Янка мне с удовольствием помогала, однако время от времени напоминала, что сидеть с сигаретой возле печки в далеких Пеньках ей много милее. Да и мне, пожалуй.
В общем, все как-то безмятежно на первый взгляд. Но что-то назревало. Так бывает на море. Ни тревожного ветерка, ни перистого облачка, а в тяжелом воздухе чувствуется накопившееся напряжение, которое, как правило, разряжается жестоким штормом. И горе тому мореплавателю, который вовремя не почувствует его приближения и не примет необходимые меры. К сожалению, они частенько оказываются бесполезными. Из-за своей запоздалости.
Янка, шлепая босыми ногами по палубе, сгоняла в шпигаты воду шваброй. Я черпал и черпал ее ведром и выливал на палубу. Горячо чувствуя ее ступнями.
Закончив работу, Янка уселась на крышу рубки и стала смачивать пятки кокосовым молочком. Она с первых же дней, по примеру местных жителей, шаталась по острову босиком. И поплатилась. Мелкий, острый и горячий песок из раскрошенных кораллов безжалостно обошелся с ее непривычными ступнями.
— У меня ножка изящная, — ворковала ваине Яна, растирая ступни, — ножка нежная. Европейская. А у тебя, Серый танэ?
— У меня рязанская.
— Косопузая?
Мне захотелось огреть свою ваине шваброй пониже спины. Но то, что у нее пониже спины, так плотно припечаталось к палубе, что было абсолютно неуязвимо.
Ничего, своего часа дождусь. Поймаю момент.
— Ауэ, танэ! Ты в чем пойдешь на праздник Луны?
— В смокинге, как принято.
— Давай твоя ваина из своих джинсов тебе шорты сделает.
Спасибо за подсказку. Я отыскал в наших вещах легкую белую ветровку.
— Янка, сделай из нее безрукавку, а вот здесь, — я показал, где именно, — пришей изнутри карман. Из рукава, попрочнее.
— Ага, — Яна прикусила губу, — размером с кобуру, так? А мне пистолет будет?
— Где я его возьму? Обойдешься пока валенками.
Не думал я, что Янка воспримет мой легкомысленный совет буквально…
А события назревали…
Понизовский, в очередной раз побывав на берегу, передал любезное сообщение от вождя: нам приготовили в самом красивом месте острова две хижины. И даже с запасом фруктов.
— Переезжаем, — сказал он оживленно. — Я, честно говоря, рад этому. Земноводная жизнь не по мне. Да и надоело туда-сюда мотаться. Собирайте вещички.
Мы с Семенычем переглянулись и возражать не стали. Чем скорее будут развиваться события, тем больше шансов взять управление ими в свои руки. Главное — вовремя это сделать, не опоздать.
Местечко, где для нас соорудили две хижины, и впрямь было удачным. С определенной точки зрения: каждый наш шаг ненавязчиво просматривался со всех сторон света. К тому же и сверху, с вершины горы. Единственное, что нам удалось, — это убедить гостеприимных аборигенов, что белым вождям всем вместе в одной хижине легче колдовать, призывая хорошую погоду и стаи рыб. Явных возражений не последовало, но в одну из этих хижин радостно водворилось Маруськино семейство. Тут уж наше колдовство было бессильно. Хотя мы и поняли — нас взяли под колпак.
ПРАЗДНИК ПОЛНОЙ ЛУНЫ
Накануне праздника мы перебрались в хижину. Она была тоже обставлена с простотой и непритязательностью каннибальских времен. Правда, помост для спанья был не сплошным — для общего отдыха вповалку, а чем-то вроде топчанов, застеленных циновками, по числу обитателей. На двух крайних столбах подвешен гамак, который тут же застолбила Ян-ка. Столик, низенькие скамеечки, половинки орехов доэ-доэ. Они здесь применяются для освещения. Орех внутри заполнен маслянистой жидкостью с довольно приятным запахом; в скорлупе пробивают дырочку и вкладывают внутрь фитилек из какой-то лианы. Горит он довольно ярко, но почему-то с непрерывным треском. Правда, аборигены и здесь сделали шаг в цивилизацию: вместо доэ-доэ заливают в плошки из кокосов керосин или солярку. Когда они есть, конечно.
Мы переправили на берег личные вещи и клетку с Борисычем. Устроились, освоились.
В хижине не было окон — только под самой кровлей узкая щель. Двери в нашем представлении тоже не было — ее заменяла какая-то циновка наподобие шторки. И это было оправданно — даже в самые душные ночи в хижине было свежо и прохладно.
Льва Борисыча мы определили в самый дальний угол и отгородили его клетку Янкиным чемоданом. Кормление этого славного зверька взяла на себя Марутеа. И трепетно исполняла эту семейную обязанность — как же! — скотина в доме, живность в хозяйстве. Собственность. Садясь на корточки возле клетки, Марутеа дразнила Борисыча пальчиком и ласково приговаривала: «Май лав ите оре», что означало, видимо: «Моя любимая маленькая крыска».
Она приносила любимой крыске жеваные кусочки манго, но Лев Борисыч вегетарианством не страдал и предпочитал плодам мелких ящериц, которые сновали повсюду и по-глупому забегали в его клетку.
Янка осмотрелась и произнесла с тоской:
— Домой хочу. В Пеньки.
Между тем нагрянул очередной праздник. Праздник Белой Полной Луны. С ним, как просветил нас знаток местных обычаев Понизовский, связана одна из самых древних и трепетных легенд. Вариации этой темы в виде пантомимы — главное средоточие праздника.
Ближе к вечеру нам доставили традиционные венки — на голову и на шею. Маруська специально для Нильса принесла юбочку из пальмовых листьев. «Мой будущий танэ, — пояснила она с гордостью, — быть самый красивый». И самый маамаа.
Янка с завистью оглядела юбку и предложила Нильсу меняться.
— На ваши шорты? — с надеждой спросил он.
— На мою юбку, — категорически ответила Яна. — Она тоже с разрезами. Ты только плавки под нее надень. А то твоя будущая ваина в обморок упадет.
У Нильса хватило ума и такта не уточнять — почему это его юная Марутеа упадет в обморок, если увидит его без штанов?
Мой же праздничный наряд, по причине отсутствия смокинга, был элегантен и прост — шорты из Янкиных джинсов и ветровка с отпоротыми рукавами. Ну и невидимый постороннему взгляду аксессуар — пистолет в пришитом под мышкой рукаве.
А вот Семеныч нас огорчил. С полудня начал жаловаться на боли в желудке, а перед самым выходом на сцену заявил, что по болезни останется дома.
Мне эта хитрость была полностью ясна — он не хотел оставлять нашу хижину без присмотра — и я изо всех сил поддержал его. Даже вызвался сплавать на яхту, где осталась судовая аптечка.
— Обойдусь, — успокоил нас Семеныч. — Поваляюсь — все пройдет. Как говаривала моя бабушка: «Хай лихо сном перебуде».
— Не знал, что у тебя бабушка хохлушка.
— Ты еще многого не знаешь, Серый. Поэтому, когда узнаешь, не удивляйся. И рот не разевай — москит ворвется.
Циновка, которой был завешен вход в хижину, откинулась — вошел Понизовский. Сделал комплимент Яне по поводу ее наряда, посетовал на легкое недомогание Семеныча и сказал:
— Пора, друзья мои.
Янка сунула ноги в кроссовки, поморщилась:
— Что делать, Серый? И босиком нельзя, и в обуви больно.
— Валенки надень, — буркнул я, занятый совсем другими мыслями.
Янке совет понравился:
— По крайней мере, на этом балу мне не будет равной. Однако жарко в них, ножки взопреют.
Похоже, они с Семенычем что-то на пару затевают. Но я ошибся — недооценил Янку.
— Серый, ты их обрежь, а? Покороче. Получится такая славная, модная домашняя обувь.
— А зима настанет?
— Так зима ж здесь летом.
Есть логика обычная. Есть женская. А есть еще Янкина…
Я отхватил ножом голенища, оставив что-то вроде войлочных калош. Янка их примерила и пришла в восторг.
— Ауэ! — взвыла она, оглядывая свои стройные ножки в жалких опорках. — Да поможет мне Эатуа!
Да, дичает женщина. Ей бы еще кольцо в нос.
— Пошли, пошли, — поторопил нас Понизовский. — Не болей, Семеныч. А может, тебе врачиху прислать? Тут есть знахарка, Муруроа. Перестарок, правда. Ей уже девятнадцать…
— Не стоит, — отказался Семеныч, морщась от спазмов. — Имя у нее очень сложное.
Янка влезла в венок; другой, что поменьше, нахлобучила на голову.
— Пошли, а то они без нас всю свою чачу выпьют.
— А как же я? — растерянно спросил Нильс. — Я же не могу в этом…
Он застенчиво стоял в углу хижины. Голый по пояс. Впалая грудь — в благородной серебристой шерсти. А снизу — от талии до колен — элегантная юбчонка, из которой сухими палками торчали узловатые ноги… тоже в серебристой шерсти. Отнюдь не благородной.
— В таком виде тебе нельзя, — серьезно сказала Яна. — Без венка не пустят, тут с этим строго.
Да, тут с этим строго. Без штанов можно, а без венка — никак. Верх неприличия.
Яна довершила праздничное облачение Нильса венками, и против ожидания он не расстроился — склонил голову, уткнув свой длинный нос в цветы, подвигал им, принюхиваясь, и растроганно произнес:
— Какой аромат! Наверняка этот букет собирала Марусенька.
— Поплыл дед, — шепнула мне Яна с улыбкой. — Как бы нам на обратном пути не пришлось роды в океане принимать. У этой малолетки. — Она посмотрела мне в глаза и добавила без улыбки: — Впрочем, не в первый раз наверняка.
Пока мы шли к месту действия — под священный баньян, — я все пытался понять, что Янка имела в виду? Что она уже не раз принимала роды в океане? На обратном пути. Или что?..
Была ясная лунная ночь. Остров благоухал. Гладко серебрилась под луной поверхность океана. И было тихо.
Возле баньяна уже лежали сложенные в кольцо дрова. Аборигены смирно сидели на песке и ждали. Они были непривычно молчаливы и сосредоточенны. И позволили себе при нашем появлении лишь легкий шелестящий шепот восхищения. Вызванный Янкиным нарядом. Главным образом — ее очаровательной обувью.
Мне даже показалось, что в глубине сидячей толпы кто-то восторженно пропел, пришлепывая ладонями по груди: «Вальенки, вальенки, не почти что старьеньки…» Но тут же, видимо, получил тычок в бок и оборвал родную руладу. Славянизмы, как же-с…
Мы заняли отведенные нам почетные места: Янка уселась в драный шезлонг, белые вожди — у ее прекрасных ног, столь изысканно обутых.
— Праздник начнется, — шепнул нам Понизовский, — когда луна встанет над баньяном. — И предупредил: — Курить нельзя.
— А пить можно? — толкнула меня в бок Яна.
— Ауэ, ваине! Семеныч фляжку зажал. Лечится, наверное.
— Знаю я, как он лечится.
Что-то она много знает. Больше меня, кажется.
Задрав головы, аборигены терпеливо дожидались апофеоза луны. В полной тишине, не нарушаемой даже звоном москитов. Лишь иногда зачарованный океан почти беззвучно плескал в берег легкую волну, которая тут же, словно смутившись непривычной тишиной, отбегала назад и растворялась в бескрайней глади.
Честно говоря, я даже задремал немного, мне даже успел присниться мимолетный сон…
Едва Семеныч остался один, он перестал кряхтеть и постанывать. Выглянул, очень аккуратно, из хижины. Долго всматривался в лунные тени и вслушивался в тишину ночи.
Потом скользнул за порог, нагнулся, оставил на стыке циновки и дверного проема сторожок — совершенно невидимую, крохотную сухую травинку. И растворился в лунной темноте и тишине.
Сон мой прервался на самом интересном месте. Его спугнул грохот барабанов, визг флейт и мощная хоровая песня — гимн Белой Полной Луне. При которой так славно резвиться под пальмами.
Яростно вспыхнул, словно взорвавшись, огромный костер. Янка наклонилась ко мне, выдохнула в ухо:
— А солярочка-то у них есть, Серый.
Я кивнул. Я догадывался, что кроме солярки у них еще многое есть. В том числе — и оружие.
…Так же неожиданно, как исчезла, вернулась тишина. Перед нами, на вытоптанной площадке, появились два штатных жениха — Ахунуи и Ахупуи. На этот раз они не были похожи друг на друга: один в обеих руках сжимал длинные, блестящие в лунной ночи ножи, а другой потрясал большой мягкой циновкой. И оба были в масках. У одного — злобная, похожая на Тупапау, у другого — добродушная, с широкой застывшей улыбкой.
— Тупапау, злой дух, — давал вполголоса пояснения Понизовский, — украл луну с неба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23