— Все-таки артисты, а не банщики. Признаю.
Мы еще дернули коньячку и засобирались домой.
За вещичками. Нильс бережно прижимал к груди пластиковую папочку.
— За полчаса соберетесь? — с ухмылкой спросил Понизовский.
— А то! Нищему собраться — только подпоясаться.
Мои слова были поддержаны общим смехом.
Мы сошли на берег и направились в глубь острова. В дверях своего дворца стоял бывший великий вождь Мату-Ити и смотрел нам вслед. Его жены, наверное, дружно упаковывали велосипед.
Семеныч с командой догнал нас в роще.
— Порядок? Молодчина, Нильс! Хвалю!
— Ну вот, — грустно пожаловался Нильс. — Я опять нищий. Как-то Машенька воспримет этот удар?
Мы посидели под баньяном, покурили. Семеныч пустил по кругу свою незаменимую фляжку.
— Слышь, Ильич, помнишь наш разговор на «Олигархе»? Когда мы с тобой чужим коньячком баловались.
— Хороший был коньяк, — улыбнулся Нильс.
— Это все, что ты запомнил?
Нильс призадумался, вспоминая. Озарился счастливой улыбкой.
— А! Еще тогда в каюту заглянул Сергей Иванович. Надо же — мне и в голову не могло прийти, что вскоре мы с ним окажемся бок о бок на борту «Чайки», вдали от родины.
— Верным путем идете, товарищ, — подбодрил его Семеныч. — А что ты говорил про свой препарат? Припомни. Только не все, Ильич, а главное. Ты тогда еще о чем-то пожалел, сетовал как будто.
— Каялся, да таки. Мол, на моем личном счету миллиарды загубленных крысиных душ… Постойте! Кажется, Сергей Иваныч в это время в каюту заглянул!
— Верно, — усмехнулся Семеныч. — Только он про «крысиные души» не слыхал, я тебя в это время перебил, а он только миллиарды ухватил.
Нильс хлопнул глазами.
Да, слово изреченное есть ложь. Не всегда, конечно, но часто.
— Пора, что ли? — не выдержала Яна. И рассмеялась во все свои прекрасные зубы. — А то еще не дождутся! Ауэ!
Вернувшись на берег, мы застали ту самую картину, которую и рассчитывали застать.
«Флагман» уже подбирался к горизонту. Ошеломленные островитяне столпились на берегу, смотрели вслед неумолимо, как надежда, исчезающему катеру. Некоторые были растеряны до того, что даже махали ему платочками. Однако не пели и не плясали.
Но оказалась в этой ожидаемой картине и неожиданная деталь. На песке, обхватив голову руками, сидел, ритмично раскачиваясь, наш лоцман, толмач и предатель Понизовский. Казалось, он вот-вот завоет.
Семеныч шагнул к нему и тронул за плечо. Понизовский поднял голову.
— Тебя забыли? — спросил Семеныч с участием. — Соберись!
— Меня кинули. На полтора миллиарда.
— Гораздо меньше, успокойся.
— Я напомнил ему: «Виктор, фифти-фифти». А он сунул мне под нос кукиш и сказал: «Вот тебе фифти!»
— У него такой же фифти, — попытался пояснить Семеныч.
— Как он меня кинул! Талантливо! Гениально просто!
Семеныч — вот душа-человек — достал из кармана фляжку и сунул ее горлышко в горестно распахнутый рот Сереги.
А еще говорил, что врага надо добивать. Да, впрочем, добил же…
Мы на скорую руку произвели аресты, заточив остатки деморализованной охраны и боевиков в «па». Объявили амнистию лояльным аборигенам и устроили маленький праздник. Отвальную. На местном наречии: «праздник Стареющей Луны, изгоняющей крыс с острова».
Этот праздник был совершенно нормальным. Вплоть до танцев. У кого-то нашелся кассетник, он нежно и мягко мурлыкал под баньяном, и нежные пары томно и плавно топтались, обнявшись, на песке. Под стареющей луной. И вечным баньяном.
Время от времени мы пытались изловить к общему столу Понизовского, который катался по острову на велосипеде вождя, виляя меж стволами пальм и напевая сквозь зубы одну и ту же фразу: «Я не артист, а банщик». Время от времени его отлавливали, усаживали к столу, он выпивал, закусывал и все время тревожно озирался: где велосипед?
Наш великий вождь Мату-Ити мгновенно напился, и его последними словами, когда он падал под стол, были: «Как же меня достали эти бабы!»
Это была наша последняя ночь на острове Крыс. Который надоел нам безмерно. Хотя сама по себе ночь была хороша. Чуть поблескивали вспышки догорающего костра, потрескивали фитильки в светильниках. Налетела из темноты и тут же исчезла в темноте стайка летучих мышей. Совсем как у нас в Пеньках, только размером они поболе, примерно с нашу кошку. А крылья, как у Полинкиных кур.
Бархатный мрак кругом. Незнакомые звезды в небе. Временно стареющая луна.
— Нам пора, — сказал Семеныч, вставая. — А вы, девушки, не тревожьтесь. Днями придет за вами судно. Вернетесь домой.
Слова эти были встречены молчанием. Только одна из девушек сказала из темноты:
— А я бы на острове осталась. Раз уж этих козлов здесь нет.
Дожили, называется…
Понизовский, наконец-то, собрался, что-то понял:
— Как же мы выберемся отсюда?
— Мы? — безмерно удивилась Яна. — Ауэ, маа-маа! (Придурок, значит.) Мы-то на яхте уйдем. А вот ты — на велосипеде.
— Я тоже хочу на яхте, — жалобно попросился Серега.
Вот так всегда. Когда касается других людей — жестоки до беспредела, а как самого задело — беспредельно жалостливые.
Утром мы вывели яхту из грота. Обошли остров, стали на якорь на том же месте, где когда-то бросили его, подходя к острову. Попрощаться стали.
Аборигены, зайдя в воду по пояс, молча смотрели на нас.
— Эй! — вдруг взвизгнула Амурея. — Шеф! А деньги?
Понизовский нырнул в рубку.
Мы подняли якорь, наша потрепанная «Чайка» расправила крылья и легла курсом на вест. Домой, стало быть.
Через некоторое время Понизовский осмелел и выбрался на палубу. Янка с отвращением глянула на него.
— Сделать вам коктейль, Яна Казимировна? — робко заикнулся Серега.
— Как тебя только Эатуа терпит! Крысиное семя! Буа прослабленный.
— Ну что уж вы так… Бизнес есть бизнес.
— А люди? — вырвалось у Яны.
— Да какие это люди, — вырвалось и у Сереги. — Все люди — бл…и!
Янка вздохнула. Повернулась к Семенычу, который задумчиво сидел у руля.
— Притормози-ка! Серый, ты меня понял?
Еще бы не понять такую ваине. Да и у меня к нему предъява.
Мы как раз шли мимо Камня покаяния. Я взял Серегу за руку, вывернул ее за спину и дал пинка в зад. Серега плюхнулся за борт, а когда вынырнул, яхта была уже недосягаема. Ему ничего не оставалось, как забраться на Камень.
— Доверни чуток! — опять скомандовала Янка Семенычу и нырнула в рубку. Выскочила на палубу, размахнулась и что-то швырнула Сереге. Он подхватил. Это были валенки, вложенные один в другой.
— Чтоб с голоду быстро не сдох! — крикнула ему Яна. — Не подавись только! Всем спасибо!
Дина и Маша, раскрыв рты, с восхищением смотрели на Яну. Лишившись дара речи. Мне иногда вспоминается, что они так и промолчали до Индийского океана.
Еще бы!
Ауэ!
На следующий день Семеныч привел яхту в какой-то порт. Забрал у Нильса документы и сошел на берег — мы долго его ждали, — вернулся, доложил:
— Все, информацию слил. Едем дальше.
«Дальше» оказалось не так уж далеко. Тоже на следующий день — еще один порт, покрупнее. А в этом порту был и аэропорт. Нас там ждали. Встретили какие-то чиновники в форме, заставили переодеться в приготовленное приличное платье и усадили в самолет.
Семеныч помахал нам ручкой и вернулся на яхту — у него еще были кое-какие дела. Добить-то врага надо. Чтобы жить спокойно…
В ПЕНЬКАХ
За окном — зима. Настоящая, не такая, как в тропиках, где зимою — лето.
Янка, накинув на плечи старый тулуп, сидит на шаткой скамеечке возле печки и курит в приоткрытую дверцу. Глядя на мерцающие угли.
— Вот, Серый, — говорит Яна, — старость уже за спиной, вот-вот нагрянет. А ты еще ничего не успел. Картину не написал, вершину не покорил, дерево не срубил…
— Ты зато много дров наломала, — ворчу я.
— Ну… когда это было… — лениво оправдывается Яна.
Время от времени она достает из кармана тулупа красивую раковину, прикладывает ее к уху и, распахнув зачем-то до отказа глаза, слушает, как шумит далекий океан.
Эту раковину ей подарила Машка-Марутеа, законная супруга Нильса Хольгерссона. Когда они расписывались и Нильс подводил ее к столу регистрации, среди присутствующих в зале пробежал взволнованный шепоток: «А жених-то где? Дедушка внучку привел, а жениха еще нет!»
Но Машку все это не смутило. У нее оказались кое-какие сбережения, и она увезла Нильса к своей маме, на свою историческую родину. Как сейчас говорят, в Украину. Льва Борисыча они забрали с собой. Так что есть надежда, что в скором времени в Украине вовсе не останется крыс. Правда, у нас их станет больше.
— Как родишь, — напутствовала Янка Нильса на проводах, — сразу телеграмму дай. Мы за вас бокалы поднимем.
Семеныч еще не вернулся. Теперь он кого-то добивает во Франции.
Понизовского подобрало судно, которое Интерпол прислал за девушками с острова Крыс. Когда они его обнаружили в трюме… Впрочем, об этом лучше не вспоминать.
Как и о первом дне по возвращении в Пеньки. Не успели мы растопить печь, как заглянула к нам тетка Полинка. С подушкой. Я уж было подумал, не подселиться ли она к нам собралась?
— Сплавали? — спросила Полинка так буднично, будто мы в соседнее село в магазин за водкой сбегали. — Вот и ладно. А я тебе, Янка, подушку набрала. Пух чистый, со своих курочек. Лешка-то их у меня брал прошлую зиму, а я перо для тебя оставляла.
— Такой уж ты стрелок, — сказала Яна. — Белку — в глаз, тетерку — в ухо. — Помолчала. — А меня — так прямо в сердце.
Полинка еще на крыльце топталась, а окна вдруг засияли светом фар. И в этом свете плясали белые хлопья снега. Янка прижалась лбом к стеклу, приложив ладони:
— Семеныч приперся. Не сказочный принц, однако. Я не права? Сейчас врать начнет, как за ним по всему Парижу все французские ваины бегали.
— Ауэ, Семеныч! — воскликнула она, когда тот, оттоптав на крыльце снег с ботинок, вошел в избу. — Ты надолго?
— Как всегда, — ответил Семеныч и как-то странно взглянул на меня.
Я все понял. Ауэ, крысоловы и волкодавы! Добивать надо…
Уа мауру-уру вау! Всем спасибо!

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23