Это для них — сценарий. Они все оттуда «списали» — обычаи таитян, мифологию, пляски, питание, даже имена себе присвоили. И словарь Серега оттуда содрал.
— Ага! — поспешила наябедничать Янка. — Вот этот орден, акулий зуб, которым Мату-Ити спьяна Серегу наградил, — он пластмассовый. Я его потрогала.
— Серегу? — возмутился я.
— Зуб! И у девок раковины в ушах — такие на Комсомольском проспекте в переходе продаются.
— Неосторожные они, не бдительные. Не профессионалы. Хотя не все, есть бойцы.
— Я бы сказал, здесь именно профессионалы собрались, разного профиля. Актеры и боевики. Но главные силы не здесь. На подходе. Еще вопросы?
— Хорошо. Все так, Семеныч. Этнографический экзотический бордель для страдающих от пресыщения. Жизненными благами в похотливую эпоху демократии. Но мы тут при чем? Нильс-то им зачем нужен? Серега тут с какого… бока?
— Легок на помине, — проворчала Яна. — Чтоб его Тупапау укусил. Пониже пупка.
Увязая босыми ногами в песке, к нам направлялся Понизовский. Очень даже белый человек: в шортах, в тропическом шлеме. И такой же непреклонный. Со взбитой высоко на лоб правой бровью.
— Яна Казимировна, — весело намекнул он, — а что у нас на обед?
— Золотая макрель в сыром виде под соусом из диких лимонов. Устраивает?
Понизовский сел рядом, вгляделся, щурясь, в океанскую даль, всю в солнечных брызгах.
— Куда же делась яхта, я все думаю.
— Течением унесло, — пожал плечами Семеныч. — Или кто-нибудь из министров двора его величества спер. И прячет в какой-нибудь лагуне.
— Была бы рация, — бесцельно посетовал Понизовский. — Запустили бы SOS.
— Была бы рация, — непримиримо рассудила Янка, — мы бы вообще сюда не попали. Людоеды! Тьфу! Всем спасибо!
Понизовский, сыграв бровью, усмехнулся по-своему.
— Вы, Яна Казимировна, не торопитесь других осуждать.
— Серый! — Янка повернулась ко мне. — Он на что намекает? Скажи: я разве людоедка?
— Ну… — И Янку не хотелось обидеть, и врать не люблю. — Не то чтобы очень… Но при случае…
— Вот! — Понизовский вскочил. — Сегодня как раз такой случай. Готовьтесь, Яна Казимировна.
— Я тебя жрать не буду! Отравлюсь еще!
— Я тут ни при чем. Сегодня вора поймали. А у них обычай — кто на воровстве попался, того все племя съедает.
— Живьем? — ахнула Янка.
Понизовский усмехнулся, на этот раз снисходительно.
— Почему живьем? Прекрасно приготовленного. В гарнире, с приправами. С ритуальными танцами.
— Ну да… Как же без танцев… кого-то жрать…
— Вообще, у них с давних времен поимка вора — тоже повод для праздника. Мяса им всегда не хватало, так что только изредка баловались дикой свининкой. Ну, а уж если вор попадется!..
— Уртам-байрам, — брякнула Яна.
Насчет байрама не знаю, а вот то, что «Баунти» не просто шоколадка, но еще и корабль, Янка наверняка только здесь узнала, к своему изумлению.
— Не знаю, как там на байраме, — отмахнулся Серега, — а на Таити зажаривание, вернее, запекание свиньи — целый ритуал. И я думаю, наш бедный жулик его не избежит.
— А посмотреть можно? — с присущей ей скромностью поинтересовалась Яна.
— Ни в коем случае! — ужаснулся Серега. — Только для посвященных. Но, если интересно, я в двух словах расскажу. Про свинью, потому что технология здесь едина. — И он красочно и аппетитно, со всеми кулинарными изысками описал процесс запекания свиной туши. Или вора. Технология-то едина. И не лишена интереса.
Роют большую яму, обкладывают ее изнутри камнями и разжигают в ней большой костер. (Непосвященные при этом в некотором отдалении танцуют и поют.) Затем выгребают угли, зашивают в брюхо свиньи самый большой и раскаленный камень, укладывают ее на дно ямы. (Непосвященные при этом в том же отдалении поют соответствующий следующий куплет и пляшут очередной танец.) Свиную тушу покрывают листьями банана. На листья укладывают слоями ямс, таро, авокадо, манго. (Танцы и песни.) Затем — снова листья, а поверх них — слой глины.
Теперь самое сложное — ожидание. Скрашиваемое танцами и песнями. Танцуют, поют, принюхиваются. Из всех природных запахов южных островов аромат парной свинины, запекаемой с такими приправами, — самый желанный. И возбуждающий…
— Ауэ! — воскликнула Яна. — Повтори рецепт, Серега. Я запишу. И буду в родных Пеньках баловать своего танэ свежеиспеченными бандюками.
— Я, собственно, разыскал вас, — холодно ответил Понизовский, — чтобы передать приглашение на ужин.
— А его… Ну, этого… это блюдо… — спросил Семеныч, — он еще жив?
— Я тебя понял. И не пытайтесь его отбить. Тем более что уже поздно. Его уже умертвили. И, кстати, ребята, не вздумайте за столом отговариваться никакими табу. В этом случае вы становитесь сообщниками вора. По понятиям.
— И нас ожидает такая же участь? — это я спросил. С издевкой.
— Вас ожидает такая же участь, — без издевки, равнодушно ответил Понизовский. — И я думаю — в любом случае.
Он еще раз, наглец, поклонился и зашагал к хижинам. Мне безумно захотелось схватить его за ногу, свалить и придушить насмерть, уткнув мордой в песок. Но Семеныч приказал мне глазами: «Отставить!»
И я послушался. Хотя мы оба полковники. Правда, разных ведомств. Хотя он, к тому же, еще и капитан. Разбитого корыта…
— Я этого вора есть не буду! — заявила Янка, когда Понизовский скрылся во дворце. — Я вон своего мента никак догрызть не могу.
— Будешь! — уверенно сказал Семеныч. — Еще как! Давненько мы мясного не пробовали. Оттянемся. — И пообещал: — А пить будем из моей фляжки!
И тут он опять прав. Если есть здесь солярка, если есть электричество и биотуалеты, так почему же не быть, например, клофелину? В бардаке-то…
Мы трепетно собирались на каннибальское пиршество. Янка оделась скромно. Обулась в кроссовки — ее нежные европейские ножки успешно прошли акклиматизацию.
В тропиках трудно спрятать на себе оружие. И поэтому Яна взяла с собой свои опорки, бывшие валенки.
— Могут быть вопросы, — поосторожничал Семеныч.
— У меня уже есть ответы. «Мало того, что украли нашу яхту, так вы еще друг у друга крадете. Нет уж, я своим имуществом дорожу!»
— Только не в такой резкой форме, — посоветовал Семеныч.
И я с ним согласился. Не настала еще пора грубить.
Мы были уже готовы, когда за нами зашли молодожены в сопровождении Понизовского. Нильс был великолепен — стар, пьян, влюблен. Маруська… Мне почему-то показалось, что она… Нет, не стара, не пьяна. Но, кажется, тоже влюблена. В ее взорах, которые она бросала на Нильса, очаровательно сплавились чувства любовницы и внучки. И еще мне показалось, что сенатор Понизовский несколько этим встревожен. Уж не ревнует ли?
Он поймал мой взгляд и сразу же постарался отвести подозрение, спросив с недоумением Яну:
— А зачем тебе валенки?
— Чтоб не сперли. — Она взяла валенки под мышки и вышла из хижины. Обернулась: — А на «ты» мы с тобой не пили. Всем спасибо!
ЛЮДОЕДЫ
Каннибальская ночь была великолепна. Над островом сияла ослепительно-белая луна. Остров окружали тихие воды Тихого океана. Чуть слышно звенели москиты. Вовсю трещали цикады и щебетали какие-то неугомонные ночные птахи.
Тем не менее, было так тихо, что слышался плеск акульих игр в малой лагуне.
— А кого будем кушать? — заинтересованно спросила Яна Понизовского.
— Ахунуи, — коротко ответил он.
— Значит, на острове уже юная вдова появилась?
— Ну, она ведь не жена ему. К тому же, он как раз ее и обокрал.
— А что у нее красть-то? — пренебрежительно поинтересовалась Яна. — У нее из всех сокровищ одна невинность была, да и той ее лишили. Два раза.
— У нее часы были, правда, без батарейки. Какой-то матрос на жемчуг сменял.
— Так я и поверила, — хмыкнула Яна. — На жемчуг…
…Про это пиршество я вспоминаю без особой охоты. И вовсе не потому, что оно нас напугало, а потому, что нас пытались им напугать. Оказать, как говорится, психологическое давление.
Мне кажется, они нас недооценивают. Не знают, с кем связались. Что ж, очень скоро пожалеют об этом: и о том, что не знали, и о том, что связались…
Вообще-то, эти события издалека все больше кажутся детскими играми. Жестокими, но все же детскими. Заданная условность и неожиданная, но закономерная жестокость.
Луна все еще была полная, света было достаточно, тем более что океан мерцал неверным светом своих глубин, выходящим на поверхность. И костер был обильный. Но аборигенам этого было мало. На всех ближайших деревьях они развесили светильники, которые придавали декорации вид какого-то убогого карнавала.
Когда мы шли к пиршественному столу, Семеныч нашептывал Яне:
— Ничего не бояться, ничему не удивляться, ни с чем не спорить. Все это — туфта голимая.
— А жаркое?
— В первую очередь.
— Агентура сообщила?
— Она самая.
— Познакомишь?
— В Москве. — Это обещание Семеныч высказал твердо и уверенно.
Даже мне спокойнее стало.
По случаю такого радостного события — мясной день! — под баньяном даже соорудили стол на козлах. Он был вполне прилично сервирован пластиковой посудой. И здесь вперемешку тоже стояли светильники, насыщая аромат джунглей керосиновой гарью.
Нам отвели почетные места по правую и левую руку от вождя. Двенадцать его супруг выстроились у него за спиной. Одной он передал свой жезл, другая перебросила через руку снятый по случаю духоты китель. Мату-Ити сел за стол голым по пояс. Только на жирной шее висел на цепочке маленький барометр.
— Тикает? — интимно спросила его Яна, ткнув пальцем в прибор.
Мату-Ити покачал головой отрицательно и покивал утвердительно. Понимай как хочешь: то тикает, то не тикает. Тикает, но не всегда.
Мы уселись за стол. Янка поставила валенки под ноги. В кустах ожили невидимые музыканты. Жалобная мелодия задрожала над ночным островом — невидимые миру слезы. Она была приятна, но довольно однообразна. Так и хотелось сказать: «Мать, хватит тебе ныть, давай по рюмке тяпнем!»
На столе были обычные блюда: рыба и фрукты. Ну и напиток тот же самый. Мы слегка закусили. Выпили из Семенычевой фляжки добрую долю аперитивчика. Понизовского за столом не было. Я видел, как Семеныч шарил глазами по округе и недовольно покачивал головой. Он не любил сюрпризы.
Музыка в кустах звучала все медленнее и тише. Замерла. И грянули дробно барабаны. Как в цирке перед смертельным номером. Без лонжи и сетки.
Вообще, надо отметить объективно, режиссура была безупречна. Барабанная дробь так же резко, как и возникла, оборвалась. И послышались мерные гулкие удары. Вроде как часы в старинном замке с привидениями. Сейчас отзвучит и заглохнет двенадцатый удар, пробежит вдоль мрачных замшелых стен и затихнет вдали зловещее эхо… И явится ужасный призрак. Как чья-то неумирающая совесть.
И он явился. Со стороны «па» показалась медленная процессия. Возглавлял ее Понизовский, облаченный в какую-то длинную хламиду из черных лохмотьев. В руках, перед собой, он держал блюдо, накрытое алой тряпкой. За ним двумя рядами тянулись мужчины в таких же тряпках до земли и тоже с какими-то блюдами в руках.
— Свининкой запахло, жареной, — прошептал Семеныч специально для Яны.
То бишь жареным запахло.
Барабаны вновь ожили. Они мерно отбивали каждый шаг этой мрачной процессии. Что-то в ней было от монашеского Средневековья. Явная режиссерская недоработка — смешение жанров, в общем-то.
По мере приближения к столу шеренги сопровождающих еще решительнее разделились. Понизовский встал за спиной Мату-Ити, склонив голову.
— Лакей, блин, — прошептала Яна. — Ити оре!
То бишь крысенок.
Эскорт продолжил медленное шествие вдоль обеих сторон стола. Парни в хламидах останавливались поочередно за спиной каждого пирующего.
Барабаны, ударив немыслимую дробь, разом смолкли. Поднялся на нетвердые ноги вождь Мату-Ити. Начал застольное слово. Понизовского рядом с нами не было, но смысл сказанного мы уловили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23