— Мой тон стал подозрительно похож на тон Херри-боя.
— В общих чертах.
Ничего ты не слышал вплоть до последнего благословенного августа. Это и ежу понятно.
— Он не слишком ценится на рынке, — продолжала запугивать я бензинового короля.
— А почему же за него так много просят?
— Редкая вещь. Ни одной из картин Остреа нет в частной коллекции, — тут я снова вспомнила деревню Лялицы.
— Вот видите! Ни одной, — Титов удовлетворенно откинулся на стуле.
Теперь я увидела его насквозь: печень, разъеденная циррозом честолюбия; легкие, отягощенные кавернами амбиций; и сердце, качающее спесь по венам. Ему необходимо обладать редкой вещью, чтобы утвердиться в собственных глазах. И в глазах всех окружающих тоже. Представительский “Мерседес” есть у каждого второго, любовница-фотомодель — у каждого первого, а вот картина, которой никогда не было в частной коллекции… Я представила себе загородный дом Титова — где-нибудь в освежеванном нуворишами Репине. Или Комарове. Он поставит “Всадников” на каминную полку, между какими-нибудь породистыми пастухом и пастушкой из фарфора. По средам “Всадников” будет протирать от пыли домработница, а по пятницам Алексей Алексеевич Титов займется приемом зарубежных деловых партнеров: “I hope you will fill at home with us”.
Они выпьют баккарди и уставятся в картину. Это очень редкая вещь, скажет Алексей Алексеевич, единственная вещь голландского художника Лукаса ван Остреа, находящаяся в частной коллекции. С таким человеком стоит иметь дело, подумают деловые партнеры, это солидный человек. Это человек, не лишенный вкуса. Это богатый человек, верящий в стабильность: только в стабильных обществах люди вкладывают в картины большие деньги. Так подумают его партнеры. И подпишут с ним соглашение о намерениях.
А потом приедут его приятели. Они выпьют водки, и Леха Титов небрежно скажет им, что отвалил за картину миллион баксов. Сумасшедший мужик, подумают его приятели, но до чего широкая душа!.. В России любят широкие души…
Я хоть сейчас бы отдала картину идиоту-подвижнику Херри-бою, но нам нужны деньги. Очень нужны. И мне, и Жеке, и двойняшкам, и Лаврухе…
Лавруха.
Я немедленно должна позвонить ему, не хватало, чтобы неучтенные нами Лялицы всплыли в самый последний момент.
— Вы не слушаете, — вернул меня к действительности голос Титова.
— Я все уже выслушала, — я поднялась из-за стола. — Простите, мне нужно позвонить.
Я воспользовалась телефоном, любезно предоставленным мне метрдотелем. Набрав номер Лаврухиной мастерской, я принялась считать звонки. Лавруха снял трубку на седьмой.
— Ну что ты за человек, Кэт? Мешаешь человеку спать и видеть сны.
— Лавруха, — выдохнула я в трубку. — Лялицы!
— А что — Лялицы?
— Я еду туда.
— С ума сошла! — Лавруха сразу проснулся. — Что за блажь?
— А вдруг он объявится в Питере, этот публицист? Или узнает об аукционе из газет? И предъявит задокументированные права? И расскажет, что картина была подарена коллекционеру Гольтману? Нас же посадят… — тут я понизила голос. — За соучастие в краже. И сокрытие улик от следствия…
— Ты вообще где находишься?
— В ресторане…
— Эти мысли тебе печеночный паштет навеял, что ли?
— Японские рыбные лепешки, — огрызнулась я.
— Тогда понятно. Не жри на ночь, сколько раз тебя предупреждал. И вообще, с каких пирогов должен объявиться этот чертов публицист? — продолжил гастрономическую тему Лавруха.
— Мало ли…
— Во-первых, какую картину он подарил Гольтману?
— Нашу…
— Какую из двух? У нас же две картины, не забывай. Левая створка триптиха. И продаем мы не твоего двойника, а “Всадников Апокалипсиса”. А о “Всадниках” никто и понятия не имел до этого лета. Усекла? А если ты отправишься в Лялицы и начнешь устраивать там дознание… Мне продолжить?
Яснее ясного. Сонный Лавруха оказался гораздо прозорливее меня. Я даже рассмеялась: нужно же быть такой дурой! Со “Всадниками” нам ничто не угрожает, потому что их просто не существовало в природе до июля месяца. В который раз я умилилась расположению звезд над нашими преступными головами.
— Ну, что ты замолчала? — недовольно спросил у меня Лавруха.
— Пребываю в немом восхищении. Ты прав, Снегирь. Никакой горячки я пороть не буду.
— Вот и умница, Кэт. Кстати, с кем это ты заседаешь в ресторане? Уж не голландец ли расщедрился?
— Да нет. Наш с тобой соотечественник.
— Ну-ну… Ладно, без любви не давай. Пока.
Лавруха отключился, а я еще несколько минут простояла возле телефона. А затем, поблагодарив метрдотеля, вышла на улицу и глубоко вдохнула ночной воздух. И снова услышала дальние глухие раскаты грома. Странные шутки шутит природа: гром без грозы и дождя, аномально жаркое лето, возникшая из небытия картина… В этом городе возможно все, что угодно. Ни в одном другом месте ничего подобного случиться не может.
Вывеска ресторана “Анаис” все еще подмигивала мне неоном, а за столиком все еще сидел Алексей Алексеевич Титов. Меня он больше не увидит, во всяком случае, до аукциона. Агнесса Львовна и представительский “Мерседес” злорадно помахали мне ручкой.
Я перешла на другую сторону улицы, юркнула в подворотню и спустя несколько минут уже стояла на набережной Фонтанки. Где-то далеко, над Невским, болталось светлое от огней, почти предрассветное небо, а здесь, у Фонтанки, было темно и тихо. Так же темно и тихо, как в моей душе. Она плыла сейчас в почти невидимой воде, преломляясь и обретая самые неожиданные очертания. Да, именно так, эти отражения и преломления собственной души пугали меня. За какой-то месяц я понаделала массу мелких и крупных подлостей и при этом чувствовала себя прекрасно. Но кто сказал, что добро есть норма, а зло — аномалия?
Зло всегда эротично, вспомнила я асексуального Ламберта-Херри Якобса.
Если это правда, то скоро я заблистаю на обложках “Плейбоя”.
Эта мысль так понравилась мне, что я рассмеялась, нашарила на парапете маленький камешек и швырнула его в реку. Жаль, что поблизости нет спуска, а то я бы спустилась к воде и с удовольствием поболтала бы в ней ногами. Послезавтра, нет, уже завтра, будет аукцион, “Всадники” обретут нового хозяина, а мы — свободу…
— О чем задумались? — раздался за моей спиной вкрадчивый голос.
Я обернулась. Так и есть, Алексей Алексеевич Титов собственной персоной.
— Прелестный городишко Санкт-Петербург, — я была вовсе не расположена продолжать знакомство.
— Неплохой. Почему вы ушли?
— Мне надоела ваша мышиная возня вокруг картины. По-моему, вы получили от меня исчерпывающую информацию. А я оттянулась по полной программе.
— Только за ужин не заплатили, — он все-таки не удержался от укола.
— Кому?
— Мне.
— Пришлите счет на галерею.
Я наконец-то отклеилась от парапета и двинулась в сторону Невского. Алексей Алексеевич последовал за мной. В полном молчании мы прошли несколько кварталов и оказались на площади Ломоносова.
Завидев вдали машину, я подняла руку.
Титов посчитал это достаточным поводом, чтобы возобновить разговор.
— Зачем? Я сам подвезу вас…
— Обойдусь, — бросила я, но руку все же опустила.
— Мне не трудно.
Чего уж трудного: за нашими спинами маячила вереница джипов и намозоливший мне глаза “Мерседес”.
— Я предпочитаю передвигаться без эскорта.
Титов воспринял это как руководство к действию. Он подошел к телохранителям, что-то сказал им, и спустя минуту джипы развернулись и отбыли в неизвестном направлении. Титов приветливо распахнул дверцу, и я, проклиная себя за слабость к красивой жизни, снова устроилась на сиденье.
— Куда? — спросил у меня Титов.
— На Васильевский. Пятнадцатая линия.
Азиат, сидящий за рулем, настороженно ухмыльнулся. Я сразу же заметила эту его ухмылочку — такую же узкую, как и глаза. Он никому не верил, даже львы на Банковском мостике и памятник Барклаю-де-Толли у Казанского были у него на подозрении. В конце улицы снова появились джипы: теперь они следовали за нами, постепенно сокращая расстояние.
— Не многовато ли охраны?
— Не многовато. На меня уже было два покушения, — в голосе Титова вдруг прозвучала нелепая мальчишеская гордость за себя, такого рискованного мужика. — А хочется дожить, по крайней мере, до чемпионата мира по хоккею.
— А потом?
— А потом — до Олимпийских игр… Зимних.
— А потом?
— А потом — до летних.
…Через десять минут вся кавалькада остановилась около моего дома на Пятнадцатой линии. Я сдержанно поблагодарила Титова и вылезла из машины. И снова он последовал за мной. А азиат последовал за ним. Втроем мы подошли к ночному ларьку, где я под бдительными взглядами своих спутников взяла себе бутылку пива. Это дополнило мой образ: пиво — развлечение для бедных.
— Ну, всего доброго, Алексей Алексеевич, — сказала я. — Все еще не передумали покупать картину?
— Нет. Вы не пригласите меня на чашечку кофе? — урок, преподанный ему в галерее, видимо, впрок не пошел.
— Вы же знаете. У меня только растворимый, — я отхлебнула из бутылки и прищурилась.
— Обещаю!.. — он молитвенно сложил руки на груди.
— Черт с вами, пойдемте. Только учтите, что лифт не работает, а я живу на шестом этаже.
Даже это не испугало Алексея Алексеевича. Он мужественно потащился за мной. И начал приставать уже на площадке между-третьим и четвертым этажами.
— Зачем вы это делаете? — искренне удивилась я. — Вам что, своих женщин не хватает?
— Вы мне нравитесь, Катя, Вы забавная.
То ли освещение на площадке было недостаточным, то ли пиво слишком быстро ударило мне в голову, но Алексей Алексеевич вдруг снова показался мне милым мальчишкой. Почему бы и нет, сказала я сама себе. Я — забавная, рыжая и удачливая, почему я не могу позволить себе…
И я позволила.
Я позволила, как только за нами захлопнулась входная дверь. Я позволила поцеловать себя и осторожно расстегнуть пуговицы на костюме. И — уже менее осторожно — пуговицы на блузке. И — совсем неосторожно — застежку от лифчика.
— Где у тебя кровать? — шепотом спросил Алексей.
— Я провожу… — ничего умнее этой фразы мне в голову не пришло.
— Я сам тебя провожу, — рассмеялся он, переступил с ноги на ногу, и мне вдруг показалось, что под подошвами его туфель что-то хрустнуло.
Уж не скорлупки ли от быкадоровских грецких орехов, в самом деле?..
…Я проснулась от того, что мне нечем было дышать.
Спящий Леха (ночью, между двумя поцелуями, он позволил называть себя именно так) навалился на меня всей тяжестью: даже во сне он не выпускал меня из рук и контролировал ситуацию. Осторожно высвободившись из его объятий и погладив Пупика, прикорнувшего на кресле, я босиком прошлепала к окну. Лехин “Мерседес” по-прежнему стоял на противоположной стороне улицы. Я представила, как костерит меня верный азиат, вынужденный коротать ночь в машине. Голодный и холодный телохранитель бензинового короля, тебе не повезло.
Наскоро соорудив несколько бутербродов и налив в маленький термос кофе, я отправилась вниз, чтобы подкормить цепную собаку и задобрить ее: дотлевающая за окном ночь была чудесной, и я надеялась, что впереди у меня будет еще не одна такая.
Через несколько минут я уже была на улице.
Азиат разгадывал кроссворды, когда я легонько стукнула в стекло.
— Вы оставили его одного? — вместо приветствия спросил он.
— Он спит. Не буду же я его будить, в самом деле. Не волнуйтесь, я заперла двери. Вот, возьмите, — я сунула ему сверток с бутербродами и термос.
Азиат еще больше нахмурился, но сверток взял. А потом, подумав, распахнул дверцу. Я уселась на переднее сиденье рядом с ним.
— Не устали? — спросила я.
— Ничего. Я привык.
Мне стало грустно. Но, с другой стороны, этого и следовало ожидать. Молодой свободный богатый мужчина может запросто взломать любую койку, как какой-нибудь медвежатник. И я, несчастная Красная Шапочка, не самый большой бриллиант в его короне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
— В общих чертах.
Ничего ты не слышал вплоть до последнего благословенного августа. Это и ежу понятно.
— Он не слишком ценится на рынке, — продолжала запугивать я бензинового короля.
— А почему же за него так много просят?
— Редкая вещь. Ни одной из картин Остреа нет в частной коллекции, — тут я снова вспомнила деревню Лялицы.
— Вот видите! Ни одной, — Титов удовлетворенно откинулся на стуле.
Теперь я увидела его насквозь: печень, разъеденная циррозом честолюбия; легкие, отягощенные кавернами амбиций; и сердце, качающее спесь по венам. Ему необходимо обладать редкой вещью, чтобы утвердиться в собственных глазах. И в глазах всех окружающих тоже. Представительский “Мерседес” есть у каждого второго, любовница-фотомодель — у каждого первого, а вот картина, которой никогда не было в частной коллекции… Я представила себе загородный дом Титова — где-нибудь в освежеванном нуворишами Репине. Или Комарове. Он поставит “Всадников” на каминную полку, между какими-нибудь породистыми пастухом и пастушкой из фарфора. По средам “Всадников” будет протирать от пыли домработница, а по пятницам Алексей Алексеевич Титов займется приемом зарубежных деловых партнеров: “I hope you will fill at home with us”.
Они выпьют баккарди и уставятся в картину. Это очень редкая вещь, скажет Алексей Алексеевич, единственная вещь голландского художника Лукаса ван Остреа, находящаяся в частной коллекции. С таким человеком стоит иметь дело, подумают деловые партнеры, это солидный человек. Это человек, не лишенный вкуса. Это богатый человек, верящий в стабильность: только в стабильных обществах люди вкладывают в картины большие деньги. Так подумают его партнеры. И подпишут с ним соглашение о намерениях.
А потом приедут его приятели. Они выпьют водки, и Леха Титов небрежно скажет им, что отвалил за картину миллион баксов. Сумасшедший мужик, подумают его приятели, но до чего широкая душа!.. В России любят широкие души…
Я хоть сейчас бы отдала картину идиоту-подвижнику Херри-бою, но нам нужны деньги. Очень нужны. И мне, и Жеке, и двойняшкам, и Лаврухе…
Лавруха.
Я немедленно должна позвонить ему, не хватало, чтобы неучтенные нами Лялицы всплыли в самый последний момент.
— Вы не слушаете, — вернул меня к действительности голос Титова.
— Я все уже выслушала, — я поднялась из-за стола. — Простите, мне нужно позвонить.
Я воспользовалась телефоном, любезно предоставленным мне метрдотелем. Набрав номер Лаврухиной мастерской, я принялась считать звонки. Лавруха снял трубку на седьмой.
— Ну что ты за человек, Кэт? Мешаешь человеку спать и видеть сны.
— Лавруха, — выдохнула я в трубку. — Лялицы!
— А что — Лялицы?
— Я еду туда.
— С ума сошла! — Лавруха сразу проснулся. — Что за блажь?
— А вдруг он объявится в Питере, этот публицист? Или узнает об аукционе из газет? И предъявит задокументированные права? И расскажет, что картина была подарена коллекционеру Гольтману? Нас же посадят… — тут я понизила голос. — За соучастие в краже. И сокрытие улик от следствия…
— Ты вообще где находишься?
— В ресторане…
— Эти мысли тебе печеночный паштет навеял, что ли?
— Японские рыбные лепешки, — огрызнулась я.
— Тогда понятно. Не жри на ночь, сколько раз тебя предупреждал. И вообще, с каких пирогов должен объявиться этот чертов публицист? — продолжил гастрономическую тему Лавруха.
— Мало ли…
— Во-первых, какую картину он подарил Гольтману?
— Нашу…
— Какую из двух? У нас же две картины, не забывай. Левая створка триптиха. И продаем мы не твоего двойника, а “Всадников Апокалипсиса”. А о “Всадниках” никто и понятия не имел до этого лета. Усекла? А если ты отправишься в Лялицы и начнешь устраивать там дознание… Мне продолжить?
Яснее ясного. Сонный Лавруха оказался гораздо прозорливее меня. Я даже рассмеялась: нужно же быть такой дурой! Со “Всадниками” нам ничто не угрожает, потому что их просто не существовало в природе до июля месяца. В который раз я умилилась расположению звезд над нашими преступными головами.
— Ну, что ты замолчала? — недовольно спросил у меня Лавруха.
— Пребываю в немом восхищении. Ты прав, Снегирь. Никакой горячки я пороть не буду.
— Вот и умница, Кэт. Кстати, с кем это ты заседаешь в ресторане? Уж не голландец ли расщедрился?
— Да нет. Наш с тобой соотечественник.
— Ну-ну… Ладно, без любви не давай. Пока.
Лавруха отключился, а я еще несколько минут простояла возле телефона. А затем, поблагодарив метрдотеля, вышла на улицу и глубоко вдохнула ночной воздух. И снова услышала дальние глухие раскаты грома. Странные шутки шутит природа: гром без грозы и дождя, аномально жаркое лето, возникшая из небытия картина… В этом городе возможно все, что угодно. Ни в одном другом месте ничего подобного случиться не может.
Вывеска ресторана “Анаис” все еще подмигивала мне неоном, а за столиком все еще сидел Алексей Алексеевич Титов. Меня он больше не увидит, во всяком случае, до аукциона. Агнесса Львовна и представительский “Мерседес” злорадно помахали мне ручкой.
Я перешла на другую сторону улицы, юркнула в подворотню и спустя несколько минут уже стояла на набережной Фонтанки. Где-то далеко, над Невским, болталось светлое от огней, почти предрассветное небо, а здесь, у Фонтанки, было темно и тихо. Так же темно и тихо, как в моей душе. Она плыла сейчас в почти невидимой воде, преломляясь и обретая самые неожиданные очертания. Да, именно так, эти отражения и преломления собственной души пугали меня. За какой-то месяц я понаделала массу мелких и крупных подлостей и при этом чувствовала себя прекрасно. Но кто сказал, что добро есть норма, а зло — аномалия?
Зло всегда эротично, вспомнила я асексуального Ламберта-Херри Якобса.
Если это правда, то скоро я заблистаю на обложках “Плейбоя”.
Эта мысль так понравилась мне, что я рассмеялась, нашарила на парапете маленький камешек и швырнула его в реку. Жаль, что поблизости нет спуска, а то я бы спустилась к воде и с удовольствием поболтала бы в ней ногами. Послезавтра, нет, уже завтра, будет аукцион, “Всадники” обретут нового хозяина, а мы — свободу…
— О чем задумались? — раздался за моей спиной вкрадчивый голос.
Я обернулась. Так и есть, Алексей Алексеевич Титов собственной персоной.
— Прелестный городишко Санкт-Петербург, — я была вовсе не расположена продолжать знакомство.
— Неплохой. Почему вы ушли?
— Мне надоела ваша мышиная возня вокруг картины. По-моему, вы получили от меня исчерпывающую информацию. А я оттянулась по полной программе.
— Только за ужин не заплатили, — он все-таки не удержался от укола.
— Кому?
— Мне.
— Пришлите счет на галерею.
Я наконец-то отклеилась от парапета и двинулась в сторону Невского. Алексей Алексеевич последовал за мной. В полном молчании мы прошли несколько кварталов и оказались на площади Ломоносова.
Завидев вдали машину, я подняла руку.
Титов посчитал это достаточным поводом, чтобы возобновить разговор.
— Зачем? Я сам подвезу вас…
— Обойдусь, — бросила я, но руку все же опустила.
— Мне не трудно.
Чего уж трудного: за нашими спинами маячила вереница джипов и намозоливший мне глаза “Мерседес”.
— Я предпочитаю передвигаться без эскорта.
Титов воспринял это как руководство к действию. Он подошел к телохранителям, что-то сказал им, и спустя минуту джипы развернулись и отбыли в неизвестном направлении. Титов приветливо распахнул дверцу, и я, проклиная себя за слабость к красивой жизни, снова устроилась на сиденье.
— Куда? — спросил у меня Титов.
— На Васильевский. Пятнадцатая линия.
Азиат, сидящий за рулем, настороженно ухмыльнулся. Я сразу же заметила эту его ухмылочку — такую же узкую, как и глаза. Он никому не верил, даже львы на Банковском мостике и памятник Барклаю-де-Толли у Казанского были у него на подозрении. В конце улицы снова появились джипы: теперь они следовали за нами, постепенно сокращая расстояние.
— Не многовато ли охраны?
— Не многовато. На меня уже было два покушения, — в голосе Титова вдруг прозвучала нелепая мальчишеская гордость за себя, такого рискованного мужика. — А хочется дожить, по крайней мере, до чемпионата мира по хоккею.
— А потом?
— А потом — до Олимпийских игр… Зимних.
— А потом?
— А потом — до летних.
…Через десять минут вся кавалькада остановилась около моего дома на Пятнадцатой линии. Я сдержанно поблагодарила Титова и вылезла из машины. И снова он последовал за мной. А азиат последовал за ним. Втроем мы подошли к ночному ларьку, где я под бдительными взглядами своих спутников взяла себе бутылку пива. Это дополнило мой образ: пиво — развлечение для бедных.
— Ну, всего доброго, Алексей Алексеевич, — сказала я. — Все еще не передумали покупать картину?
— Нет. Вы не пригласите меня на чашечку кофе? — урок, преподанный ему в галерее, видимо, впрок не пошел.
— Вы же знаете. У меня только растворимый, — я отхлебнула из бутылки и прищурилась.
— Обещаю!.. — он молитвенно сложил руки на груди.
— Черт с вами, пойдемте. Только учтите, что лифт не работает, а я живу на шестом этаже.
Даже это не испугало Алексея Алексеевича. Он мужественно потащился за мной. И начал приставать уже на площадке между-третьим и четвертым этажами.
— Зачем вы это делаете? — искренне удивилась я. — Вам что, своих женщин не хватает?
— Вы мне нравитесь, Катя, Вы забавная.
То ли освещение на площадке было недостаточным, то ли пиво слишком быстро ударило мне в голову, но Алексей Алексеевич вдруг снова показался мне милым мальчишкой. Почему бы и нет, сказала я сама себе. Я — забавная, рыжая и удачливая, почему я не могу позволить себе…
И я позволила.
Я позволила, как только за нами захлопнулась входная дверь. Я позволила поцеловать себя и осторожно расстегнуть пуговицы на костюме. И — уже менее осторожно — пуговицы на блузке. И — совсем неосторожно — застежку от лифчика.
— Где у тебя кровать? — шепотом спросил Алексей.
— Я провожу… — ничего умнее этой фразы мне в голову не пришло.
— Я сам тебя провожу, — рассмеялся он, переступил с ноги на ногу, и мне вдруг показалось, что под подошвами его туфель что-то хрустнуло.
Уж не скорлупки ли от быкадоровских грецких орехов, в самом деле?..
…Я проснулась от того, что мне нечем было дышать.
Спящий Леха (ночью, между двумя поцелуями, он позволил называть себя именно так) навалился на меня всей тяжестью: даже во сне он не выпускал меня из рук и контролировал ситуацию. Осторожно высвободившись из его объятий и погладив Пупика, прикорнувшего на кресле, я босиком прошлепала к окну. Лехин “Мерседес” по-прежнему стоял на противоположной стороне улицы. Я представила, как костерит меня верный азиат, вынужденный коротать ночь в машине. Голодный и холодный телохранитель бензинового короля, тебе не повезло.
Наскоро соорудив несколько бутербродов и налив в маленький термос кофе, я отправилась вниз, чтобы подкормить цепную собаку и задобрить ее: дотлевающая за окном ночь была чудесной, и я надеялась, что впереди у меня будет еще не одна такая.
Через несколько минут я уже была на улице.
Азиат разгадывал кроссворды, когда я легонько стукнула в стекло.
— Вы оставили его одного? — вместо приветствия спросил он.
— Он спит. Не буду же я его будить, в самом деле. Не волнуйтесь, я заперла двери. Вот, возьмите, — я сунула ему сверток с бутербродами и термос.
Азиат еще больше нахмурился, но сверток взял. А потом, подумав, распахнул дверцу. Я уселась на переднее сиденье рядом с ним.
— Не устали? — спросила я.
— Ничего. Я привык.
Мне стало грустно. Но, с другой стороны, этого и следовало ожидать. Молодой свободный богатый мужчина может запросто взломать любую койку, как какой-нибудь медвежатник. И я, несчастная Красная Шапочка, не самый большой бриллиант в его короне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60