– Нужно еще раз обшарить весь корабль. – Макс решительно стал на сторону нейрохирурга.
– Он слишком большой. – Сокольников недоверчиво хмыкнул. – Он огромный. У нас нет никаких шансов никого найти, даже если здесь кто-то и бродит…
– Все равно. У нас есть оружие…
– У нас нет оружия, – перебил Макса Лаккай. – Мы лично проверили арсенал. Он закрыт. Там железная дверь. Нам не добраться…
– Все это разрешимо. Кажется, на корабле есть автоген. Если мы его найдем, то можно попытаться…
– А если кто-то другой найдет? – высказал предположение Сокольников.
– Или – она, – снова мрачно улыбнулась Клио. Максу, похоже, надоело выслушивать многозначительные мистические замечания:
– Ну, если это она, тогда нам не понадобятся ни ружья, ни автоген…
– Смотрите! – вмешалась молчавшая до этого Карпик. – Смотрите!
Она выпустила мою руку и подошла к широкому лобовому стеклу капитанской рубки. Тому самому, через которое я наблюдала за дыханием ледяной вечности еще сегодня утром…
– Видите?
Прямо перед рубкой на тонкой паутине вант болтался флаг. Одинокий флаг, которого не было здесь никогда раньше. Странный, совершенно безобидный, он лез прямо в глаза и отбрасывал на рубку легкую тень. Внезапный порыв ветра развернул его: он был поделен на четыре части и похож на фрагмент шахматной доски – два белых прямоугольника, в верхнем правом и нижнем левом углах. И два красных. Ничего особенного, подобными флагами дают отмашку на детских турнирах по картингу. Но, увидев его, Макс помрачнел еще больше.
– Это что-то значит, Макс? – спросила Карлик своего взрослого друга.
– Как тебе сказать, Карлик. В общем, да.
– Что? – вырвалось у Клио.
– Это флаг международного сигнального свода. Обычный флаг, такие есть на каждом судне. Целая коллекция…
– Но что он означает, Макс?
– Этот? В морской сигнализации он читается как “Вы идете к опасности”.
– Что? – еще раз переспросила Клио тихим голосом.
– “Вы идете к опасности”, – снова повторил Макс.
– А вы хорошо в них разбираетесь, в этих флагах? – Деликатный Арсен Лаккай позволил себе поставить под сомнение знания механика.
– Чем вы занимаетесь?
– Я политик…
– Тогда это не ваш случай… Пример неудачный. А вы чем занимаетесь, доктор?
– Я нейрохирург. – Антон попытался улыбнуться.
– Вы досконально знаете все в своей профессии, правильно?
– Естественно, Макс.
– Вот и я досконально знаю все в своей профессии. Я профессиональный моряк. Этот флаг означает только то, что означает. Он означает “Вы идете к опасности”.
– Как же мы можем идти, если мы стоим на якоре? – вдруг спросила Карпик. Этот здравый вопрос застал всех врасплох и даже заставил улыбнуться.
Антон присел перед Карликом на корточки и смешно сморщил нос.
– Иногда для того, чтобы приблизиться к чему-нибудь, достаточно стоять на месте, девочка, – сказал он.
– Лично я не собираюсь стоять на месте! – Лаккай побарабанил пальцами по одному из неработающих приборов.
– Что вы предлагаете?
– То, что уже предложил наш уважаемый механик. Вскрыть арсенал с оружием. Я почти уверен, что карабины вполне могут кое-кого отрезвить…
– Кого? – быстро спросила Клио.
– Того, кто вывешивает подобные флаги…
– Вы все еще верите в реальность происходящего?
– Да, я пытаюсь объяснить это с точки зрения здоровой целесообразности. Пока никто не доказал нам обратного…
– Ну что ж, тогда можно уходить. – Макс еще раз осмотрел рубку. – Но кому-то нужно будет остаться здесь дежурить. Чтобы в будущем не повторялись подобные эксцессы.
– Интересно, кто согласится здесь остаться? – Лаккай хмыкнул.
– Тот, кого назначу я, – отрезал Макс. – Потому что в сложившейся ситуации я обязан взять на себя командование кораблем.
– Сбылась мечта идиота, – тихо пошутил Вадик.
– Кто-то что-то здесь сказал? – Макс даже не повысил голоса.
– Никто.
– Тогда…
– Тогда давайте не пороть горячку. – Лаккай умиротворяюще-миссионерски воздел руки. – Совершенно ясно, что никто не останется в рубке, будучи безоружным. Это смешно. Нужно признаться, что все мы несколько напуганы и сбиты с толку происшедшим. Нужно взвесить все “за” и “против”. Но сначала – оружие. Думаю, все с этим согласятся.
– Хорошо, – по здравом размышлении с этим согласился и Макс. – Давайте спустимся в кают-компанию и еще раз все хорошенько обсудим. Потом займемся арсеналом. Наш политик прав. Нечистую иногда можно отпугнуть и хорошей пулей. Если это нечистая… А потом уже будем решать все остальное. Все равно отсидеться в кают-компании не удастся.
– Почему? – с робкой надеждой спросил Антон.
– Хотя бы потому, чтобы не замерзнуть. Кому-то нужно стоять вахты, чтобы следить за двигателем. Эти обязанности мы разделим между всеми.
– Но сначала – оружие. – Это стало навязчивой идеей пацифиста-политика Лаккая. Всеобщей навязчивой идеей.
– А что делать с флагом? – спросила Карлик. Она никогда ничего не забывала.
– Пусть болтается, – сказал Макс. – Иногда полезно знать, что ты приближаешься к опасности. Это мобилизует. А вообще, предлагаю ничего насчет флага оставшимся не говорить…
– Про азбуку Морзе тоже можно было умолчать, чтобы не пугать обывателя…
– Да. Извините. Тогда я об этом не подумал. Ладно, делать здесь больше нечего. Пора выдвигаться в сторону кают-компании…
* * *
Я перехватила фотографа Филиппа уже у самой кают-компании.
– Простите, мне нужно поговорить с вами.
– Со мной? – Еще ни разу за все время путешествия мы с ним не заговорили. На секунду я увидела себя его глазами. Бедная Лиза, случайно затесавшаяся в так называемое высшее общество. Бедная Лиза, спутавшая палубы и путешествующая сейчас не своим классом…
– Да. Мне нужно кое-что показать вам.
Фотографию капитана “Эскалибура”, вот что я хотела показать профессиональному фотохудожнику. Меня интересовала только ее подлинность. Или подлинность даты, проставленной под ней, – “1929”. Сейчас, после странных гудков и странного флага за стеклами рубки, было так соблазнительно связать все в одну цепь.
А таз с теплой водой в каюте капитана? А эфемерный, почти неслышный вздох?..
Очень соблазнительно.
Но я не хотела делать этого. Слишком уж славно все получалось, все шло одно к одному, как будто по заранее написанному сценарию. Даже я не написала бы лучше. Да что я! Даже мой покойный незабытый Иван, так любивший все эти туманные намеки в фильмах ужасов…
– Что именно? – вежливо спросил Филипп.
– Одну фотографию. Только давайте отойдем… Мне бы не хотелось делать этого при всех.
– Почему? Она настолько непристойна?
– Вы даже представить себе не можете, насколько она непристойна.
В глазах фотографа вспыхнули огоньки неподдельного интереса.
– Тогда идемте к нам в каюту.
– Да. Думаю, это будет лучше всего.
* * *
…Впервые я оказалась в каюте, которую занимали Филипп и Антон Улманис. Та же дубовая обшивка, тот же интерьер, даже орхидеи на столе такие же – прощальный поцелуй турфирмы, отправившей нас в этотбезумный круиз. Только картина, висевшая на стене, была не такой пророческой, как наши “Потерпевшие кораблекрушение”, – всего лишь спокойная и никому не угрожающая “Яхта “Штандарт”. Везде были разбросаны объективы, пачки готовых фотографий, веши, непонятно кому принадлежащие: то ли Филиппу, то ли Антону Улманису.
– Извините за беспорядок, – сказал Филипп, но даже не подумал хоть что-то убрать. – Садитесь, пожалуйста.
Я села, и в ноздри мне сразу же ударил смешанный запах двух одеколонов: одного очень резкого, каждую секунду себя утверждающего. И другого: более мягкого и нежного…
– Который ваш? – неожиданно спросила я.
– Не понял?
– Какой из одеколонов ваш?
– А-а… – Филипп рассмеялся. – Вы об этом… А как вы думаете?
– Тот, который резче. Разит животных наповал, выманивает их из логова, я права? Вы ведь любитель кенийского сафари…
– В общем, да, – Филипп посмотрел на меня со жгучим любопытством. – Я любитель кенийских сафари, и одеколон, о котором вы сказали, тоже мой. Вообще-то, он рассчитан не на животных, а на женщин…
– Женщины – тоже животные.
– Вам виднее. Хотите посмотреть мои кенийские фотографии? Есть еще снимки из Тибета, тоже занимательная вещь…
– Но сначала моя фотография.
– Да-да, конечно, простите, пожалуйста. – Филипп смущенно улыбнулся. – Давайте ее сюда.
Освобожденная от рамки фотография капитана “Эскалибура” вполне умещалась в моей руке. Теперь я протянула ее Филиппу.
– Что скажете? – спросила я.
Филипп достал из сумки лупу и принялся внимательно рассматривать снимок. Потом поднял голову и так же внимательно посмотрел на меня.
– Черт возьми, это же наш капитан! И корабль так же называется… Только почему-то надпись на английском…
– Меня интересует дата, – сказала я. – Там написано “1929”. Судя по всему, это год…
– Да, судя по всему…
– Фотография кажется мне достаточно старой. Но я не знаю точно, насколько она стара. И соответствует ли она технологиям 1929 года… Вы ведь профессиональный фотограф, вы можете это определить.
– Пожалуй. – Филипп поскреб затылок. – Пожалуй, могу. Здесь и объяснять ничего не надо. Вы знаете, что такое дагерротипия?
– Слышала краем уха…
– Так вот, это первый практически пригодный способ фотографии. Светочувствительным веществом служит йодид серебра. Практиковался с 1839 года. Потом, уже в XX веке, разрабатывались другие технологии… Но эта – явный дагерротип. В двадцать девятом году это имело место быть. Да, фотография подлинная. Скорее всего.
– Так “скорее всего” или подлинная?
– Я не могу сказать наверняка. Нужно специальное исследование. Но именно так это выглядит навскидку. Конечно, не исключена возможность подделки. Но это маловероятно. И к тому же чересчур хлопотно.
– Навскидку, на первый взгляд… – Я снова, в который раз за день, почувствовала приступ раздражения. – Все на этом корабле выглядит подделкой. И сам корабль – подделка. Вам не кажется?..
– Где вы нашли эту фотографию?
– В капитанской каюте. Она висела на стене.
– Вы уже успели побывать в капитанской каюте?
– Я много где успела побывать. Уверяю вас, эта фотография не единственный сюрприз, который там нас ждал.
– “Нас”?
– Меня и девочку. Карпика.
– Да-да, я знаю…
– 1929 год – совсем не моя эпоха, и Фрэнсис Скотт Фицджеральд тоже не мой писатель. Но там все так… Как бы это сказать… Все соответствует нашим представлениям об этом времени. Самым приблизительным. Там все вещи того времени. Вы понимаете меня?
– Пытаюсь понять.
Филипп бросил фотографию на стол, поднялся и прошелся по каюте. Потом остановился передо мной. И улыбнулся. Это была жалкая улыбка.
– Сначала пропал экипаж. Капитан оказался всего лишь изображением на фотографии, датированной двадцать девятым годом. Потом отсутствие связи. Всякой связи…
– Даже с тысяча девятьсот двадцать девятым годом, – сказала я. И сама удивилась тому, как зловеще прозвучали мои слова.
– Странные гудки, странный флаг… Знаете, о чем я подумал?
– Догадываюсь.
– Нет. А что, если мы проспали не двенадцать часов… Или сколько там, я не знаю. А больше? Сутки, двое, трое, месяц, год, десять лет… Ведь это можно предположить, правда?
Я молчала. Произнесенная первой цифра “двенадцать” накрыла меня с головой, как накрывают неожиданные для внутренних морей волны. Двенадцать. Когда я проснулась, на часах было двенадцать. Это подтвердила и Карпик. Я видела это сама. Но и хоккеист Витя Мещеряков сказал, что он тоже проснулся в двенадцать! А когда я из рубки разговаривала с Мухой, он сказал, что Мещеряков торчит в спортивном зале два часа…
– У вас есть часы, Филипп? – стараясь оставаться спокойной, спросила я.
– Да, конечно. Они на столе.
…Это был точно такой же будильник, какой стоял и у нас в каюте… Циферблат, вправленный в корпус, который стилизован под рулевое колесо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59