— А-а… У вас изысканные шутки, Катрин.
Херри-бой отправился за перегородку, из-за которой, к моему удивлению, все время извлекались все новые и новые предметы, и вернулся оттуда с деревянной изящной стремянкой. Судя по всему, перед тем, как попасть к Херри, она тоже служила где-нибудь экспонатом.
Взобравшись на самую верхнюю ступеньку, Херри-бой снял со стеллажа огромную папку: именно в таких папках художники обычно хранят этюды и наброски. Он раскинул папку на полу, и я увидела огромные фотографии центральной части картины.
Фотографии совсем не пугали меня — они были лишены мистической притягательности, которой обладала плоть самой картины.
И — главное — они были безопасны.
Я с удовольствием принялась рассматривать их — за клеткой фотографического объектива Зверь оказался не страшным и совершенно ручным. Из всех его семи голов больше не проглядывало человеческое, и мысль об оправдании греха больше не приходила ко мне в голову. Я легко распознала в очертаниях фигур и в складках пейзажа некоторые босховские мотивы. Вот только у Лукаса Устрицы они были более изысканны.
— Я фотографирую картину уже десять лет, — с готовностью поведал мне Херри. — И каждый раз обязательно нахожу что-нибудь новое.
— Может быть, вы от природы не очень внимательны? — улыбнулась я.
— Нет, я очень внимателен. Очень, — оборвал меня Херри, и в его голосе послышался металл.
Так, все понятно, его любимую картину не стоит задевать, так же, как не стоит задевать любимых женщин.
— Извините, Херри…
— Вот, посмотрите, — он разложил передо мной несколько совершенно одинаковых на первый взгляд фотографий.
— Что, игра “найди десять отличий”?
— Я не понимаю, о чем вы говорите… Это фотография, которую я делал семь лет назад, — он ткнул в первую и сразу перешел ко второй. — А это фотография пятилетней давности. Еще одна — лето 1997 года, промежуточные стадии я специально пропустил. Вы видите, Катрин?
Ничего особенного я не заметила, о чем честно призналась Херри-бою.
— Вот здесь, в подбрюшье Зверя… Сравните.
Мне совсем не хотелось заглядывать в пах числу 666, и я лишь мельком, из уважения к исследовательскому пылу Херри, взглянула на фотографии.
— Не могу взять в толк, о чем вы говорите, Херри…
Он оставил в покое полотнища общих фотографий и перешел к другим — точно такого же размера. На них были увековечены детали: Зверь, поднимающийся из пучины.
Теперь изображение приблизилось. Херри выложил передо мной все три фотографии — строго в хронологическом порядке: 1992, 1995 и 1997 год — именно эти цифры были выведены маркером в правом верхнем углу фотографий.
Только теперь я поняла, что он имеет в виду.
Зверь поднимался из пучины.
За семь лет его тело заметно удлинилось. Этот анимационный эффект заставил меня похолодеть. Я не могла понять причин страха, они не крылись в моем почти стерильном разуме, они перли из подсознания.
— Вы видите, Катрин? — прошептал Херри, и я вздрогнула. — Вы видите?
— Да. Теперь вижу.
— Он поднимается. Я тоненько хихикнула.
— Что вы хотите этим сказать, Херри?
— Ничего. Только то, что он поднимается.
— Это… Это просто мистификация, вы ведь не станете утверждать, что… — на этом месте я споткнулась и замолчала.
— Это не мистификация, Катрин…
— Но этого не может быть, согласитесь, Херри, — я обшарила глазами фотографии. — Этого просто не может быть. Картина — законченная вещь. Как она может двигаться внутри себя самой?.. Просто дичь какая-то. Вы показывали кому-нибудь эти снимки?
— Нет.
— Почему? — Здесь, в отдалении от картины, имея на руках лишь ее бледный фотографический отпечаток, я могла позволить себе снисходительную смелость.
— Кому я могу показать это, Катрин? Мне просто не поверят. Меня заподозрят в шарлатанстве. Но, клянусь, в этом нет никакого шарлатанства. Я просто фотографирую, и все. Я изучаю картину. Хотя до сих пор не изучил… Я знаю только одно: это нечто большее, чем просто картина.
Огонь в камине ярко вспыхнул, я вздрогнула и недоверчиво рассмеялась.
— Не говорите чепухи, Херри!
— Но вы же сами видите…
— Я вижу несколько профессионально сделанных фотографий. Возможно, это просто монтаж… Херри-бой протестующе поднял руки.
— Честное слово, я просто фиксировал картину на пленку. В течение последних десяти лет… А семь лет назад начались все эти изменения…
Черт возьми, кто-то из нас двоих все-таки должен мыслить здраво!.. Подумав несколько секунд, я взяла функции здравомыслящего человека на себя.
— Как вам вообще пришла в голову мысль с такой завидной периодичностью фотографировать картину, Херри?
Передо мной замелькали шерстяные темно-красные носки: Херри прошелся по комнате, вытащил из пузатого резного шкафчика распечатанную бутылку бренди и плеснул его в стаканы. Это было именно то, чего мне не хватало: невозможно слушать бредни Херри-боя на трезвую голову. Я махнула янтарное пойло не глядя, но сам Херри пить не стал. Он зажал стакан в пальцах.
— Вы должны знать, Катрин… Вы же занимаетесь галереями. А ваш charming friend Bullfinch реставратор, ведь так?
— Допустим.
— Картину необходимо периодически фотографировать, тем более такую старую, необходимо следить за ее красочным слоем… Делать анализы, корректировать температурный режим… Это элементарные правила, Катрин.
Так вот, в какой-то момент я просто сравнил изображения. И увидел то, что видите сейчас вы. Все последующие годы я фотографировал изображение целенаправленно. Я видел, как она меняется.
— Да. Меняется, — я снова уставилась в снимки.
— Единственное, что. я могу делать сейчас, — это констатировать изменения. Больше от меня ничего не зависит, — Херри-бой выпил бренди крупными дрожащими глотками и снова наполнил стакан. — Еще бренди, Катрин?
— Конечно.
— Сейчас я исполняю роль привратника, апостола Петра с ключами. Но только не от рая… Вы понимаете меня, Катрин? — В глазах Херри-боя мелькнули искорки тщательно скрываемого сумасшествия, и я невольно отодвинулась.
— Вы скорее повивальная бабка, — я постучала согнутым пальцем по изображению Зверя, но Херри-бой не оценил моего юмора.
— Не нужно так шутить, Катрин… Что вы знаете об Апокалипсисе?
— Ничего. Я ведь атеистка, я говорила вам, Херри.
Отставив свой стакан, Херри на коленях подполз к папке и вытащил очередную порцию фотографий. На снимках был зафиксирован совсем другой фрагмент картины.
— Если верить Откровению Иоанна, Зверь появляется не один, — Херри-бой ткнул пальцем в фотографию фрагмента. — Этот снимок — последний по времени. Я сделал его совсем недавно, уже после возвращения из России…
Первого или второго возвращения? — едва не вырвалось у меня, но я вовремя сдержалась.
— Смотрите, Катрин. Вот тот, кто низвергает огонь с небес и “обольщает живущих на земле” поклоняться Первому Зверю. Так сказано в Книге откровений…
…Чудовище было отталкивающим: чешуйчатое тело, когтистые лапы льва, источенная язвами морда, острые и искривленные, как турецкие ятаганы, рога. От монстра исходил ослепительный свет; его направленные лучи падали на головы грешников.
— А теперь два предыдущих, — Херри подсунул мне еще два снимка. — Та же деталь картины.
Теперь я воочию видела эволюцию Второго Зверя, его превращение из агнца в монстра. На ранних по времени снимках свет, идущий от него, был мягким и ласкающим, он вползал в нестойкие сердца и обволакивал их.
— Это мистификация. Фотомонтаж. Я не верю вам, Херри.
Он схватил меня за руки и прижался к ним горячим лбом.
— Я бы тоже хотел не верить… Как бы я хотел не верить, Катрин…
Расшвыряв снимки по углам комнаты, Херри-бой снова ринулся к стеллажам и вытащил с самой нижней полки огромную деревянную шкатулку, больше смахивающую на ларец. Оттуда с величайшими предосторожностями была извлечена книга — настоящий фолиант в обгоревшем сафьяновом переплете. Под обложкой хранилось всего лишь несколько страниц, большей части книги не существовало. Аккуратно перевернув некоторые из них, Херри-бой нашел то место, которое искал.
— Это хроники жизни Лукаса ван Остреа, жизнеописание художника, оставленное его учеником Юстом Левеном. К сожалению, большая часть хроник не сохранилась: сама рукопись сгорела еще в семнадцатом веке. Почему остались именно эти листы — неизвестно…
— Провидение.
— Неизвестно, — еще раз с нажимом повторил Херри-бой. — Но что здесь есть, не относится к последнему периоду творчества… Скорее здесь все, кроме этого последнего периода, — тогда еще у Лукаса были ученики, тогда еще он не придумал свой удивительный состав красок, рецепт которого утерян теперь безвозвратно. Левей сопровождал Устрицу в Антверпене и Брюгге, и в нескольких других небольших городах. Там, где Лукас получал заказы. Левей покинул его перед тем как Устрица получил заказ на групповой портрет Корпорации стрелков в Мертвом городе. Можно сказать, Юст бежал от него. Юст не говорит об этом прямо, но это можно прочесть и между строк…
— Интересно, что они не поделили?
— Судя по тому, как это изложено у Левена, — в какой-то момент подмастерье стал смертельно бояться мастера. Вот это место, — Херри поправил очки и без всякого выражения прочел:
— “Я не могу постичь то зло, которое он несет за плечами… Я даже не могу назвать это злом. Скорее это Знание о Зле…”
— Это настолько же туманно, насколько лишено смысла, — сказала я. — У каждого человека существует свое Знание о Зле. Разве я не права, Херри? “Знание о Зле” можно заменить массой других слов. Например, интуиция, чем не синоним?..
Херри вздрогнул и едва не уронил книгу.
— Почему?.. Почему вы произнесли это слово, Катрин?
— Хорошо, если оно вам так активно не нравится, могу подобрать другие: любовь, ненависть, красота, уродство. Смотря что вы вкладываете в понятие “зло”.
— Нет, — заупрямился Херри-бой. — Первой вы все-таки назвали интуицию.
— Ну и что?
— То, что у Лукаса Устрицы была нечеловеческая интуиция… Вы ведь знаете, Катрин, голландцы всегда сражались с морем. Нидерланды и есть “низинные земли”. В тринадцатом, четырнадцатом и последующих веках нашу страну преследовали наводнения. Масса жертв, гигантские усилия, чтобы противостоять им. Последнее, самое крупное, было в 1953 году. Тогда дельта Рейна, Мааса и Шельды оказалась затопленной, погибло больше 1800 человек. И это 1953 год, учтите…
— Но какое отношение имеет к этому Устрица?
— Простите, я отвлекся. Пятнадцатый век, сплошные наводнения, жертвы, разрушенные города. Но Лукас Устрица ни разу не попался. Он уходил из города, а следом за ним устремлялась вода. Так считает Юст Левен, так считали те, кто после смерти Лукаса пытался преследовать его картины.
— А как считаете вы?
— Совсем по-другому, Катрин, совсем по-другому… Лукас Устрица обладал сверхъестественной интуицией — это слово произнесли вы, заметьте. Или Знанием о Зле, так говорит Левен. Существуют животные, которые предчувствуют землетрясения, — кошки, например. Устрица же предчувствовал наводнения.
— Экстрасенс, — хмыкнула я.
— Возможно, он и обладал некоторыми экстрасенсорными способностями. Но он прибыл в Мертвый город и погиб вместе со всеми. Его интуиция не сработала.
— Ну и что?
— Не сработала или не захотела сработать? — Херри поправил очки на переносице. — А что, если он приехал в этот город умереть?
Я нервно засмеялась, и мой смех, отразившись в углах комнаты, зазвенев в фаянсовых тарелках, снова вернулся ко мне.
— Зачем ему нужно было умирать?
— Затем, что должен был родиться кто-то еще. Кто-то, кому Лукас мостил дорогу.
— И кто же этот “кто-то”? — бренди было чересчур крепким, оно ударило мне в голову с такой силой, что силуэт Херри-боя, этой испуганной повивальной бабки Зверя, расползся прямо у меня на глазах.
Повивальная бабка, блестя очками, потрясла перед моим носом фотографиями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60