот: изображал ласковую участливость.
— У нас тоже советы, как и у вас, — продолжил Карамышев, — мы, как и вы, против монархистов и всех, кто хочет восстановить великую и неделимую. Башкурдистан находится в войне с реакционным казачеством.
Предрика солидно кивнул:
— Сколько у вас уже набралось народу?
Карамышев со сдержанной гордостью ответил, что большинство башкир “безусловно и убеждённо стоят за автономный Башкурдистан” — но мешает недостача оружия.
Глаза баймакского руководителя заблестели и скользнули по лицам депутатов, среди которых был и Лабинцов.
— Да завод-то у нас не оружейный, — простодушно объяснил председатель гостям и, словно осенённый догадкой, высказал: — Вы, это... чтобы золото вам выделить? то есть деньги на оружие?
Заговорил гость по фамилии Магизов, учитель, которого Лабинцов со своего отдалённого места принял за студента, а потом мысленно определил этого пожилого человека как “юношески старого”.
— Деньги у нас собственные есть, — делегат взял из рук сидящего рядом коллеги большой, раздувшийся от содержимого портфель лакированной чёрной кожи и поместил у себя на коленях.
Слова своей неожиданностью встряхнули руководителей Баймака. Все смотрели на портфель остановившимися глазами, и эта заворожённость выражала предчувствие многообещающего делового пункта.
Предрика привстал из-за стола:
— Товарищи, переходите сюда! чего вам там у стенки-то...
Гости уселись за столом с депутатами совета, и Магизов похлопал ладонью по портфелю:
— Деньги мы сами можем предложить — на покупку оружия.
Карамышев подтвердил и многозначительно упомянул Орск. В этом городе, расположенном к югу от Баймака на важной железнодорожной линии, торговля оружием сделалась бойким промыслом тамошней власти. Совет солдатских и рабочих депутатов скопил запасы винтовок, гранат, патронов, которые отбирались на станциях у фронтовиков, что тянулись с захлебнувшейся войны. Губернское руководство взимало с Орска свою долю прибылей, при этом грозно требуя, чтобы оружие не продавалось “подозрительным, кто мог быть от белых партизан”.
Карамышев пояснил мысль: если рабочие Баймака и башкиры начнут создавать общие красные дружины, орский совет продаст для них винтовки без затруднений.
Предрика сжимал карандаш и расправлял перед собой листки бумаги. Казалось, он производит в уме какой-то математический расчёт.
— В Орск мы могли бы послать наших, там и знакомые есть... но наши должны одни ехать! — он почесал тупым концом карандаша переносицу. — Если от вас тоже поедут — ничего нам не продадут. Невозможное дело! — вздохнул он огорчённо и сожалеюще.
Башкиры обменялись взглядами. Затем Магизов как бы поделился размышлением вслух:
— Если бы совет рабочих подписал с нами документ, что мы вместе держимся... Дали бы нам удостоверение, чтобы формировать общие красные дружины...
— И вы бы с ним поехали в Орск? — опередил предрика и закрыл один глаз, отчего другой сделался по-особенному насмешливым. — А мы покамесь должны идти в дружины без винтовок? Какие же это будут военные силы? Только обман на бумаге. Нам надо сперва вооружиться, а тогда и вступать.
Переговоры продолжились. Эти дела впрямую не касались Семёна Кирилловича, и без того загруженного, и он не присутствовал на совещаниях, которые актив Баймака проводил отдельно от башкир. Лабинцов узнал, о чём в конце концов уговорились обе стороны. Делегаты Башкурдистана выдали совету двенадцать тысяч рублей на покупку ста винтовок и запаса патронов: рабочие и башкиры должны были поделить оружие пополам. Посланцы Баймака с дюжиной пароконных саней отправились в Орск...
По уговору, ко дню их возвращения делегация опять прибыла в посёлок. Девятерым руководителям отвели дом, где прежде жил управляющий заводом, а охрану поселили в двухстах метрах, во флигеле при заводоуправлении.
42
* * *
Проснулся Лабинцов от дальних, но ясных и частых выстрелов. В смятении зажигал лампу: до конца февральской ещё долгой ночи было далеко. Поднялась Анна в своей комнате, он пошёл к ней: сильная стрельба, которую они слушали впервые в жизни, дёргала воображение жутковатыми вероятностями. Дочки не просыпались, и Анна в тревожной суетливости плотнее укутывала их одеялами.
Вдруг снаружи послышался топоток по накатанно-звонкому снегу. Глухо зазвучал стук в дверь, донеслось движение из комнаты прислуги, но Семён Кириллович поспешил к входу сам и, не отпирая двери, спросил:
— Кто?
Знакомый голос кого-то из рабочих ответил приглушённо:
— Башкир убивают! — человек не стал ждать, когда дверь откроется, и побежал с крыльца.
Анна стояла перед мужем, и в ней чувствовалась такая внутренняя дрожь, будто она вот-вот несмолкаемо закричит.
— Ты куда идёшь? — прижмуриваясь сказала она и вдруг расширила зрачки: — Ты подумал о нас? ты подумал?!
Он, теряясь, трогал её за плечи, успокаивающе пробормотал было, что никуда не пойдёт, но надел шубу и пошёл скорым шагом. По сторонам, за домами, ломалась густая и спешная пальба. Темноту высоко над Лабинцовым визгливо прошивали словно бы тонюсенькие свёрла. По пустой улице катились отголоски смутного напористого рокотанья, будто множество людей в отдалении преследовало кого-то. Везде лаяли собаки.
Держась заборов, Семён Кириллович приближался к дому, где поселили делегацию, и завидел метавшиеся на подходе к нему фигурки. Решившись, побежал по открытому пространству и узнал одного парня.
— С кем бой?
На парне была чёрная сплющенная шапка, залихватски надвинутая на правое ухо. Он сжимал в руке револьвер и, отвечая, направил его дулом вниз:
— Мы промеж двух попали! Вон с той стороны красные заходят, — показал он револьвером, — а оттуда прут беляки! А наши поселковые окружили башкир — охрану ихнюю, — чтоб они вгорячах не сунулись куда! А мы-то здесь, — докончил он торопясь, — делегацию поведём спасать...
Парень помчался к дому, откуда выходили, застёгиваясь, люди. Один из них приметил Лабинцова и словно бы с какой-то настойчивой надеждой поздоровался. Инженер знал его фамилию — Изильбаев. Гость запомнился нездоровым цветом лица — сейчас он потянулся к Семёну Кирилловичу и, силясь обратить страдальческую гримасу в усмешку, сказал: у него язва желудка, “вот как огонь внутри сидит”.
Собрались местные красногвардейцы с берданками. Был тут и предрика. Раздражённо-просительно обращался к делегатам:
— Товарищи, идёмте скорее в безопасное место!
Лабинцов пошёл со всеми в заулок; избы остались позади, слева глухо высилась заводская ограда, справа стоял непрерывный забор. За ним темнели мучные, пустые теперь лабазы и начинавшие разрушаться сараи, где в былую пору держали уголь, бочки с дёгтем, скобяной и прочий товар. Изильбаев шёл трудно, сгибался от мучивших болей; он оступился с тропинки в глубокий снег, и Семён Кириллович взял его под руку.
Карамышев и другие делегаты были впереди, перед ними по левую сторону оказалась заброшенная будка заводского сторожа. Дальше ограда обрезалась углом. Из-за него выбежали люди, плохо видные в темноте, выехали конные.
— Р-рруки в гору! — рубанул шалый, куражливый голос.
Люди с чем-то возились на снегу: наводили пулемёт. Делегаты, не подымая рук, искали взглядами предрика, а он отскочил на правую сторону и закричал резко, со скандальной нотой:
— Башкиры, разоружайтесь, ну-уу!
К забору же отпрянули и рабочие, наставили на гостей берданки. Семён Кириллович стоял с делегатами, держал под руку Изильбаева, и волнение сбивало мысль. Было смутно, нехорошо.
Карамышев что-то крикнул по-башкирски и побежал назад по заулку. Рабочие вели за ним стволы ружей, но никто не стрелял. Конный поскакал за офицером, паля по нему с седла. Семён Кириллович сморщился от стегавших хлопков и красноватых вспышек, а Изильбаев вырвал руку и, с перекошенным лицом, с ввалившимися щеками, возмущённо бросил ему какую-то фразу на своём языке.
Бегущий обернулся и ударил по верховому из пистолета. Лошадь шарахнулась, из ноздрей вылетел грудной храп; она пятилась и, взмахивая мордой, дёргала поводом руку седока — мешала целиться. Карамышев ухватился за верх забора, подпрыгнул и перекинул через него тело. Конник встал на стременах, распалённо крича своим:
— Р-ррежь их из пулемёта!
Семён Кириллович в чувстве бьющего со всех сторон набата услышал себя, как чужого:
— Не стреля-а-ать!!! Люди сдаются!
Он потянул Изильбаева книзу, повалил и сам лёг рядом. Делегаты подняли руки. К ним бросились и стали снимать кобуры, обшаривать одежду.
Верховой, бранившийся и глядевший туда и сюда, нашёл калитку. За забором, недалеко от того места, где через него перескочил Карамышев, чернел дверным проёмом сарай.
— Ага-ааа!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
Хорунжий с острым трепетом сочувствовал революционному пылу зятя — хотя непременно опроверг бы любого, кто его самого назвал бы революционером. Для Прокла Петровича было непреложным право земледельцев на землю, на её урожай, он всегда без колебаний ответил бы, что признаёт частную собственность. И, однако, присвоение рабочими золота, принадлежащего заводчикам, нашло в его сердце горячее одобрение. Он ни за что не захотел бы “понять”, что этим золотом должна распоряжаться компания, тогда как работавший на неё посёлок остался без продовольствия и топлива.
Особенно же задушевный отклик вызвало у Прокла Петровича неподчинение губернскому центру. Его так и захватывало — что же было дальше? В дождливый вечер, когда он расположился в кабинете зятя, тот в своём рассказе дошёл до появления на сцене новых участников:
— В конце зимы к нам прибыло башкирское правительство.
— Правительство?
— Это была делегация из девяти человек, с небольшой охраной. Руководство, как они представились, автономного Башкурдистана.
То, что описывал Лабинцов, относилось к занятным попыткам национально-освободительных сил найти взаимопонимание с советской властью. Поскольку большевики провозглашали священным право наций на самоопределение, некоторые борцы за независимость склонялись видеть в них союзников.
Совет Баймака, примеряясь к унылой и буйной обстановке в крае, заподозрил, естественно, малоприятные для себя цели визита. Всякая мысль о приехавших растворялась в нервирующей озабоченности тем, насколько кипуче настроены башкиры, которых представляет делегация, как много их — тех, кто готов явиться сюда с винтовкой?
Актив посёлка не без суетливости собрался на заседание и в зудящем чувстве опасности и любопытства следил, как они входят в комнату: семеро офицеров-башкир царской службы, канувшей в Лету, и два сельских учителя. Военные были при саблях на поясной портупее и наганах, погоны отсутствовали, а в петлицах сияли ярко-красные розетки — по моде, взятой либеральным офицерством после Февраля семнадцатого.
Предрика, чьё лицо сейчас было — сама напряжённая осмотрительность, — встал из-за стола и любезно произнёс:
— Товарищи делегаты, примите наше уважение! И... прошу! — он сделал плавный жест рукой, приглашая гостей расположиться в креслах у стены.
Вопрос задал сидя:
— Какой будет ваш... это самое... ультиматум?
Офицер Карамышев, чьё имя сохранится в истории края, начал с того, что они приехали не с ультиматумом. Он заявил о желательности союза:
— Мы признаем за вашими рабочими право на завод и рудники, а вы могли бы выделить людей для наших общих вооружённых сил. Мы формируем красные дружины, — слово “красные” гость произнёс с подчёркнутой доверительностью.
— Красные дружины, так, так... — повторил председатель сочно, округляя рот: изображал ласковую участливость.
— У нас тоже советы, как и у вас, — продолжил Карамышев, — мы, как и вы, против монархистов и всех, кто хочет восстановить великую и неделимую. Башкурдистан находится в войне с реакционным казачеством.
Предрика солидно кивнул:
— Сколько у вас уже набралось народу?
Карамышев со сдержанной гордостью ответил, что большинство башкир “безусловно и убеждённо стоят за автономный Башкурдистан” — но мешает недостача оружия.
Глаза баймакского руководителя заблестели и скользнули по лицам депутатов, среди которых был и Лабинцов.
— Да завод-то у нас не оружейный, — простодушно объяснил председатель гостям и, словно осенённый догадкой, высказал: — Вы, это... чтобы золото вам выделить? то есть деньги на оружие?
Заговорил гость по фамилии Магизов, учитель, которого Лабинцов со своего отдалённого места принял за студента, а потом мысленно определил этого пожилого человека как “юношески старого”.
— Деньги у нас собственные есть, — делегат взял из рук сидящего рядом коллеги большой, раздувшийся от содержимого портфель лакированной чёрной кожи и поместил у себя на коленях.
Слова своей неожиданностью встряхнули руководителей Баймака. Все смотрели на портфель остановившимися глазами, и эта заворожённость выражала предчувствие многообещающего делового пункта.
Предрика привстал из-за стола:
— Товарищи, переходите сюда! чего вам там у стенки-то...
Гости уселись за столом с депутатами совета, и Магизов похлопал ладонью по портфелю:
— Деньги мы сами можем предложить — на покупку оружия.
Карамышев подтвердил и многозначительно упомянул Орск. В этом городе, расположенном к югу от Баймака на важной железнодорожной линии, торговля оружием сделалась бойким промыслом тамошней власти. Совет солдатских и рабочих депутатов скопил запасы винтовок, гранат, патронов, которые отбирались на станциях у фронтовиков, что тянулись с захлебнувшейся войны. Губернское руководство взимало с Орска свою долю прибылей, при этом грозно требуя, чтобы оружие не продавалось “подозрительным, кто мог быть от белых партизан”.
Карамышев пояснил мысль: если рабочие Баймака и башкиры начнут создавать общие красные дружины, орский совет продаст для них винтовки без затруднений.
Предрика сжимал карандаш и расправлял перед собой листки бумаги. Казалось, он производит в уме какой-то математический расчёт.
— В Орск мы могли бы послать наших, там и знакомые есть... но наши должны одни ехать! — он почесал тупым концом карандаша переносицу. — Если от вас тоже поедут — ничего нам не продадут. Невозможное дело! — вздохнул он огорчённо и сожалеюще.
Башкиры обменялись взглядами. Затем Магизов как бы поделился размышлением вслух:
— Если бы совет рабочих подписал с нами документ, что мы вместе держимся... Дали бы нам удостоверение, чтобы формировать общие красные дружины...
— И вы бы с ним поехали в Орск? — опередил предрика и закрыл один глаз, отчего другой сделался по-особенному насмешливым. — А мы покамесь должны идти в дружины без винтовок? Какие же это будут военные силы? Только обман на бумаге. Нам надо сперва вооружиться, а тогда и вступать.
Переговоры продолжились. Эти дела впрямую не касались Семёна Кирилловича, и без того загруженного, и он не присутствовал на совещаниях, которые актив Баймака проводил отдельно от башкир. Лабинцов узнал, о чём в конце концов уговорились обе стороны. Делегаты Башкурдистана выдали совету двенадцать тысяч рублей на покупку ста винтовок и запаса патронов: рабочие и башкиры должны были поделить оружие пополам. Посланцы Баймака с дюжиной пароконных саней отправились в Орск...
По уговору, ко дню их возвращения делегация опять прибыла в посёлок. Девятерым руководителям отвели дом, где прежде жил управляющий заводом, а охрану поселили в двухстах метрах, во флигеле при заводоуправлении.
42
* * *
Проснулся Лабинцов от дальних, но ясных и частых выстрелов. В смятении зажигал лампу: до конца февральской ещё долгой ночи было далеко. Поднялась Анна в своей комнате, он пошёл к ней: сильная стрельба, которую они слушали впервые в жизни, дёргала воображение жутковатыми вероятностями. Дочки не просыпались, и Анна в тревожной суетливости плотнее укутывала их одеялами.
Вдруг снаружи послышался топоток по накатанно-звонкому снегу. Глухо зазвучал стук в дверь, донеслось движение из комнаты прислуги, но Семён Кириллович поспешил к входу сам и, не отпирая двери, спросил:
— Кто?
Знакомый голос кого-то из рабочих ответил приглушённо:
— Башкир убивают! — человек не стал ждать, когда дверь откроется, и побежал с крыльца.
Анна стояла перед мужем, и в ней чувствовалась такая внутренняя дрожь, будто она вот-вот несмолкаемо закричит.
— Ты куда идёшь? — прижмуриваясь сказала она и вдруг расширила зрачки: — Ты подумал о нас? ты подумал?!
Он, теряясь, трогал её за плечи, успокаивающе пробормотал было, что никуда не пойдёт, но надел шубу и пошёл скорым шагом. По сторонам, за домами, ломалась густая и спешная пальба. Темноту высоко над Лабинцовым визгливо прошивали словно бы тонюсенькие свёрла. По пустой улице катились отголоски смутного напористого рокотанья, будто множество людей в отдалении преследовало кого-то. Везде лаяли собаки.
Держась заборов, Семён Кириллович приближался к дому, где поселили делегацию, и завидел метавшиеся на подходе к нему фигурки. Решившись, побежал по открытому пространству и узнал одного парня.
— С кем бой?
На парне была чёрная сплющенная шапка, залихватски надвинутая на правое ухо. Он сжимал в руке револьвер и, отвечая, направил его дулом вниз:
— Мы промеж двух попали! Вон с той стороны красные заходят, — показал он револьвером, — а оттуда прут беляки! А наши поселковые окружили башкир — охрану ихнюю, — чтоб они вгорячах не сунулись куда! А мы-то здесь, — докончил он торопясь, — делегацию поведём спасать...
Парень помчался к дому, откуда выходили, застёгиваясь, люди. Один из них приметил Лабинцова и словно бы с какой-то настойчивой надеждой поздоровался. Инженер знал его фамилию — Изильбаев. Гость запомнился нездоровым цветом лица — сейчас он потянулся к Семёну Кирилловичу и, силясь обратить страдальческую гримасу в усмешку, сказал: у него язва желудка, “вот как огонь внутри сидит”.
Собрались местные красногвардейцы с берданками. Был тут и предрика. Раздражённо-просительно обращался к делегатам:
— Товарищи, идёмте скорее в безопасное место!
Лабинцов пошёл со всеми в заулок; избы остались позади, слева глухо высилась заводская ограда, справа стоял непрерывный забор. За ним темнели мучные, пустые теперь лабазы и начинавшие разрушаться сараи, где в былую пору держали уголь, бочки с дёгтем, скобяной и прочий товар. Изильбаев шёл трудно, сгибался от мучивших болей; он оступился с тропинки в глубокий снег, и Семён Кириллович взял его под руку.
Карамышев и другие делегаты были впереди, перед ними по левую сторону оказалась заброшенная будка заводского сторожа. Дальше ограда обрезалась углом. Из-за него выбежали люди, плохо видные в темноте, выехали конные.
— Р-рруки в гору! — рубанул шалый, куражливый голос.
Люди с чем-то возились на снегу: наводили пулемёт. Делегаты, не подымая рук, искали взглядами предрика, а он отскочил на правую сторону и закричал резко, со скандальной нотой:
— Башкиры, разоружайтесь, ну-уу!
К забору же отпрянули и рабочие, наставили на гостей берданки. Семён Кириллович стоял с делегатами, держал под руку Изильбаева, и волнение сбивало мысль. Было смутно, нехорошо.
Карамышев что-то крикнул по-башкирски и побежал назад по заулку. Рабочие вели за ним стволы ружей, но никто не стрелял. Конный поскакал за офицером, паля по нему с седла. Семён Кириллович сморщился от стегавших хлопков и красноватых вспышек, а Изильбаев вырвал руку и, с перекошенным лицом, с ввалившимися щеками, возмущённо бросил ему какую-то фразу на своём языке.
Бегущий обернулся и ударил по верховому из пистолета. Лошадь шарахнулась, из ноздрей вылетел грудной храп; она пятилась и, взмахивая мордой, дёргала поводом руку седока — мешала целиться. Карамышев ухватился за верх забора, подпрыгнул и перекинул через него тело. Конник встал на стременах, распалённо крича своим:
— Р-ррежь их из пулемёта!
Семён Кириллович в чувстве бьющего со всех сторон набата услышал себя, как чужого:
— Не стреля-а-ать!!! Люди сдаются!
Он потянул Изильбаева книзу, повалил и сам лёг рядом. Делегаты подняли руки. К ним бросились и стали снимать кобуры, обшаривать одежду.
Верховой, бранившийся и глядевший туда и сюда, нашёл калитку. За забором, недалеко от того места, где через него перескочил Карамышев, чернел дверным проёмом сарай.
— Ага-ааа!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67