— хрипло пробубнил Лавруха.
— А что?
— Если стоишь, то сядь. Мы провели предварительную экспертизу. Пятнадцатый век. Этой картине цены нет.
Ну конечно же, я знала, я чувствовала, я не могла ошибиться!…
— Бери тачку и приезжай. Немедленно. В реставрационные мастерские, к Ваньке. Тут тебя такое ждет…
— Не мог раньше позвонить.? — я сразу же возненавидела Снегиря. — До мостов пятнадцать минут…
— Пулей из дому! Еще успеешь… Говорил же тебе, меняй свой Васильевский остров на проспект Ветеранов! Или улицу инженера Графтио.
Не дослушав Лавруху, я бросила трубку, втиснулась в джинсы и выскочила из дому.
* * *
Я уложилась в сроки и добралась до Бергмана за десять минут. Всего и нужно было, что перемахнуть мост лейтенанта Шмидта, проехать площадь Труда и повернуть на Декабристов. Снегирь ждал меня у дверей реставрационных мастерских.
— Давай, колись! — крикнула я ему, едва отпустив машину.
— Не сейчас. Все будет происходить в торжественной обстановке. Сейчас сходим за шампанским, и я представлю вас друг другу.
— Кого?
— Тебя и картину.
Всю дорогу до ближайшего магазинчика “24 часа” и обратно Снегирь хранил молчание. Я видела, чего это ему стоило. Лицо Лаврухи ходило ходуном, щеки вздувались, а рот постоянно растягивался в улыбке. Я начала бояться — как бы Лавруху не разнесло изнутри.
— Если ты не освободишься от тайны в ближайшие пять минут, тебя хватит апоплексический удар, — припугнула я Снегиря.
— Уже хватил, — признался Лавруха. — Как только Ванька снял ее в инфракрасном излучении и мы сделали спектральный анализ.
— Так быстро? — удивилась я.
— Они получили новое оборудование, американское… Компьютерная обработка данных. Ладно, все это неважно. Важно то, что ты умница, Кэт!
…Я знала Ваньку Бергмана много лет, но еще никогда не видела его в таком возбужденном состоянии. Его изящная, построенная по всем правилам золотого сечения лысина то и дело покрывалась испариной, а по вискам струился пот. Ванька сидел на стремянке возле стены, заставленной стеллажами со специальной литературой, и рылся в каком-то журнале.
А на отдельном мольберте у окна, под огромным увеличительным стеклом, стояла картина.
— А вот и мы, — сказал Снегирь и выстрелил в потолок пробкой от шампанского.
— Я нашел, — Бергман обвел нас невидящим взглядом. — Кое-что о нем. Последняя статья в “Вестнике Британской Академии”.
— О ком? — я уставилась на Бергмана.
— Об авторе, — ответил за Ваньку Снегирь.
— Вы установили авторство?
— С очень большой долей вероятности. Девяносто девять и девять десятых процента. Сама все увидишь.
Снегирь проворно разлил шампанское по глиняным кружкам.
— Похожа на модель? — спросил он у Бергмана.
— Кто? — Бергман близоруко сощурился.
— Да Катька же! Удивительное сходство…. Ну, друзья мои, за лучший день в нашей жизни.
Снегирь подошел к мольберту и чокнулся с увеличительным стеклом. Затем принялся раскладывать снимки на полу.
— Итак, — голос Снегиря был таким торжественным, что я невольно вздрогнула. — Рубеж веков, что-то около 1498 — 1499 года.
— Пятнадцатый век, — прошептала я.
— Пятнадцатый век, Нидерланды. Полный текст надписи под изображением, — Снегирь ткнул в одну из фотографий:
— “Tota pulchra es, amica mea, et macula non est in te”.
— “Вся ты прекрасна, возлюбленная моя, и пятна нет на тебе”, — гулким, полуобморочным эхом отозвался Бергман.
— Именно. Надпись иногда сопутствует Деве Марии, в ипостаси так называемой “Жены Апокалипсиса”. Так же, как и луна, двенадцать звезд, белая мантия и голубой плащ.
Нет, ничто больше не может удержать меня. Я подошла к картине и благоговейно коснулась ее края, с трудом подавляя желание упасть на колени. Я бы и упала, если бы Снегирь не поддержал меня. Его прерывистое дыхание обдало жаром мой несчастный, промокший от волнения затылок.
— Обрати внимание на застежку мантии, Кэт.
— А что?
Снегирь подхватил меня под руку и поволок к компьютеру, быстро пробежался по кнопкам.
— Мы сканировали детали. Сейчас ты поймешь…
Снегирь дал максимальное увеличение, и на экране монитора зависла застежка. Что-то отдаленно напоминающее ракушку.
— Ну?! — Снегирь торжествовал. — Знаешь, что это?
— Похоже на ракушку.
— Да, сразу видно, что ты не специалист по моллюскам. Это устрица.
— Устрица?
— Ну! Соображай быстрее! Чему-то же тебя учили на искусствоведческом факультете…
Смутная догадка пронзила меня. Единственная лекция на четвертом курсе, искусствовед из Амстердама с высохшим лицом средневекового мистика…
— Ты хочешь сказать, что это Лукас ван Остреа? — тихо спросила я.
— Да! — Лавруха швырнул кружку с остатками шампанского об пол, и она разлетелась на мелкие куски. — Да, черт возьми! Да, да, да! Именно это я хочу сказать. Лукас ван Остреа. Лукас Устрица! Это его знак…
Ноги отказались мне служить, и я села на пол рядом с осколками кружки.
— А теперь послушаем нашего уважаемого Ивана Теодоровича с его последними сведениями о Лукасе ван Остреа, — Снегирь пристроился на полу рядом со мной.
Бергман осторожно кашлянул в сухую, похожую на лапку ящерицы ладонь.
— Сначала общие сведения, — начал он. — Лукас ван Остреа, по прозвищу Лукас Устрица. Год рождения приблизительно 1466-й, год смерти неизвестен. Одна из самых загадочных и мистических личностей в истории искусств. До настоящего времени дошли всего лишь три его работы…
— Четыре! — не выдержал Снегирь.
— …До настоящего времени дошли три его работы.
Одна хранится в Лувре, другая в музее Прадо в Мадриде. Еще одна — в Голландии, в так называемом Мертвом Городе Остреа. Страховка луврского Остреа, “Hortus conclusus” — “Запертый сад” — колеблется в пределах от пяти до пяти с половиной миллионов долларов. Это, конечно, рыночная цена. Я не говорю о реальной ее стоимости.
Я крепко сжала пальцы Снегиря.
— Сведений о нем мало, в основном это легенды с не очень хорошим подтекстом. Современники считали его семенем дьявола.
— Семенем дьявола? — я втянула голову в плечи, вспомнив огонь в глазах мертвого Быкадорова.
— Он был чрезвычайно плодовит, некоторое время работал в Брюгге, Генте и Антверпене, но нигде долго не задерживался. Ему сопутствовали скандалы, многие его заказчики, становившиеся потом владельцами картин, умирали при невыясненных обстоятельствах сразу же после написания.
— Насильственной смертью? — спросил Лавруха.
— В том-то и дело, что нет…
Смерть Быкадорова никак не назовешь насильственной, обширный инфаркт, очень респектабельно… Я с трудом заставила себя не думать об этом. Конец двадцатого века, разнузданный материализм, ты должна трезво смотреть на вещи, Кэт!..
— Смерть не была насильственной, хотя очевидцы утверждали, что картины как будто выкачивали соки из окружающего мира, — Бергман раздул ноздри. — Его изображения были более живыми, чем сама жизнь. Даже недоброжелатели Устрицы не могли не признать, что его полотна божественно хороши. У него было еще одно прозвище — “пробный камень антихриста”. Возможно, так его стали называть позднее.
— Ничего себе!
— Ты сказал, что он был очень плодовит, — Снегирь отхлебнул шампанское прямо из горлышка. — Тогда почему до нас дошло только несколько картин?
— Большая их часть уничтожена еще при жизни Лукаса Устрицы. Или сразу после его смерти. Несколько свихнувшихся бюргеров взяли на себя миссию возмездия. В “Хрониках города Гента” указана пара-тройка имен. Якоб де Фас, стрелок Питер и некий Хендрик Артенсен. Последний был из Мертвого Города Остреа — единственный оставшийся в живых после наводнения 1499 года…
— А сам Устрица?
— О его смерти ничего не известно. Предполагают, что он тоже погиб во время наводнения. Во всяком случае, после 1499 года его никто не видел.
— Сколько она может стоить? — спросила я.
— Не знаю… Во всяком случае, по размерам доска больше, чем “Запертый сад”, и находится в довольно приличном состоянии….
— Но это еще не все, Кэт. — Снегирь крепко сжал мои плечи. — Самое интересное мы приберегли на десерт.
— Думаю, ты уже ничем не можешь меня удивить, — от обилия информации голова моя шла кругом, а тело приобрело пугающую легкость.
— И напрасно. Дело в том, что это не картина.
— Не картина?
— Вернее, не совсем картина. Судя по всему, это внешняя створка триптиха, Кэт.
— Внешняя створка триптиха?
— Идем, я покажу тебе ее обратную сторону. Ваньке пришла светлая мысль сфотографировать ее в инфракрасных лучах. Под несколькими слоями масла существует еще одно изображение.
Я прижала руки к щекам, и сердце мое бешено заколотилось.
— И вы собираетесь его раскрыть?
— А как ты думаешь? Конечно, собираемся. Сделаем компрессик, снимем более поздние наслоения, вот и все… Не бойся, ты имеешь дело с лучшими реставраторами этого города.
— Нет! — это вырвалось помимо моей воли: я снова вспомнила прикрытые веки Быкадорова, за которыми бушевал ад.
— Что-то я тебя не узнаю. Ты же ведь была инициатором и идейным вдохновителем. Теперь поздно что-либо менять. Мы просто обязаны это сделать. Открыть новую вещь Лукаса ван Остреа, такой шанс выпадает раз в жизни!
— Ну хорошо, — я сдалась. — Допустим. Допустим, вы проводите все на высшем уровне. Что потом?
— Мы должны будем обнародовать это, — веско сказал Бергман. — Невозможно долго скрывать такую ценность.
Снегирь нахмурился: похоже, по гладкой и благостной поверхности реставрационного коллектива пошли первые трещины разногласий.
— Полегче, Ванюша. Ты забываешь, что картина принадлежит мне. — Снегирь вовсю раскручивал миф о покупке картины у ветхой старушки из Опочки.
— И что ты собираешься с ней делать?
— Что хочу, то и сделаю, — неожиданно окрысился Снегирь. — Могу с маслом съесть, могу господину Пиотровскому подарить на день ангела. А могу и на аукцион выставить.
— Ты не понимаешь, Лаврентий, — Ванька наконец-то слез со стремянки и нервно заходил по мастерской. — Это же национальное достояние…
— Значит, я являюсь владельцем национального достояния. Только и всего.
— Нет…. Я тебе не позволю…
Снегирь со злобой уставился на Ваньку.
— Интересно, каким же это образом ты можешь мне не позволить? Разве забыл, что у нас частная собственность охраняется государством?
— Эта картина не может…
— Ах, не может!
С неожиданной для его грузного тела ловкостью Снегирь накинулся на тщедушного Ваньку, и спустя секунду они уже катались по полу. Я с ужасом взирала на беспричинную и беспощадную мальчишескую драку двух тридцатилетних лбов. Снегирь наседал, но и Ванька оказывал ему достойное сопротивление. И все-таки силы были неравны. Через несколько минут огрубевшие пальцы Снегиря сомкнулись на бергмановском кадыке, и Ванька отчаянно захрипел.
Мне с трудом удалось оттащить Лавруху — и то после того, как я обдала его остатками шампанского. Руки Снегиря разжались, и он всей тушей рухнул на пол. Ванька же, скуля, отполз в дальний угол и затих.
— Черт, что это было, — замычал Снегирь. — Я тебя чуть не убил… Помутнение какое-то.
— Ничего себе, помутнение, — сглотнул Ванька.
— Ничего не могу понять… Мальчики кровавые в глазах, — Лавруха все еще не мог прийти в себя.
Я обернулась на картину. И снова мне показалось, что ресницы рыжеволосой Девы Марии дрогнули. Или это была просто игра света?
— Ладно, — я попыталась примирить дураков-реставраторов. — Будем считать инцидент исчерпанным и отнесем его на счет нервного потрясения. Не каждый день к нам в руки такие полотна плывут.
— Вот именно…. Прости меня, Ванька.
— Я не сержусь, — щуплый Бергман всегда обладал кротостью матери Терезы. И всех более ранних святых, вместе взятых.
— Идиоты. Вот так посмотришь на вас и уверишься в “пробном камне антихриста”. Должно быть, эта картина действительно как-то влияет на людей…
— Скажешь тоже!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
— А что?
— Если стоишь, то сядь. Мы провели предварительную экспертизу. Пятнадцатый век. Этой картине цены нет.
Ну конечно же, я знала, я чувствовала, я не могла ошибиться!…
— Бери тачку и приезжай. Немедленно. В реставрационные мастерские, к Ваньке. Тут тебя такое ждет…
— Не мог раньше позвонить.? — я сразу же возненавидела Снегиря. — До мостов пятнадцать минут…
— Пулей из дому! Еще успеешь… Говорил же тебе, меняй свой Васильевский остров на проспект Ветеранов! Или улицу инженера Графтио.
Не дослушав Лавруху, я бросила трубку, втиснулась в джинсы и выскочила из дому.
* * *
Я уложилась в сроки и добралась до Бергмана за десять минут. Всего и нужно было, что перемахнуть мост лейтенанта Шмидта, проехать площадь Труда и повернуть на Декабристов. Снегирь ждал меня у дверей реставрационных мастерских.
— Давай, колись! — крикнула я ему, едва отпустив машину.
— Не сейчас. Все будет происходить в торжественной обстановке. Сейчас сходим за шампанским, и я представлю вас друг другу.
— Кого?
— Тебя и картину.
Всю дорогу до ближайшего магазинчика “24 часа” и обратно Снегирь хранил молчание. Я видела, чего это ему стоило. Лицо Лаврухи ходило ходуном, щеки вздувались, а рот постоянно растягивался в улыбке. Я начала бояться — как бы Лавруху не разнесло изнутри.
— Если ты не освободишься от тайны в ближайшие пять минут, тебя хватит апоплексический удар, — припугнула я Снегиря.
— Уже хватил, — признался Лавруха. — Как только Ванька снял ее в инфракрасном излучении и мы сделали спектральный анализ.
— Так быстро? — удивилась я.
— Они получили новое оборудование, американское… Компьютерная обработка данных. Ладно, все это неважно. Важно то, что ты умница, Кэт!
…Я знала Ваньку Бергмана много лет, но еще никогда не видела его в таком возбужденном состоянии. Его изящная, построенная по всем правилам золотого сечения лысина то и дело покрывалась испариной, а по вискам струился пот. Ванька сидел на стремянке возле стены, заставленной стеллажами со специальной литературой, и рылся в каком-то журнале.
А на отдельном мольберте у окна, под огромным увеличительным стеклом, стояла картина.
— А вот и мы, — сказал Снегирь и выстрелил в потолок пробкой от шампанского.
— Я нашел, — Бергман обвел нас невидящим взглядом. — Кое-что о нем. Последняя статья в “Вестнике Британской Академии”.
— О ком? — я уставилась на Бергмана.
— Об авторе, — ответил за Ваньку Снегирь.
— Вы установили авторство?
— С очень большой долей вероятности. Девяносто девять и девять десятых процента. Сама все увидишь.
Снегирь проворно разлил шампанское по глиняным кружкам.
— Похожа на модель? — спросил он у Бергмана.
— Кто? — Бергман близоруко сощурился.
— Да Катька же! Удивительное сходство…. Ну, друзья мои, за лучший день в нашей жизни.
Снегирь подошел к мольберту и чокнулся с увеличительным стеклом. Затем принялся раскладывать снимки на полу.
— Итак, — голос Снегиря был таким торжественным, что я невольно вздрогнула. — Рубеж веков, что-то около 1498 — 1499 года.
— Пятнадцатый век, — прошептала я.
— Пятнадцатый век, Нидерланды. Полный текст надписи под изображением, — Снегирь ткнул в одну из фотографий:
— “Tota pulchra es, amica mea, et macula non est in te”.
— “Вся ты прекрасна, возлюбленная моя, и пятна нет на тебе”, — гулким, полуобморочным эхом отозвался Бергман.
— Именно. Надпись иногда сопутствует Деве Марии, в ипостаси так называемой “Жены Апокалипсиса”. Так же, как и луна, двенадцать звезд, белая мантия и голубой плащ.
Нет, ничто больше не может удержать меня. Я подошла к картине и благоговейно коснулась ее края, с трудом подавляя желание упасть на колени. Я бы и упала, если бы Снегирь не поддержал меня. Его прерывистое дыхание обдало жаром мой несчастный, промокший от волнения затылок.
— Обрати внимание на застежку мантии, Кэт.
— А что?
Снегирь подхватил меня под руку и поволок к компьютеру, быстро пробежался по кнопкам.
— Мы сканировали детали. Сейчас ты поймешь…
Снегирь дал максимальное увеличение, и на экране монитора зависла застежка. Что-то отдаленно напоминающее ракушку.
— Ну?! — Снегирь торжествовал. — Знаешь, что это?
— Похоже на ракушку.
— Да, сразу видно, что ты не специалист по моллюскам. Это устрица.
— Устрица?
— Ну! Соображай быстрее! Чему-то же тебя учили на искусствоведческом факультете…
Смутная догадка пронзила меня. Единственная лекция на четвертом курсе, искусствовед из Амстердама с высохшим лицом средневекового мистика…
— Ты хочешь сказать, что это Лукас ван Остреа? — тихо спросила я.
— Да! — Лавруха швырнул кружку с остатками шампанского об пол, и она разлетелась на мелкие куски. — Да, черт возьми! Да, да, да! Именно это я хочу сказать. Лукас ван Остреа. Лукас Устрица! Это его знак…
Ноги отказались мне служить, и я села на пол рядом с осколками кружки.
— А теперь послушаем нашего уважаемого Ивана Теодоровича с его последними сведениями о Лукасе ван Остреа, — Снегирь пристроился на полу рядом со мной.
Бергман осторожно кашлянул в сухую, похожую на лапку ящерицы ладонь.
— Сначала общие сведения, — начал он. — Лукас ван Остреа, по прозвищу Лукас Устрица. Год рождения приблизительно 1466-й, год смерти неизвестен. Одна из самых загадочных и мистических личностей в истории искусств. До настоящего времени дошли всего лишь три его работы…
— Четыре! — не выдержал Снегирь.
— …До настоящего времени дошли три его работы.
Одна хранится в Лувре, другая в музее Прадо в Мадриде. Еще одна — в Голландии, в так называемом Мертвом Городе Остреа. Страховка луврского Остреа, “Hortus conclusus” — “Запертый сад” — колеблется в пределах от пяти до пяти с половиной миллионов долларов. Это, конечно, рыночная цена. Я не говорю о реальной ее стоимости.
Я крепко сжала пальцы Снегиря.
— Сведений о нем мало, в основном это легенды с не очень хорошим подтекстом. Современники считали его семенем дьявола.
— Семенем дьявола? — я втянула голову в плечи, вспомнив огонь в глазах мертвого Быкадорова.
— Он был чрезвычайно плодовит, некоторое время работал в Брюгге, Генте и Антверпене, но нигде долго не задерживался. Ему сопутствовали скандалы, многие его заказчики, становившиеся потом владельцами картин, умирали при невыясненных обстоятельствах сразу же после написания.
— Насильственной смертью? — спросил Лавруха.
— В том-то и дело, что нет…
Смерть Быкадорова никак не назовешь насильственной, обширный инфаркт, очень респектабельно… Я с трудом заставила себя не думать об этом. Конец двадцатого века, разнузданный материализм, ты должна трезво смотреть на вещи, Кэт!..
— Смерть не была насильственной, хотя очевидцы утверждали, что картины как будто выкачивали соки из окружающего мира, — Бергман раздул ноздри. — Его изображения были более живыми, чем сама жизнь. Даже недоброжелатели Устрицы не могли не признать, что его полотна божественно хороши. У него было еще одно прозвище — “пробный камень антихриста”. Возможно, так его стали называть позднее.
— Ничего себе!
— Ты сказал, что он был очень плодовит, — Снегирь отхлебнул шампанское прямо из горлышка. — Тогда почему до нас дошло только несколько картин?
— Большая их часть уничтожена еще при жизни Лукаса Устрицы. Или сразу после его смерти. Несколько свихнувшихся бюргеров взяли на себя миссию возмездия. В “Хрониках города Гента” указана пара-тройка имен. Якоб де Фас, стрелок Питер и некий Хендрик Артенсен. Последний был из Мертвого Города Остреа — единственный оставшийся в живых после наводнения 1499 года…
— А сам Устрица?
— О его смерти ничего не известно. Предполагают, что он тоже погиб во время наводнения. Во всяком случае, после 1499 года его никто не видел.
— Сколько она может стоить? — спросила я.
— Не знаю… Во всяком случае, по размерам доска больше, чем “Запертый сад”, и находится в довольно приличном состоянии….
— Но это еще не все, Кэт. — Снегирь крепко сжал мои плечи. — Самое интересное мы приберегли на десерт.
— Думаю, ты уже ничем не можешь меня удивить, — от обилия информации голова моя шла кругом, а тело приобрело пугающую легкость.
— И напрасно. Дело в том, что это не картина.
— Не картина?
— Вернее, не совсем картина. Судя по всему, это внешняя створка триптиха, Кэт.
— Внешняя створка триптиха?
— Идем, я покажу тебе ее обратную сторону. Ваньке пришла светлая мысль сфотографировать ее в инфракрасных лучах. Под несколькими слоями масла существует еще одно изображение.
Я прижала руки к щекам, и сердце мое бешено заколотилось.
— И вы собираетесь его раскрыть?
— А как ты думаешь? Конечно, собираемся. Сделаем компрессик, снимем более поздние наслоения, вот и все… Не бойся, ты имеешь дело с лучшими реставраторами этого города.
— Нет! — это вырвалось помимо моей воли: я снова вспомнила прикрытые веки Быкадорова, за которыми бушевал ад.
— Что-то я тебя не узнаю. Ты же ведь была инициатором и идейным вдохновителем. Теперь поздно что-либо менять. Мы просто обязаны это сделать. Открыть новую вещь Лукаса ван Остреа, такой шанс выпадает раз в жизни!
— Ну хорошо, — я сдалась. — Допустим. Допустим, вы проводите все на высшем уровне. Что потом?
— Мы должны будем обнародовать это, — веско сказал Бергман. — Невозможно долго скрывать такую ценность.
Снегирь нахмурился: похоже, по гладкой и благостной поверхности реставрационного коллектива пошли первые трещины разногласий.
— Полегче, Ванюша. Ты забываешь, что картина принадлежит мне. — Снегирь вовсю раскручивал миф о покупке картины у ветхой старушки из Опочки.
— И что ты собираешься с ней делать?
— Что хочу, то и сделаю, — неожиданно окрысился Снегирь. — Могу с маслом съесть, могу господину Пиотровскому подарить на день ангела. А могу и на аукцион выставить.
— Ты не понимаешь, Лаврентий, — Ванька наконец-то слез со стремянки и нервно заходил по мастерской. — Это же национальное достояние…
— Значит, я являюсь владельцем национального достояния. Только и всего.
— Нет…. Я тебе не позволю…
Снегирь со злобой уставился на Ваньку.
— Интересно, каким же это образом ты можешь мне не позволить? Разве забыл, что у нас частная собственность охраняется государством?
— Эта картина не может…
— Ах, не может!
С неожиданной для его грузного тела ловкостью Снегирь накинулся на тщедушного Ваньку, и спустя секунду они уже катались по полу. Я с ужасом взирала на беспричинную и беспощадную мальчишескую драку двух тридцатилетних лбов. Снегирь наседал, но и Ванька оказывал ему достойное сопротивление. И все-таки силы были неравны. Через несколько минут огрубевшие пальцы Снегиря сомкнулись на бергмановском кадыке, и Ванька отчаянно захрипел.
Мне с трудом удалось оттащить Лавруху — и то после того, как я обдала его остатками шампанского. Руки Снегиря разжались, и он всей тушей рухнул на пол. Ванька же, скуля, отполз в дальний угол и затих.
— Черт, что это было, — замычал Снегирь. — Я тебя чуть не убил… Помутнение какое-то.
— Ничего себе, помутнение, — сглотнул Ванька.
— Ничего не могу понять… Мальчики кровавые в глазах, — Лавруха все еще не мог прийти в себя.
Я обернулась на картину. И снова мне показалось, что ресницы рыжеволосой Девы Марии дрогнули. Или это была просто игра света?
— Ладно, — я попыталась примирить дураков-реставраторов. — Будем считать инцидент исчерпанным и отнесем его на счет нервного потрясения. Не каждый день к нам в руки такие полотна плывут.
— Вот именно…. Прости меня, Ванька.
— Я не сержусь, — щуплый Бергман всегда обладал кротостью матери Терезы. И всех более ранних святых, вместе взятых.
— Идиоты. Вот так посмотришь на вас и уверишься в “пробном камне антихриста”. Должно быть, эта картина действительно как-то влияет на людей…
— Скажешь тоже!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60