они пока что мешали нападающим вскочить в комнату.
Семён Кириллович, лёжа на полу и поддерживая левой рукой правую, прицелился в окно из пистолета:
— Прочь — или я стреляю!
Тесть в сердцах ударил лбом ружейное ложе. За окном шумно двигались, с силой задевая кусты; хлобыстнуло раз-другой, третий... Стёкла мелкими осколками повыпали внутрь, пули подёргивали воздух над лежащими и слышно вонзались в стену. Байбарин подполз под самое окно:
— Ваших убью-у-у!!!
— А сам не попадёшься? — крикнули из сада.
Другой голос, низкий, с сипотцой, мрачно посулил:
— Ждите хор-р-рошего! — и сорвался в ярящийся крик: — Кар-р-ру предателям!!!
Семён Кириллович встал на колено:
— Подлецы! — и выстрелил в сад через изрешечённые ставни.
Там зашелестели кусты, никто не ответил. Издали донёсся невнятный призыв, в той стороне во весь опор проскакала лошадь. Вблизи различался сыпкий шорох шагов.
Лабинцов, с пистолетом наготове, сидел на полу и глядел на окно исступлённо-негодующим взглядом. Сбоку от подоконника, на тумбочке у стены, расплывался огарок в подсвечнике, рядом торчала незажжённая свеча. Прокл Петрович, не вставая на ноги, подобрался, зажег её и дунул на огарок.
* * *
Оставив зятя в детской, он пошёл послушать у выхода на улицу. Доносило лай собак; вдалеке прокукарекал петух, ещё дальше — второй. Потом по дороге прогромыхала подвода. “Боже святый, Боже крепкий, помози... Агнец Божий, взявший грехи мира, помилуй нас...” — неожиданно для себя начал молиться Прокл Петрович.
Он сопротивлялся дикому изнурению, что звало повалиться на пол и не вставать. Покалывало веки, в затылке тяжелела боль. Прислонившись к двери, простреленной в нескольких местах, он забылся стоя. Очнувшись, насторожился, подождал и выглянул наружу: в неверной серой полумгле были видны открытая калитка, пустая дорога, за нею очертания дома.
Следовало поглядеть, что в саду, и, пройдя на кухню, он с предосторожностями приоткрыл дверь. Птичий щебет, близкий, переливчатый, вольно грянул в уши, словно отчаянно спешил возвестить: нет тревоги. Байбарин не опускал ствол ружья.
Светало на глазах; на ближней клумбе зияли глубокие следы сапог, полегли стебли пахучей медвянки.
Он обернулся на шаги — Мокеевна, застёгивая телогрейку, смотрела на него с выражением степенной скорби.
— Пойду за доктором!
— А если они рядом? — сказал он изумлённо-растерянно.
— Теперь время не ночное — так-то не стрельнёшь! А взять с меня чего?
Он был тронут:
— Нет-нет, выходить опасно...
Мокеевна выслушала это как благодарность учтивого человека.
— Без доктора нельзя! — заключила с убеждённостью, что дело хотя и бесполезное, но достойное, и пошла в прихожую.
Прокл Петрович нагнал её и сперва выглянул сам: улица по-прежнему была безлюдна, низко нависало скучное небо. Он проводил Мокеевну до дороги и вернулся. Ноги подкашивались, коридор показался утомительно длинным. В комнате, где лежала Варвара Тихоновна, караулило давящее молчание. Анна, заплаканная, сидела на стуле около кровати, спёкшиеся губы приоткрылись с больным выражением:
— Папа, она не приходит в себя...
Его оглушило окаменелой беспамятностью пустоты. Жена, укрытая одеялом до подбородка, закрывшая глаза, казалась неживой. Он перекрестился на икону, что стояла у неё в изголовье, взялся рукой за лоб и зажмурился.
Девочки крепко спали на постланных на полу постелях. Ему подумалось об удобном, мягком кресле — а он уже полулежал в нём в мёртвом сне. Это длилось недолго, но поддержало.
Прокл Петрович услышал разговор зятя с Мокеевной в коридоре. Они вошли, и женщина сказала деловито:
— Доктор следом будет!
— А эти, — Лабинцов кивнул на окно, блестя глазами, — эти ретировались!
Мокеевна перекинулась словом с прислугой доктора, заглянула к знакомым и принесла то, что уже передалось по Баймаку, как обычно и передаётся подобное: удивительно, мгновенно и безотказно. Красные ночью в самом деле телеграфировали в Оренбург. Что им ответили, да и поступил ли какой ответ — осталось неизвестным. Но из посёлка Преображенск, который расположен в десяти верстах от Баймака, телеграфист отстучал: к ним входят казаки в большом числе... Решили красноармейцы принять в поле неравный смертный бой, а может, был у них другой план — но они стремительно выступили из Баймака.
53
Байбарин был один с доктором, который осматривал Варвару Тихоновну. Лицо врача выражало пристальную озабоченность.
— Печально, — он закончил осмотр, но вновь наклонился над больной. — Да-с... — дружески-участливый, повернулся к Проклу Петровичу: — Одним только могу утешить — она без сознания и не страдает. Кровоизлияние в мозг. Удар, как в быту говорят. Паралич.
— Надежд на улучшение... — Байбарин не договорил.
Доктор отрицательно помотал головой.
— Чудес не бывает, — он нахмурился и со вздохом развёл руками.
Прокл Петрович остался возле жены. Пришла Анна, осунувшаяся, с синевой вокруг глаз.
А доктор в коридоре остановился с Семёном Кирилловичем. Выразив ему соболезнование, вдруг весь изменился и, нетерпеливый, срывающимся шёпотом спросил:
— Как вы отбились?
— Кошмар! — ответил тоже шёпотом, но с тягостным видом инженер. Он потёр пальцем висок и болезненно поморщился: — Их старший, комиссар из Оренбурга, убит...
— Что вы говорите?! — с жаром выдохнул доктор. — Нельзя взглянуть?
Пропустив его в столовую, Семён Кириллович остался у порога, бледный, загнанно-изнемогающий. Доктор, сказав: — С вашего позволения... — открыл ставни и в хлынувшем свете оглядел труп с разных сторон.
— Кобура расстёгнута. Что он хотел?
— Их пришло шестеро, все с оружием, — начал рассказывать инженер. — Стали рыться, обвинять меня, хотели увести...
— Шесть человек? — в глазах доктора скользнуло сомнение. — Как же вам удалось?..
— Это тесть. Он в прошлом военный.
Гость двинул губами, словно воскликнул: “Хоп-ля!”
— Решительный человек, однако!
Полюбопытствовал, из чего стреляли. Лабинцов сказал, на что гость заметил:
— Двустволочку вашу я знаю, а штуцера не видел.
Семён Кириллович принёс ружьё, и доктор, оттянув затвор умелой рукой охотника, вынул патрон.
— Штука-с! — произнёс уважительно. — А этот получил своё! — указывая похолодевшими глазами на труп, сообщил: вчера вечером был убит бывший полицейский урядник. Его кто-то предупредил, что лучше бы ему срочно скрыться из Баймака, но запряжку перехватили на выезде. Говорят, распоряжался комиссар из Оренбурга. Урядника отвезли на недалёкое кладбище и застрелили.
Лабинцов слушал неспокойно-задумчиво. “Тесть-то как в воду глядел...” От этой ясности он почувствовал себя тверже.
— Двое у меня в погребе сидят, — сказал оживившись.
— Шутите? — остро, в подмывающем интересе воскликнул гость. А узнав, что в погребе — предрика, едва подавил смешок: — Вития влип! Гм, а вы были с ним товарищи...
— Этот товарищ привёл ко мне в дом убийц! — сказал Семён Кириллович с обидой и на предрика, и на доктора.
— Ну так пусть готовится к последнему слову, перед казаками блеснёт красноречием!
Лабинцов промолчал. Выйдя из дома вместе с доктором, он повернул к заводоуправлению и возвратился на подводе с заводскими кучером и двумя сторожами. Мокеевна вынесла им поесть, не зовя в дом, где лежал убитый.
Прокл Петрович не отходил от жены, и приблизившийся зять сказал с некоторым трудом, будто через силу прося извинения:
— Я отпущу этих...
На что тесть невнимательно кивнул.
Первым поднялся из погреба предрика, напоминая смертельно заморённого кота. Пришибленно рыскнув туда-сюда взглядом, он словно бы ощутил наличие мясца где-то неподалёку. Лабинцов, хотя и с пистолетом, стоял перед ним один.
— Ваши бежали, а в Баймак вступает казачий полк! — с усиленной строгостью произнёс инженер.
Предрика отшатнулся, будто тот хватал его за нос, и затрясся в кашле.
— Вы насмерть простудили меня... — Через минуту сказал звучным, без признака хрипа голосом: — Такого и жандармы не делали — в ледник запереть!
Оренбуржец стоял сбоку и чуть позади него: ворот мятого пиджака был поднят, мужчина горбился, вздёргивал плечи и походил на страдающего с похмелья, который только что встал, чтобы сходить по нужде.
— Эх, Семён Кириллович! — предрика распустился в нудящей, близкой к истерике обиде. — Все наши совместные дела вы посылаете... не скажу нехорошего слова... а я, вас уважая, до моего нагана не докоснулся...
— Вы оба, — прервал инженер, — должны вынести труп вон! Тогда, возможно, я вас отпущу.
— Н-ну-уу!.. — предрика в мгновенном порыве потянулся к двери.
Его спутник метнул на Лабинцова красными суженными глазами и так и облил цепкой трусливой хищностью.
Семён Кириллович указал им идти впереди него, и они, почти вбежав в столовую, схватили мертвеца за ноги, потянули в коридор. Подошедшая Мокеевна осерчала:
— Это что же волоком? А нести сил нет? Мужики!
Инженер молчал, и они не остановились. Когда сторожа помогли им поднять труп на телегу, они обернулись к Лабинцову, который уже не держал пистолета в руке, взгляды молниеносно вздрогнули ненавистью.
— Уходите! — приказал он.
Кучер повернулся всем телом на козлах, чтобы удобнее было глядеть, как они уносятся по улице, а оба сторожа, захваченные моментом, дружно подбоченились.
54
Посёлок изнемогал в сосуще-пугливом ожидании; кое-где жители из-за заборов, словно украдкой, поглядывали на телегу, увозившую труп в мертвецкую. Откуда ни возьмись возникла бесцеремонная стайка мальчишек и, увеличиваясь, сопровождала запряжку. Потом опять стало неприятно тихо; хозяева не выпустили кур копаться, как обычно, в полных мусора дорожных колеях.
Солнце едва показывалось из-за облачков, но было душновато; недвижный воздух передал отдалённое мерное трепетание, которое перешло в дрожь земли, и вскоре перед окнами Лабинцовых замелькали всадники в фуражках с синими околышами. Мужчины вышли на крыльцо, приблизились к калитке. От рысивших мимо лошадей наносило запах пота и кожаной сбруи, дребезжали лафеты свежевыкрашенных зелёной краской трёхдюймовых пушек, лязгали зарядные ящики.
Двое стояли как бы в задумчивом оцепенении. Их спас приход казаков, однако белых наверняка должна была заинтересовать роль инженера в недавнем прошлом Баймака. Прокла Петровича же могла ожидать встреча с офицерами, знакомыми по станице Кардаиловской. Но теперь, когда умирала его жена, мысль об опасности не переходила в заботу о спасении. Состояние, в котором он не пытался разобраться, было глубоким, напряжённым чувством, что за него уже всё решено, что судьба предопределила ему нечто и не надо рваться из покорной подавленности.
Они ушли в дом, и Прокл Петрович, доверчиво свесив голову с угрюмо запавшими щеками, выслушал Мокеевну, которая предлагала съездить за священником-старообрядцем. Лабинцов торопливо дал ей денег подрядить дрожки, после чего она обратилась к нему не без требовательности:
— Надо б позвать плотника, чтобы в столовой поднял полы... крови натекло под низ — нельзя будет так!
Хозяин, словно спохватившись, с готовностью согласился. Всё это было третьестепенным в сравнении с его тревогой. Четверть часа спустя он предстал перед женой и тестем траурно-строгим в тёмном костюме, даже несколько чопорным:
— Я должен встретить новую власть, где мне положено по долгу... если за мной придут, я — в Совете... — не выдержав тона, Семён Кириллович как-то рассеянно сник, потом встряхнулся, поцеловал Анну в губы и, надев шляпу, ушёл.
Когда спустя время скрипнула калитка и постучали в дверь, Анна вбежала в комнату, где Прокл Петрович сидел у постели умирающей, и устремила на него плачущий взгляд, комкая в руке носовой платок. Он молча поднялся. На крыльце оказались старик-плотник и паренёк лет четырнадцати: видимо, внук.
Показав им, что нужно, Байбарин постелил себе на полу подле кровати жены и без сил лёг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
Семён Кириллович, лёжа на полу и поддерживая левой рукой правую, прицелился в окно из пистолета:
— Прочь — или я стреляю!
Тесть в сердцах ударил лбом ружейное ложе. За окном шумно двигались, с силой задевая кусты; хлобыстнуло раз-другой, третий... Стёкла мелкими осколками повыпали внутрь, пули подёргивали воздух над лежащими и слышно вонзались в стену. Байбарин подполз под самое окно:
— Ваших убью-у-у!!!
— А сам не попадёшься? — крикнули из сада.
Другой голос, низкий, с сипотцой, мрачно посулил:
— Ждите хор-р-рошего! — и сорвался в ярящийся крик: — Кар-р-ру предателям!!!
Семён Кириллович встал на колено:
— Подлецы! — и выстрелил в сад через изрешечённые ставни.
Там зашелестели кусты, никто не ответил. Издали донёсся невнятный призыв, в той стороне во весь опор проскакала лошадь. Вблизи различался сыпкий шорох шагов.
Лабинцов, с пистолетом наготове, сидел на полу и глядел на окно исступлённо-негодующим взглядом. Сбоку от подоконника, на тумбочке у стены, расплывался огарок в подсвечнике, рядом торчала незажжённая свеча. Прокл Петрович, не вставая на ноги, подобрался, зажег её и дунул на огарок.
* * *
Оставив зятя в детской, он пошёл послушать у выхода на улицу. Доносило лай собак; вдалеке прокукарекал петух, ещё дальше — второй. Потом по дороге прогромыхала подвода. “Боже святый, Боже крепкий, помози... Агнец Божий, взявший грехи мира, помилуй нас...” — неожиданно для себя начал молиться Прокл Петрович.
Он сопротивлялся дикому изнурению, что звало повалиться на пол и не вставать. Покалывало веки, в затылке тяжелела боль. Прислонившись к двери, простреленной в нескольких местах, он забылся стоя. Очнувшись, насторожился, подождал и выглянул наружу: в неверной серой полумгле были видны открытая калитка, пустая дорога, за нею очертания дома.
Следовало поглядеть, что в саду, и, пройдя на кухню, он с предосторожностями приоткрыл дверь. Птичий щебет, близкий, переливчатый, вольно грянул в уши, словно отчаянно спешил возвестить: нет тревоги. Байбарин не опускал ствол ружья.
Светало на глазах; на ближней клумбе зияли глубокие следы сапог, полегли стебли пахучей медвянки.
Он обернулся на шаги — Мокеевна, застёгивая телогрейку, смотрела на него с выражением степенной скорби.
— Пойду за доктором!
— А если они рядом? — сказал он изумлённо-растерянно.
— Теперь время не ночное — так-то не стрельнёшь! А взять с меня чего?
Он был тронут:
— Нет-нет, выходить опасно...
Мокеевна выслушала это как благодарность учтивого человека.
— Без доктора нельзя! — заключила с убеждённостью, что дело хотя и бесполезное, но достойное, и пошла в прихожую.
Прокл Петрович нагнал её и сперва выглянул сам: улица по-прежнему была безлюдна, низко нависало скучное небо. Он проводил Мокеевну до дороги и вернулся. Ноги подкашивались, коридор показался утомительно длинным. В комнате, где лежала Варвара Тихоновна, караулило давящее молчание. Анна, заплаканная, сидела на стуле около кровати, спёкшиеся губы приоткрылись с больным выражением:
— Папа, она не приходит в себя...
Его оглушило окаменелой беспамятностью пустоты. Жена, укрытая одеялом до подбородка, закрывшая глаза, казалась неживой. Он перекрестился на икону, что стояла у неё в изголовье, взялся рукой за лоб и зажмурился.
Девочки крепко спали на постланных на полу постелях. Ему подумалось об удобном, мягком кресле — а он уже полулежал в нём в мёртвом сне. Это длилось недолго, но поддержало.
Прокл Петрович услышал разговор зятя с Мокеевной в коридоре. Они вошли, и женщина сказала деловито:
— Доктор следом будет!
— А эти, — Лабинцов кивнул на окно, блестя глазами, — эти ретировались!
Мокеевна перекинулась словом с прислугой доктора, заглянула к знакомым и принесла то, что уже передалось по Баймаку, как обычно и передаётся подобное: удивительно, мгновенно и безотказно. Красные ночью в самом деле телеграфировали в Оренбург. Что им ответили, да и поступил ли какой ответ — осталось неизвестным. Но из посёлка Преображенск, который расположен в десяти верстах от Баймака, телеграфист отстучал: к ним входят казаки в большом числе... Решили красноармейцы принять в поле неравный смертный бой, а может, был у них другой план — но они стремительно выступили из Баймака.
53
Байбарин был один с доктором, который осматривал Варвару Тихоновну. Лицо врача выражало пристальную озабоченность.
— Печально, — он закончил осмотр, но вновь наклонился над больной. — Да-с... — дружески-участливый, повернулся к Проклу Петровичу: — Одним только могу утешить — она без сознания и не страдает. Кровоизлияние в мозг. Удар, как в быту говорят. Паралич.
— Надежд на улучшение... — Байбарин не договорил.
Доктор отрицательно помотал головой.
— Чудес не бывает, — он нахмурился и со вздохом развёл руками.
Прокл Петрович остался возле жены. Пришла Анна, осунувшаяся, с синевой вокруг глаз.
А доктор в коридоре остановился с Семёном Кирилловичем. Выразив ему соболезнование, вдруг весь изменился и, нетерпеливый, срывающимся шёпотом спросил:
— Как вы отбились?
— Кошмар! — ответил тоже шёпотом, но с тягостным видом инженер. Он потёр пальцем висок и болезненно поморщился: — Их старший, комиссар из Оренбурга, убит...
— Что вы говорите?! — с жаром выдохнул доктор. — Нельзя взглянуть?
Пропустив его в столовую, Семён Кириллович остался у порога, бледный, загнанно-изнемогающий. Доктор, сказав: — С вашего позволения... — открыл ставни и в хлынувшем свете оглядел труп с разных сторон.
— Кобура расстёгнута. Что он хотел?
— Их пришло шестеро, все с оружием, — начал рассказывать инженер. — Стали рыться, обвинять меня, хотели увести...
— Шесть человек? — в глазах доктора скользнуло сомнение. — Как же вам удалось?..
— Это тесть. Он в прошлом военный.
Гость двинул губами, словно воскликнул: “Хоп-ля!”
— Решительный человек, однако!
Полюбопытствовал, из чего стреляли. Лабинцов сказал, на что гость заметил:
— Двустволочку вашу я знаю, а штуцера не видел.
Семён Кириллович принёс ружьё, и доктор, оттянув затвор умелой рукой охотника, вынул патрон.
— Штука-с! — произнёс уважительно. — А этот получил своё! — указывая похолодевшими глазами на труп, сообщил: вчера вечером был убит бывший полицейский урядник. Его кто-то предупредил, что лучше бы ему срочно скрыться из Баймака, но запряжку перехватили на выезде. Говорят, распоряжался комиссар из Оренбурга. Урядника отвезли на недалёкое кладбище и застрелили.
Лабинцов слушал неспокойно-задумчиво. “Тесть-то как в воду глядел...” От этой ясности он почувствовал себя тверже.
— Двое у меня в погребе сидят, — сказал оживившись.
— Шутите? — остро, в подмывающем интересе воскликнул гость. А узнав, что в погребе — предрика, едва подавил смешок: — Вития влип! Гм, а вы были с ним товарищи...
— Этот товарищ привёл ко мне в дом убийц! — сказал Семён Кириллович с обидой и на предрика, и на доктора.
— Ну так пусть готовится к последнему слову, перед казаками блеснёт красноречием!
Лабинцов промолчал. Выйдя из дома вместе с доктором, он повернул к заводоуправлению и возвратился на подводе с заводскими кучером и двумя сторожами. Мокеевна вынесла им поесть, не зовя в дом, где лежал убитый.
Прокл Петрович не отходил от жены, и приблизившийся зять сказал с некоторым трудом, будто через силу прося извинения:
— Я отпущу этих...
На что тесть невнимательно кивнул.
Первым поднялся из погреба предрика, напоминая смертельно заморённого кота. Пришибленно рыскнув туда-сюда взглядом, он словно бы ощутил наличие мясца где-то неподалёку. Лабинцов, хотя и с пистолетом, стоял перед ним один.
— Ваши бежали, а в Баймак вступает казачий полк! — с усиленной строгостью произнёс инженер.
Предрика отшатнулся, будто тот хватал его за нос, и затрясся в кашле.
— Вы насмерть простудили меня... — Через минуту сказал звучным, без признака хрипа голосом: — Такого и жандармы не делали — в ледник запереть!
Оренбуржец стоял сбоку и чуть позади него: ворот мятого пиджака был поднят, мужчина горбился, вздёргивал плечи и походил на страдающего с похмелья, который только что встал, чтобы сходить по нужде.
— Эх, Семён Кириллович! — предрика распустился в нудящей, близкой к истерике обиде. — Все наши совместные дела вы посылаете... не скажу нехорошего слова... а я, вас уважая, до моего нагана не докоснулся...
— Вы оба, — прервал инженер, — должны вынести труп вон! Тогда, возможно, я вас отпущу.
— Н-ну-уу!.. — предрика в мгновенном порыве потянулся к двери.
Его спутник метнул на Лабинцова красными суженными глазами и так и облил цепкой трусливой хищностью.
Семён Кириллович указал им идти впереди него, и они, почти вбежав в столовую, схватили мертвеца за ноги, потянули в коридор. Подошедшая Мокеевна осерчала:
— Это что же волоком? А нести сил нет? Мужики!
Инженер молчал, и они не остановились. Когда сторожа помогли им поднять труп на телегу, они обернулись к Лабинцову, который уже не держал пистолета в руке, взгляды молниеносно вздрогнули ненавистью.
— Уходите! — приказал он.
Кучер повернулся всем телом на козлах, чтобы удобнее было глядеть, как они уносятся по улице, а оба сторожа, захваченные моментом, дружно подбоченились.
54
Посёлок изнемогал в сосуще-пугливом ожидании; кое-где жители из-за заборов, словно украдкой, поглядывали на телегу, увозившую труп в мертвецкую. Откуда ни возьмись возникла бесцеремонная стайка мальчишек и, увеличиваясь, сопровождала запряжку. Потом опять стало неприятно тихо; хозяева не выпустили кур копаться, как обычно, в полных мусора дорожных колеях.
Солнце едва показывалось из-за облачков, но было душновато; недвижный воздух передал отдалённое мерное трепетание, которое перешло в дрожь земли, и вскоре перед окнами Лабинцовых замелькали всадники в фуражках с синими околышами. Мужчины вышли на крыльцо, приблизились к калитке. От рысивших мимо лошадей наносило запах пота и кожаной сбруи, дребезжали лафеты свежевыкрашенных зелёной краской трёхдюймовых пушек, лязгали зарядные ящики.
Двое стояли как бы в задумчивом оцепенении. Их спас приход казаков, однако белых наверняка должна была заинтересовать роль инженера в недавнем прошлом Баймака. Прокла Петровича же могла ожидать встреча с офицерами, знакомыми по станице Кардаиловской. Но теперь, когда умирала его жена, мысль об опасности не переходила в заботу о спасении. Состояние, в котором он не пытался разобраться, было глубоким, напряжённым чувством, что за него уже всё решено, что судьба предопределила ему нечто и не надо рваться из покорной подавленности.
Они ушли в дом, и Прокл Петрович, доверчиво свесив голову с угрюмо запавшими щеками, выслушал Мокеевну, которая предлагала съездить за священником-старообрядцем. Лабинцов торопливо дал ей денег подрядить дрожки, после чего она обратилась к нему не без требовательности:
— Надо б позвать плотника, чтобы в столовой поднял полы... крови натекло под низ — нельзя будет так!
Хозяин, словно спохватившись, с готовностью согласился. Всё это было третьестепенным в сравнении с его тревогой. Четверть часа спустя он предстал перед женой и тестем траурно-строгим в тёмном костюме, даже несколько чопорным:
— Я должен встретить новую власть, где мне положено по долгу... если за мной придут, я — в Совете... — не выдержав тона, Семён Кириллович как-то рассеянно сник, потом встряхнулся, поцеловал Анну в губы и, надев шляпу, ушёл.
Когда спустя время скрипнула калитка и постучали в дверь, Анна вбежала в комнату, где Прокл Петрович сидел у постели умирающей, и устремила на него плачущий взгляд, комкая в руке носовой платок. Он молча поднялся. На крыльце оказались старик-плотник и паренёк лет четырнадцати: видимо, внук.
Показав им, что нужно, Байбарин постелил себе на полу подле кровати жены и без сил лёг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67