Я хочу выяснить у него, что скрывается под термином “работы без указания авторства”, только и всего. Вполне невинно.
— Да уж, невинно… Ну, хорошо, а вдруг окажется, что наши Всадники все-таки принадлежали Гольтману?
— Тогда я просто куплю у него эту картину. Поплачу ему в жилетку, скажу, что эту картину принесли к нам в галерею на оценку…
— Интересно, на какие шиши ты собираешься ее покупать?
Это был один из немногих вопросов, на который я знала ответ.
— Продам свою квартиру. Двухкомнатная на Васильевском, к тому же старый фонд — тысяч двадцать пять — двадцать семь она потянет.
— Ты рехнулась, Кэт!
— Что такое двадцать семь тысяч по сравнению с миллионами, которые нас ожидают? Потом можно будет прикупить недвижимость на Майорке. Или на Кипре, там любят русских…
— Русских любят только в приграничных районах Китая, и то только потому, что они закупают там пуховики. И где ты собираешься жить, если продашь квартиру?
— У тебя в мастерской. Или у Жеки. Вы же не выгоните меня на улицу. Тем более что все это я делаю для вас.
— Для нас? Для своей галереи ты это делаешь. И для собственного самоутверждения.
— Ну, хорошо. Допустим. Не забывай, Снегирь, ты ведь тоже совладелец… Значит, выгляжу я фривольно?
— Более чем. Рыжие волосы — это порнография. Я всегда это утверждал.
— Рыжие волосы — это гипноз и свобода маневра, — я никогда не давала себя в обиду. — Ладно, я пошла. Пожелай мне удачи.
— Погоди, — Лавруха наморщил лоб. — А если он знает об истинной стоимости картины?
— Не думаю. Помнишь, я говорила тебе о разговоре с Маричем? Так вот, он сказал мне, что преступление раскрыто по горячим следам и большинство похищенного возвращено владельцу. Остались мелочи. “Остались мелочи” — это его слова. Если бы истинная стоимость картины была известна — ее никто бы не отнес к разряду мелочей.
— Тебе нужно работать аналитиком при президенте, — Лавруха одобрительно хлопнул меня по плечу.
— Лучше в МОССАДе.
— Когда за вами подъехать, мадемуазель?
— Ну, не знаю. Думаю, двух-трех часов мне хватит, чтобы разобраться с этим детищем Сиона.
— Тогда я по парку прошвырнусь. Кое-какие наброски поделаю.
— Истинный художник! Ни дня без эскиза.
Лавруха высадил меня возле кафешки, где я тотчас же заказала себе стакан сока и джин с тоником И, просидев час и простроив все возможные линии поведения, решительно направилась к железной двери в заборе, за которой меня ждал ничего не подозревающий Иосиф Семенович Гольтман. Перед тем, как нажать кнопку звонка, я поправила свои порнографические волосы и одернула Жекин асексуальный костюм.
Все, можно приступать к операции.
Голос из небольшого динамика раздался не сразу, а только после четырех настойчивых звонков. Я совсем было собралась уходить, когда он наконец прорезался.
— Слушаю вас.
— Добрый день, Иосиф Семенович. Я по поводу недавнего ограбления.
Это прозвучало вполне нейтрально: сдавать козыри раньше времени мне не хотелось.
Замок в двери щелкнул, и я оказалась в частных владениях Гольтмана. И в очередной раз восхитилась Быкадоровым: проникнуть в эту крепость было непросто. Высокий, в полтора человеческих роста, забор отделял дом от улицы, да и сам двухэтажный особняк с забранными решеткой окнами больше смахивал на средневековый замок. Не хватало только рва, подвесного моста и отрубленных разбойных голов на кольях перед воротами.
Иосиф Семенович оказался худосочным молодым человеком в затрапезной футболке, болгарских джинсах 1977 года выпуска и шлепанцах на босу ногу. Хорек, да и только, ручная-крыса — с ним можно справиться в два счета.
— Слушаю вас, — повторил Иосиф Семенович, близоруко сощурившись.
— Меня зовут Соловьева, Катерина Мстиславовна, — строго сказала я. — И я занимаюсь экспертизой картин.
Вряд ли он потребует документы, слишком уж интеллигентен.
— Проходите, — младший Гольтман посторонился, пропуская меня в дом.
…Его первый этаж оказался забит антиквариатом. Мебель красного дерева, напольные китайские вазы, гора фарфоровых безделушек на камине. И самый настоящий клавесин в углу у окна. Клавесин произвел на меня особенно сильное впечатление. Гольтман провел меня к оттоманке, на ходу задев стул.
— С утра не могу найти очки. Без них я почти ничего не вижу, — извинился он. — Слеп, как летучая мышь. Это у нас семейное.
— Может быть, вам стоит сделать операцию?
— Мне противопоказаны операции, у меня слабое сердце. Это тоже семейное. Дядя умер от инфаркта.
— Соболезную…
Плевать он хотел на мои соболезнования.
— Когда мне вернут ценности? — спросил у меня Иосиф Семенович. — Вы ведь обещали не задерживать их.
Иосиф Семенович, сразу видно, что вы презираете программу “Человек и закон”!..
— Видите ли, следствие пока еще не закончено, — в отличие от Гольтмана я обожала телевизионные криминульки. — И ваш Рубенс и все прочее являются вещественными доказательствами. Вы ведь получили расписку?
Моя произнесенная с апломбом тирада в стиле адвокатского сериала “Закон и порядок” возымела действие.
— И что мне прикажете делать с этой распиской? — Гольтман обиженно выгнул губы. — Через неделю я уезжаю из страны, на некоторые картины уже существуют реальные покупатели. Вы меня без ножа режете.
Ты уезжаешь из страны, — отлично, даже лучше, чем я могла предположить!
— Это не моя компетенция. Я ведь только сотрудничаю со следствием и приглашена в него как эксперт.
— Что-то я вас ни разу не видел, — запоздало насторожился Гольтман.
— Я независимый эксперт.
Даже сейчас он не потребовал у меня документов, хотя хлипкая ксива у меня все-таки имелась. Вчера Снегирь состряпал мне бумажонку от Союза художников: одна из его натурщиц работала в Союзе секретаршей.
— Дело в том, — вкрадчивым голосом сказала я, — что нужно уточнить выходные данные некоторых пропавших вещей.
— Их нашли? — неожиданно дернулся Иосиф Семенович.
— Пока еще нет, но… Мне бы хотелось изучить их поподробнее. Мы отслеживаем несколько сомнительных картинных галерей. Не исключено, что вещи из вашей коллекции могут всплыть на черном рынке.
— Хорошо, — Гольтман оказался кроткой овцой. — Может быть, чаю?
— С удовольствием.
Гольтман скрылся в недрах особняка, я присела на оттоманку, за инкрустированный перламутром столик против клавесина. На столике стоял крохотный китайский болван, такой хорошенький, что мне сразу же захотелось сунуть его за пазуху. Иосиф Семенович появился спустя несколько минут с папкой и вазочкой печенья.
— Чайник сейчас закипит. Есть отличный зеленый чай. Изумительно действует на печень.
— Буду признательна, — зеленый чай я ненавидела лютой ненавистью.
Иосиф Семенович посмотрел на меня с любовью.
— Сейчас мало кто знает толк в зеленом чае. Он создан для гурманов.
— Не могу с вами не согласиться, — руки мои так и тянулись к папке. — Если вы не возражаете, я просмотрю бумаги.
Две миниатюры, витражный проект ван Альста и картины без указания авторства. Но их оказалось не две, а три. Должно быть, Марич ошибся, когда перечислял украденные ценности. Мне было наплевать на миниатюры и даже на картонку ван Альста. Совсем другое интересовало меня. И я сразу же нашла то, что меня интересовало. “Рыжая в мантии”, вот под каким именем проходила Дева Мария!.. Я вдруг испытала чувство жгучей ненависти к очкастому счастливчику. Но чем дольше я изучала бумаги, тем в большее недоумение приходила. И миниатюры, и злосчастный ван Альст, “Снятие с креста” и даже “Отдых на пути в Египет” неизвестных авторов семнадцатого века школы Рубенса были описаны с чисто еврейской основательностью.
В записях было указано все, вплоть до малейших деталей, кракелюров и механических повреждений поверхности. К реестру каждой вещи были приложены фотографии. Вот только “Рыжая в мантии”…
Ни единого слова, кроме порядкового номера в общем перечне. Одна-единственная строка, против которой стоял вопрос.
Пока я размышляла над этим удивительным обстоятельством, явился Гольтман с чайником и маленькими фарфоровыми чашками.
— Ну как? — спросил он, разливая зеленую бурду в коллекционный китайский фарфор.
— У вас уникальная коллекция, — совершенно искренне сказала я.
— Дядя собирал. Он был одержимым человеком.
— А вы?
— Знаете, я вряд ли смогу достойно продолжить его дело. Барокко всегда казалось мне слишком помпезным стилем. Готика — вот что меня привлекает.
А он милашка, этот Иосиф Семенович! И дремучий аскет — только аскетам могут нравиться вытянутые ступни готики.
— Куда вы уезжаете?
— Я уже говорил следователю… В Эссен, на постоянное место жительства. Мне предлагают хорошую работу.
Милашка и дурак. Имея такой Сезам на дому, такие копи царя Соломона, можно не работать до конца дней своих. Положительно, Иосиф Семенович был выбракованной овцой в прагматичном еврейском стаде.
— Пейте, прошу вас. Заварен по старинным тибетским рецептам.
Я отхлебнула из чашки и даже не поморщилась.
— Божественный вкус. Такой же божественный, как и ваша коллекция. Надеюсь, скоро она будет восстановлена полностью.
— Это было бы замечательно.
— С вашего позволения, Иосиф Семенович… Нас интересует одна картина. К сожалению, она не описана. Я имею в виду “Рыжую в мантии”…
Гольтман поперхнулся чаем и покраснел так, как будто я сказала что-то непристойное. Нет, я была не совсем точна в определении: в глазах Иосифа Семеновича промелькнул легкий ужас.
— Почему… почему вы спрашиваете о ней?
— Потому что она была украдена.
— Но ведь… я не указал ее….
— Что значит — не указали? — удивилась я.
— В списке похищенного ее не было.
Ты трижды дура, Кэт! Но кто мог предположить, что у Гольтмана странные отношения с доской. Такие странные, что он даже не хочет афишировать ее похищение. В любом случае картина принадлежит ему. Ему и его покойному дяде. Интересно, кто поставил вопрос против названия картины? И почему нет ее описания?
— Как вы узнали, что она украдена? — не отставал от меня Иосиф Семенович.
— Компетентные органы ведут сейчас оперативную разработку одного нерного антиквара. Есть сведения, что некоторые вещи из украденной коллекции могут быть у него.
— Не поймите меня превратно… Но я вообще не связывал эту картину с ограблением. Час от часу не легче!
— Почему?
— Она хранилась совсем в другом месте. Не там, где все остальные похищенные ценности. Я не мог предположить, — Гольтман вдруг прикусил язык. — Ее нашли?
— Пока нет, но…
— Слава богу! — невыразительное лицо Гольтмана пошло пятнами.
— Я не понимаю вас…
— Я надеюсь, что эта картина никогда не будет найдена, — Иосиф Семенович близко придвинулся ко мне, и я явственно почувствовала запах магнезии, исходящий от его волос. Магнезии и валерьянки. Рука с чашкой повисла как плеть, и несколько капель чая пролилось на мой костюм.
Гольтман не заметил этого.
— Мы постараемся вернуть ее вам. И в самом ближайшем времени, — я осторожно отвела от себя руку с чашкой.
— Вы не знаете. Почему вы ей заинтересовались? Именно ей?
— Я уже говорила вам. Эта картина…
— …эта картина убила дядю, — выдохнул Иосиф Семенович.
Ничего себе поворотец! Чтобы собраться с мыслями и выбрать верный тон, я качнула голову болванчика. Влево-вправо, влево-вправо, узкие глазки, узкий ротик — все ли ты делаешь верно, Катька, Катенька, Кэт, Катерина Мстиславовна? И не будешь ли ты гореть в аду за свое вранье?..
— О чем вы говорите, Иосиф Семенович? Вы же трезвый человек…
— Хорошо. Я объясню… Я не стал рассказывать следователю, потому что меня сочли бы за сумасшедшего. Я думал, что избавился от нее навсегда.
— Надеюсь, мы сумеем вернуть ее.
— Нет. Никто не требует от вас такого рвения, — Гольтман попытался взять себя в руки. — Я бы предпочел никогда не то что не видеть, но и не слышать о ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
— Да уж, невинно… Ну, хорошо, а вдруг окажется, что наши Всадники все-таки принадлежали Гольтману?
— Тогда я просто куплю у него эту картину. Поплачу ему в жилетку, скажу, что эту картину принесли к нам в галерею на оценку…
— Интересно, на какие шиши ты собираешься ее покупать?
Это был один из немногих вопросов, на который я знала ответ.
— Продам свою квартиру. Двухкомнатная на Васильевском, к тому же старый фонд — тысяч двадцать пять — двадцать семь она потянет.
— Ты рехнулась, Кэт!
— Что такое двадцать семь тысяч по сравнению с миллионами, которые нас ожидают? Потом можно будет прикупить недвижимость на Майорке. Или на Кипре, там любят русских…
— Русских любят только в приграничных районах Китая, и то только потому, что они закупают там пуховики. И где ты собираешься жить, если продашь квартиру?
— У тебя в мастерской. Или у Жеки. Вы же не выгоните меня на улицу. Тем более что все это я делаю для вас.
— Для нас? Для своей галереи ты это делаешь. И для собственного самоутверждения.
— Ну, хорошо. Допустим. Не забывай, Снегирь, ты ведь тоже совладелец… Значит, выгляжу я фривольно?
— Более чем. Рыжие волосы — это порнография. Я всегда это утверждал.
— Рыжие волосы — это гипноз и свобода маневра, — я никогда не давала себя в обиду. — Ладно, я пошла. Пожелай мне удачи.
— Погоди, — Лавруха наморщил лоб. — А если он знает об истинной стоимости картины?
— Не думаю. Помнишь, я говорила тебе о разговоре с Маричем? Так вот, он сказал мне, что преступление раскрыто по горячим следам и большинство похищенного возвращено владельцу. Остались мелочи. “Остались мелочи” — это его слова. Если бы истинная стоимость картины была известна — ее никто бы не отнес к разряду мелочей.
— Тебе нужно работать аналитиком при президенте, — Лавруха одобрительно хлопнул меня по плечу.
— Лучше в МОССАДе.
— Когда за вами подъехать, мадемуазель?
— Ну, не знаю. Думаю, двух-трех часов мне хватит, чтобы разобраться с этим детищем Сиона.
— Тогда я по парку прошвырнусь. Кое-какие наброски поделаю.
— Истинный художник! Ни дня без эскиза.
Лавруха высадил меня возле кафешки, где я тотчас же заказала себе стакан сока и джин с тоником И, просидев час и простроив все возможные линии поведения, решительно направилась к железной двери в заборе, за которой меня ждал ничего не подозревающий Иосиф Семенович Гольтман. Перед тем, как нажать кнопку звонка, я поправила свои порнографические волосы и одернула Жекин асексуальный костюм.
Все, можно приступать к операции.
Голос из небольшого динамика раздался не сразу, а только после четырех настойчивых звонков. Я совсем было собралась уходить, когда он наконец прорезался.
— Слушаю вас.
— Добрый день, Иосиф Семенович. Я по поводу недавнего ограбления.
Это прозвучало вполне нейтрально: сдавать козыри раньше времени мне не хотелось.
Замок в двери щелкнул, и я оказалась в частных владениях Гольтмана. И в очередной раз восхитилась Быкадоровым: проникнуть в эту крепость было непросто. Высокий, в полтора человеческих роста, забор отделял дом от улицы, да и сам двухэтажный особняк с забранными решеткой окнами больше смахивал на средневековый замок. Не хватало только рва, подвесного моста и отрубленных разбойных голов на кольях перед воротами.
Иосиф Семенович оказался худосочным молодым человеком в затрапезной футболке, болгарских джинсах 1977 года выпуска и шлепанцах на босу ногу. Хорек, да и только, ручная-крыса — с ним можно справиться в два счета.
— Слушаю вас, — повторил Иосиф Семенович, близоруко сощурившись.
— Меня зовут Соловьева, Катерина Мстиславовна, — строго сказала я. — И я занимаюсь экспертизой картин.
Вряд ли он потребует документы, слишком уж интеллигентен.
— Проходите, — младший Гольтман посторонился, пропуская меня в дом.
…Его первый этаж оказался забит антиквариатом. Мебель красного дерева, напольные китайские вазы, гора фарфоровых безделушек на камине. И самый настоящий клавесин в углу у окна. Клавесин произвел на меня особенно сильное впечатление. Гольтман провел меня к оттоманке, на ходу задев стул.
— С утра не могу найти очки. Без них я почти ничего не вижу, — извинился он. — Слеп, как летучая мышь. Это у нас семейное.
— Может быть, вам стоит сделать операцию?
— Мне противопоказаны операции, у меня слабое сердце. Это тоже семейное. Дядя умер от инфаркта.
— Соболезную…
Плевать он хотел на мои соболезнования.
— Когда мне вернут ценности? — спросил у меня Иосиф Семенович. — Вы ведь обещали не задерживать их.
Иосиф Семенович, сразу видно, что вы презираете программу “Человек и закон”!..
— Видите ли, следствие пока еще не закончено, — в отличие от Гольтмана я обожала телевизионные криминульки. — И ваш Рубенс и все прочее являются вещественными доказательствами. Вы ведь получили расписку?
Моя произнесенная с апломбом тирада в стиле адвокатского сериала “Закон и порядок” возымела действие.
— И что мне прикажете делать с этой распиской? — Гольтман обиженно выгнул губы. — Через неделю я уезжаю из страны, на некоторые картины уже существуют реальные покупатели. Вы меня без ножа режете.
Ты уезжаешь из страны, — отлично, даже лучше, чем я могла предположить!
— Это не моя компетенция. Я ведь только сотрудничаю со следствием и приглашена в него как эксперт.
— Что-то я вас ни разу не видел, — запоздало насторожился Гольтман.
— Я независимый эксперт.
Даже сейчас он не потребовал у меня документов, хотя хлипкая ксива у меня все-таки имелась. Вчера Снегирь состряпал мне бумажонку от Союза художников: одна из его натурщиц работала в Союзе секретаршей.
— Дело в том, — вкрадчивым голосом сказала я, — что нужно уточнить выходные данные некоторых пропавших вещей.
— Их нашли? — неожиданно дернулся Иосиф Семенович.
— Пока еще нет, но… Мне бы хотелось изучить их поподробнее. Мы отслеживаем несколько сомнительных картинных галерей. Не исключено, что вещи из вашей коллекции могут всплыть на черном рынке.
— Хорошо, — Гольтман оказался кроткой овцой. — Может быть, чаю?
— С удовольствием.
Гольтман скрылся в недрах особняка, я присела на оттоманку, за инкрустированный перламутром столик против клавесина. На столике стоял крохотный китайский болван, такой хорошенький, что мне сразу же захотелось сунуть его за пазуху. Иосиф Семенович появился спустя несколько минут с папкой и вазочкой печенья.
— Чайник сейчас закипит. Есть отличный зеленый чай. Изумительно действует на печень.
— Буду признательна, — зеленый чай я ненавидела лютой ненавистью.
Иосиф Семенович посмотрел на меня с любовью.
— Сейчас мало кто знает толк в зеленом чае. Он создан для гурманов.
— Не могу с вами не согласиться, — руки мои так и тянулись к папке. — Если вы не возражаете, я просмотрю бумаги.
Две миниатюры, витражный проект ван Альста и картины без указания авторства. Но их оказалось не две, а три. Должно быть, Марич ошибся, когда перечислял украденные ценности. Мне было наплевать на миниатюры и даже на картонку ван Альста. Совсем другое интересовало меня. И я сразу же нашла то, что меня интересовало. “Рыжая в мантии”, вот под каким именем проходила Дева Мария!.. Я вдруг испытала чувство жгучей ненависти к очкастому счастливчику. Но чем дольше я изучала бумаги, тем в большее недоумение приходила. И миниатюры, и злосчастный ван Альст, “Снятие с креста” и даже “Отдых на пути в Египет” неизвестных авторов семнадцатого века школы Рубенса были описаны с чисто еврейской основательностью.
В записях было указано все, вплоть до малейших деталей, кракелюров и механических повреждений поверхности. К реестру каждой вещи были приложены фотографии. Вот только “Рыжая в мантии”…
Ни единого слова, кроме порядкового номера в общем перечне. Одна-единственная строка, против которой стоял вопрос.
Пока я размышляла над этим удивительным обстоятельством, явился Гольтман с чайником и маленькими фарфоровыми чашками.
— Ну как? — спросил он, разливая зеленую бурду в коллекционный китайский фарфор.
— У вас уникальная коллекция, — совершенно искренне сказала я.
— Дядя собирал. Он был одержимым человеком.
— А вы?
— Знаете, я вряд ли смогу достойно продолжить его дело. Барокко всегда казалось мне слишком помпезным стилем. Готика — вот что меня привлекает.
А он милашка, этот Иосиф Семенович! И дремучий аскет — только аскетам могут нравиться вытянутые ступни готики.
— Куда вы уезжаете?
— Я уже говорил следователю… В Эссен, на постоянное место жительства. Мне предлагают хорошую работу.
Милашка и дурак. Имея такой Сезам на дому, такие копи царя Соломона, можно не работать до конца дней своих. Положительно, Иосиф Семенович был выбракованной овцой в прагматичном еврейском стаде.
— Пейте, прошу вас. Заварен по старинным тибетским рецептам.
Я отхлебнула из чашки и даже не поморщилась.
— Божественный вкус. Такой же божественный, как и ваша коллекция. Надеюсь, скоро она будет восстановлена полностью.
— Это было бы замечательно.
— С вашего позволения, Иосиф Семенович… Нас интересует одна картина. К сожалению, она не описана. Я имею в виду “Рыжую в мантии”…
Гольтман поперхнулся чаем и покраснел так, как будто я сказала что-то непристойное. Нет, я была не совсем точна в определении: в глазах Иосифа Семеновича промелькнул легкий ужас.
— Почему… почему вы спрашиваете о ней?
— Потому что она была украдена.
— Но ведь… я не указал ее….
— Что значит — не указали? — удивилась я.
— В списке похищенного ее не было.
Ты трижды дура, Кэт! Но кто мог предположить, что у Гольтмана странные отношения с доской. Такие странные, что он даже не хочет афишировать ее похищение. В любом случае картина принадлежит ему. Ему и его покойному дяде. Интересно, кто поставил вопрос против названия картины? И почему нет ее описания?
— Как вы узнали, что она украдена? — не отставал от меня Иосиф Семенович.
— Компетентные органы ведут сейчас оперативную разработку одного нерного антиквара. Есть сведения, что некоторые вещи из украденной коллекции могут быть у него.
— Не поймите меня превратно… Но я вообще не связывал эту картину с ограблением. Час от часу не легче!
— Почему?
— Она хранилась совсем в другом месте. Не там, где все остальные похищенные ценности. Я не мог предположить, — Гольтман вдруг прикусил язык. — Ее нашли?
— Пока нет, но…
— Слава богу! — невыразительное лицо Гольтмана пошло пятнами.
— Я не понимаю вас…
— Я надеюсь, что эта картина никогда не будет найдена, — Иосиф Семенович близко придвинулся ко мне, и я явственно почувствовала запах магнезии, исходящий от его волос. Магнезии и валерьянки. Рука с чашкой повисла как плеть, и несколько капель чая пролилось на мой костюм.
Гольтман не заметил этого.
— Мы постараемся вернуть ее вам. И в самом ближайшем времени, — я осторожно отвела от себя руку с чашкой.
— Вы не знаете. Почему вы ей заинтересовались? Именно ей?
— Я уже говорила вам. Эта картина…
— …эта картина убила дядю, — выдохнул Иосиф Семенович.
Ничего себе поворотец! Чтобы собраться с мыслями и выбрать верный тон, я качнула голову болванчика. Влево-вправо, влево-вправо, узкие глазки, узкий ротик — все ли ты делаешь верно, Катька, Катенька, Кэт, Катерина Мстиславовна? И не будешь ли ты гореть в аду за свое вранье?..
— О чем вы говорите, Иосиф Семенович? Вы же трезвый человек…
— Хорошо. Я объясню… Я не стал рассказывать следователю, потому что меня сочли бы за сумасшедшего. Я думал, что избавился от нее навсегда.
— Надеюсь, мы сумеем вернуть ее.
— Нет. Никто не требует от вас такого рвения, — Гольтман попытался взять себя в руки. — Я бы предпочел никогда не то что не видеть, но и не слышать о ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60