И сразу же узнала его – продолговатый узкий конверт. Именно такой конверт принес нам перед первым ужином на корабле стюард Роман. В нашем конверте лежал листок с номером столика, там было написано: “Капитан и команда “Эскалибура” приглашают вас на торжественный ужин. Ваш столик № 3”. Та же цифра, только маленькая, стояла в правом верхнем углу конверта.
На конверте, который я держала сейчас в руках, была совсем другая цифра – “5”. Но сам конверт был пуст.
– Антон… – Я подняла глаза на нейрохирурга. – За каким столиком вы сидели в кают-компании?
– Что? – не понял он.
– Когда нас пригласили на первый ужин, стюард должен был передать вам конверт с номером.
– А-а… – Антон потер лоб – Кажется, за вторым.
– А кто сидел за столиком номер пять? Там же стояли номера, вы не помните?
– Подождите. По-моему, это был столик Клио…
Ну конечно, столик самой Клио, теперь и я вспомнила об этом. За ее столом сидели адвокат, Муха и Борис Иванович.
– А что случилось? – нетерпеливо спросил Антон.
– Этот конверт лежал в кармане Клио, когда ее нашли, – сказала я, умолчав о том, что видела его еще раньше, на палубе.
– А что в нем?
– Ничего нет. Только конверт, и все.
– Это что-то значит?
– Не знаю… Зачем вы взяли ее шубу, Антон? Антон стоял передо мной со свитером Сокольникова и шубой Клио в руках.
– Там холодно, – жалобным голосом сказал он.
– Антон! Вы тоже сходите с ума… Ей уже не нужна шуба. Она мертва… Вы же врач, вы должны это понимать…
– Да, да. – Он с тоской посмотрел на меня. – Я должен это понимать… Но я не хочу этого понимать. Я отказываюсь это понимать…
– Вот что. Идемте вместе. Вас нельзя отпускать одного.
– Нет, не нужно.
– Сейчас никому нельзя оставаться одному, вы понимаете…
– А как же первое правило фильма ужасов? – На Антона было жалко смотреть. – Ведь Макс и Лаккай, они были вдвоем… Думаю, от того, что происходит здесь, нельзя защититься, даже если мы будем пасти друг друга…
– Не знаю. Не уверена.
– Хорошо. Идемте, – сдался наконец нейрохирург.
* * *
…Мы шли длинными запутанными коридорами “Эскалибура”. Теперь все выглядело зловещим, даже аварийные лампочки в сетках. Зловещей была и тишина.
– Долго еще? – спросила я только для того, чтобы что-то спросить, чем-то взорвать эту тишину.
– Нет, сейчас выйдем на корму и спустимся вниз. На воздухе, на кормовой палубе, мне стало лучше.
– По-моему, начинается оттепель, – сказала я, подняв голову вверх, к звездам, которые были не видны из-за низких облаков. И тут же увидела еще один флаг, болтающийся над головой.
Совсем другой расцветки, не похожий на тот, который я успела выучить за несколько дней.
– Еще один, – равнодушно сказала я. – Если так будет продолжать и дальше, мы обвесимся такими игрушками, как новогодняя елка. Интересно, что теперь нам хотят сказать?
– Мы с Максом уже видели его, когда переносили Клио, – так же равнодушно сказал Антон. – Пусть болтается.
– Ни о чем серьезном он не сообщает?
– Ни о чем таком, чего бы мы уже не знали. Две серых полоски и белая в середине – “Я имею на борту опасный груз, держитесь от меня в стороне”.
– Теперь к нам уже точно никто не подойдет. – Мне было плевать, подойдет ли к нам кто-нибудь или нет. – Если даже сюда забредет какой-нибудь шальной “Летучий голландец”.
– Никто сюда не забредет. Здесь не бывает судов. Этот флаг для нас.
– Для нас, конечно же, для нас, Антон. Но раз мы предупреждены, может быть, просто снять его?
– Зачем? Он опять появится, – обреченно сказал нейрохирург.
– Вы тоже… Вы тоже не верите в то, что все можно объяснить?
– Я бы все отдал, чтобы получить хоть какое-нибудь объяснение.
– Нужно только набраться терпения, и все станет на свои места.
– Когда? Когда всех нас здесь перебьют?..
– Идемте, Антон, нам нельзя долго разговаривать, иначе мы возненавидим друг друга. Никому здесь нельзя долго разговаривать…
– Я бы не смог возненавидеть вас, даже если бы хотел… Вы… Очень нравитесь мне, Ева.
– Что ж, самое подходящее место для подобных признаний. Может быть, отложим?
– Отложим до чего? – Впервые я услышала в голосе Антона стальные нотки. – До того, когда нас всех перебьют?
– Это называется дансинг в ставке Гитлера. – Я укоризненно посмотрела на Антона.
– Не понял! – По его лицу пробежала тень.
– Вы когда-нибудь занимались нацистской Германией?
– А почему я вдруг должен заниматься нацистской Германией? – Он даже повысил голос. – Я врач, а не историк.
– Да я сказала просто так… Последние дни перед капитуляцией в ставке Гитлера – это была совершенно запредельная вещь. Все предчувствовали конец и потому пускались во все тяжкие, запершись в бункере на глубине в страшное количество метров. Пьянство, самые немыслимые оргии, самоубийства… Предчувствие неизбежной смерти, неотвратимость конца всегда развязывают руки, вы не находите? То же самое может сейчас случиться и с нами… Во всяком случае, мы близки к этому…
– Нет. – Антон выронил на палубу шубу Клио и два свитера Сокольникова и попытался взять меня за руки. – Нет… Есть нравственный закон…
– Нравственный закон внутри нас, это мы тоже проходили. – Я взъерошила волосы Антона.
– Только не вы, слышите, только не вы… Вы не должны так думать.
– Почему же я не должна так думать?
– Потому что… Потому что я защищу вас.
– Да. Вы защитите меня. Сокольников, должно быть, тоже так думал. Судя по всему, он до смерти влюбился в Клио, он бы отдал за нее жизнь, правда? Отчего же он ее не защитил?..
Антон подавил стон, готовый вырваться у него из груди.
– Идемте, Антон. Нас ждут. Во всяком случае, двое из троих…
* * *
…Впервые за все время пребывания на “Эскалибуре” я оказалась в морозильном цехе корабля. Господи ты боже мой, как бы я хотела попасть сюда при других обстоятельствах!.. Я даже не могла сказать, насколько он велик – его очертания были погружены во тьму. Тускло освещенный, он напоминал гигантский ангар с широкой лентой транспортера посередине. По правой стороне цеха шли бесконечные ряды морозильных шкафов. В цехе было прохладно, но не настолько, чтобы убить все запахи. Запах сырого мяса и застывшей, замороженной крови уловили даже мои безнадежно загубленные “Житаном” ноздри.
– Макс! – крикнул Антон. – Макс, где вы?
– Здесь. – Макс приподнялся с пустой ленты транспортера, на которой лежал. Он no-прежнему был в своей любимой черной майке, казалось, холод совершенно не действует на него.
– Что здесь? – спросил Антон.
– Все так же. На Западном фронте без перемен. Не могу вытащить его оттуда. Здравствуйте еще раз, Ева. Я кивнула ему, не удержалась и спросила:
– Вам не холодно?
– Холодно бывает только в могиле, – отрезал Макс. – Ко всему остальному можно привыкнуть.
– Она… Она где-то здесь? – заплетающимся языком спросила я, не сводя глаз с морозильных камер: уж очень это напоминало холодильник морга.
– Нет, здесь маленькие отделения, для брикетов, сюда даже вашу голову не сунешь. Они внизу, в трюме. Молодец, что принес вещи, Антон, иначе он там просто околеет.
– Может быть, он этого хочет, – пробормотал Антон.
– Хорошо, что вы пришли, Ева. – Макс улыбнулся мне и потер шрам. – Попробуйте уговорить его подняться наверх. У нас ничего не получается.
– Куда идти? – спросила я.
– Не идти, а ехать. – Макс хмыкнул, его черный юмор, как ни странно, импонировал мне. – Бобслеем не увлекались в молодости?
– Выросла на юге. Так что извините.
– Ну, это не страшно. Идемте.
Он слез с транспортера и повел нас с Антоном вдоль ленты в самый дальний угол цеха, теряющийся во тьме. Несколько раз я чуть не упала, спотыкаясь о трубы, проложенные прямо по полу.
– Здесь у вас запросто можно нос расквасить, – попеняла я Максу.
– Работа грязная, что же вы хотите. Когда бьешь зверя, а потом колбасишь его на фарш, – уже не до удобств.
Он остановился перед люком в стене. От люка вниз, в пугающую темноту, шел квадратный желоб. Должно быть, именно по нему в трюм морозильной камеры спускают брикеты тюленьего фарша…
– Прошу, – сказал Макс. – Садитесь в желоб и вперед.
Нельзя сказать, чтобы эта перспектива как-то особенно увлекла меня. Увидев, что я колеблюсь, Макс сжалился и первым подошел к желобу.
– Ладно. Первым будет Макс, как абориген и старожил. – Он обратился к себе в третьем лице с нескрываемым уважением. – А потом, как говорится на флоте, “делай, как я”.
Он устроился в желобе и исчез в близкой темноте трюма. Через несколько секунд мы услышали его приглушенный голос:
– Давайте.
– Звучит как из преисподней, – сказала я Антону, зябко поведя плечами.
– Конечно. Ведь ад – это не сковородки на огне… Это вселенский холод…
– Очень поэтично… Что-то мы много стали говорить об аде. Вам не кажется, Антон?
– Просто пытаемся описать окружающий нас мир, только и всего…
– Вы, я смотрю, оптимист.
– Есть хорошая история, Ева. – Антону до смерти не хотелось спускаться в трюм, но и оставить женщину он не мог. И потому пользовался любым предлогом, чтобы хоть как-то оттянуть этот момент. – Есть хорошая история… Стоят оптимист и пессимист, в очереди в крематорий. Пессимист говорит оптимисту: “Как перед смертью курить хочется, надо же, – а спички забыл. У вас нет случайно?” А оптимист ему отвечает: “Подождите, сейчас наша очередь подойдет, – от меня прикурите…”
Этот анекдот выглядел в морозильной камере так нелепо, что, несмотря на трагичность ситуации, я улыбнулась Антону.
– Вот я вас и рассмешил.
– А теперь попробуйте меня напугать, и весь спектр эмоций будет задействован…
– Думаю, не стоит…
– Потому что это может сделать кто-то другой? Или что-то…
– Ладно. Я спускаюсь.
Я устроилась на желобе и тотчас же соскользнула вниз. Следом за мной отправился Антон, прижимая к себе вещи. Макс поймал меня в самом низу, подхватил, не дал выпасть из желоба на пол. И в очередной раз я поразилась жесткой силе и холоду его рук. Но ничего другого и быть не могло, – ведь он приставлен к морозильным камерам…
В трюме было холодно, но не смертельно, минус два, минус три: температура такая же, как и за бортом “Эскалибура”. Помещение было почти таким же огромным, как и цех наверху. Но если цех хоть как-то освещался, то в трюме было почти темно.
Если не считать крошечной красной лампочки, которая освещала сейчас Макса, меня, Антона с вещами, неловко упавшего на задницу, пирамиды каких-то коробок, несколько тележек, железные противни, шкафы, детали неизвестных мне механизмов, – трюм был страшно захламлен…
И еще – лампочка освещала Сокольникова и Клио.
Клио лежала на огромных плотных листах картона. Перед ней, на коленях, сидел Сокольников. Он не обратил на нас никакого внимания. Вряд ли он вообще нас видел. Пряди волос Сокольникова, на которые попала кровь Клио, слиплись и смерзлись, – казалось, что голову его покрывала корка. Он был в смазанных пятнах крови: она испачкала одежду и лицо банкира, перед тем как застыть на морозе. Он по-прежнему был в расстегнутой рубашке, джинсах и босиком – именно таким я увидела его на пороге бильярдной.
Ничего не изменилось. Ничего не изменилось, кроме того, что Клио умерла.
Антон молча подошел к Сокольникову и обмотал одним из свитеров его ноги. Второй набросил ему на спину. Сокольников даже не повернул головы. Он не отрывал взгляда от лица певицы, я тоже не могла оторвать от него взгляда: смерть сделала его вызывающе прекрасным и удивительно аристократичным. Даже зияющая рана на виске не портила этого впечатления. Сокольников держал Клио за руку, казалось, еще несколько часов, и они замерзнут здесь окончательно – не разжимая рук.
Антон не знал, что делать с шубой. Он беспомощно стоял рядом, не решаясь ничего сказать.
– Валерий… – Я тронула банкира за плечо. – Валерий… Нам нужно уйти отсюда.
– Уходите. – Сокольников с трудом разлепил губы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59