Вождь выразил удовольствие тем, что вор был пойман и сознался в своей вине. А наказание ему — есть урок каждому. Дабы в зародыше гасился грех стяжательства. Словом, кушайте вора и помните, что и каждый из вас, согрешив подобно наказанному, может оказаться не за столом, а на столе.
Опять зарычали барабаны, и Понизовский с поклоном подал блюдо вождю. Сорвал с него покрывало. Одна из жен — любимая — накинула это покрывало на плечи Мату-Ити.
На блюде лежала отрезанная голова с застывшей улыбкой на каменных устах.
— Ну, блин! — сквозь зубы выронила Яна. — Отморозки.
— Это муляж, — шепнул ей Семеныч. — Как и все здесь.
Мату-Ити повернул голову лицом к себе и сказал ей несколько назидательных фраз. Наверное, вроде того: видишь, как нехорошо воровать. Луна светит, море блестит, столы накрыты, девушки готовы увлечься под пальмы, а вот ты лежишь в таком усеченном виде, и тебе это все недоступно.
Убедительно сказано.
Блюдо с головой садистски установили на стол, рядом со светильником, мол, гляди и кайся. А перед пирующими задние мужики поставили тарелки с зажаренным в яме мясом. Не знаю, как на вкус, а запах исходил весьма аппетитный.
Мату-Ити, садясь, проворчал что-то еще, и Понизовский перевел для нас:
— Кто не вкушает мясо вора, тот сам есть вор или сообщник.
Мы не были ни ворами, ни их сообщниками, что тут же доказали действием. Пиршество началось. Весело и непринужденно. Время от времени в разных концах стола раздавались омерзительные вскрики:
— Ой! А мне ноготь попался!
— Ай! А мне — коренной зуб.
Хорошо еще, что у этого бедного Ахунуи мозолей на ногах не было.
Все эти детали Понизовский старательно переводил. Семеныч посмеивался, я злился, а Янка нахально подыгрывала:
— А свои зубы там кто-нибудь об его член не поломал?
Почувствовав, что от перевода этой фразы Понизовский пытается уклониться или дать ей вольный перевод, Янка пригрозила:
— Ты, толмач, истину не искажай. Это не лучше воровства.
Понизовский намек понял. Янкина реплика в его переводе была встречена здоровым одобрительным хохотом. Сидящий напротив обормот Тими даже привстал, потянулся, чтобы похлопать Яну по щеке. Но она осадила его таким ледяным взглядом, что он предпочел похлопать свою соседку. По бедру.
В общем и целом, товарищеский ужин (тризна, так сказать) прошел в теплой, дружеской обстановке. Ахунуи мог бы гордиться, что доставил соплеменникам столько чувственного удовольствия. Может быть, он и гордился, но только не этим. Потому что в самый разгар застолья гнал быстроходный катер к острову Раратэа, где с нетерпением ждали от него последних известий.
— Как вам жаркое? — любезно осведомился Ма-ту-Ити у Яны (через переводчика, естественно).
— Неплохо, — не менее любезно отозвалась Яна. — Но я предпочитаю мясо честного человека.
Когда Понизовский перевел ее светский ответ, за столом грохнул отчаянный хохот. Как оказалось, на их языке мясо и… интимный мужской орган обозначаются почему-то одним словом.
Вписалась Янка, вписалась. Не думаю, что она не знала такой тонкости.
Грохот хохота подхватил грохот барабанов и визг дудок. Порой я улавливал в этих звуках что-то знакомое, отголосок ранее слышанного. И я теперь этому не дивился.
Мы с Семенычем хоть и сидели практически рядом, но каждый держал под контролем свой сектор. Однако ничего угрожающего пока не фиксировали. По данным наблюдения.
Несколько беспокоило поведение Понизовского. Двурушника этого. Иногда даже казалось, что вождь здесь вовсе даже не Мату-Ити, а сам Понизовский. Наклонится к вождю, что-то скажет с улыбкой — Ма-ту-Ити нахмурится. Нахмурится вождь — засияет советник. Засмеется Мату-Ити — помрачнеет на миг толмач.
Ну, ничего, мы ребята терпеливые. И в засадах сиживали, и по следу шли. Свалим в свое время и тебя, в Поганую яму.
Когда начались танцы, наблюдать стало сложнее. И мы старались не выпускать из виду хотя бы Янку и Нильса. Каждый из нас выбрал себе по объекту и «пас» его старательно, но ненавязчиво.
Ну, за Нильсом догляд ненадобен. В кругу танцоров стоит старым деревом, вокруг которого плющом Маруська обвилась, трется всем телом, глаза туманные. А старина Нильс, голову в томлении задрав, в небо черное, звездное смотрит. Эатуа просит: либо чтоб силой мужской одарил, либо чтоб устоять помог, на ногах удержаться.
Вокруг Янки Тими вертится, все ближе льнет. А к Семенычу Авапуи крадется, приплясывая одними бедрами. Авапуи — постарше всех местных девок, но статна, крепка и добротна телом. И взгляд у нее ясный — будто видит больше других и кое-что свое, тайное, наперед знает. Ну, и Семеныч ее выделяет. Только никому это, кроме меня, не заметно.
Увлекает, увлекает Авапуи Семеныча. Под пальмы манит, а тот и не противится. Правда, приплясывает как-то по-своему, не похоже на дикий танец. А больше всего похоже на разминку бойца спецназа. Перед боем.
Мелькают, мелькают за стволами — вот и исчезли. И Янка с Тими — тоже. И луна вдруг облачком застилась.
Я подобрался к тому месту, где они в лесу скрылись. Однако помощь моя не понадобилась.
Очень скоро Яна, деловито юбчонку свою оправляя, на поляну вышла. А Тими… Тими за ней тащился. На четвереньках. А если точнее — на одну руку в помощь ногам опирался, а другой рукой держался за пах.
— А я тебя предупреждала, — с сочувствием проговорила Яна, — интим не предлагать. Ауэ, буа танэ!
Тими по-собачьи вскинул голову и что-то тявкнул ей вслед.
— Что?! — Янку будто в землю вбило. Круто обернулась и такое Тими в ответ резкое бросила, что у того опорная рука подломилась. Рухнул мордой в песок.
А тут и Семеныч вернулся. Один. Авапуи в чаще осталась — перышки на парео в порядок привести, не иначе.
Семеныч мне кивнул, мы присели к столу, приняли из фляжки (да не оскудеет), чокнувшись по нашему обычаю. Семеныч, раскуривая сигарету, вполголоса дал информацию. Не иначе, под пальмой ее снял. Вместе с парео, извините невольную пошлость.
— Завтра у них Совет Федерации. Нас пригласят. Без дам. Тебя, меня и Нильса… Взяли под усиленную охрану все стратегические объекты: дворец, «па», нашу хижину.
— Значит, завтра — карты на стол. Кому — каре, кому — покер.
— Ничего, Серый, у нас завсегда в рукаве «джокер» найдется.
Яхта бы еще нашлась, подумал я. Но спокойно об этом подумал.
— Что решаем?
— Сначала дождемся. Пусть выскажутся. А там и решим. Мало не покажется.
— Сколько штыков и сабель у них?
— Ну, если Понизовского и вождя не считать — десять бойцов.
Я поморщился.
— Ничего, Серый, нас-то с тобой двое! Да у меня и среди мирного населения свои люди есть.
Молодец Семеныч, все успевает. И под пальмы нырнуть, и пятую колонну спроворить. Во вражеском стане.
Рядом с нами плюхнулась Яна. Взмокшая, разогретая.
— Домой хочу, Серый! У печки покурить. Надоело здесь. Скучно. Прямо как в Москве.
— Ты чего там, в кустах, натворила?
— Честь свою защитила!
— С превышением пределов необходимой обороны, да? — усмехнулся Семеныч.
— А она все с превышением делает. Особенно когда водку пьет.
Нашу теплую компанию разбавил Понизовский.
— Выпьем, друзья? Честное слово, мне здесь нравится.
— Ну и оставайся, — буркнула Яна. — А мы — домой. В Пеньки, поближе к печке.
— На палочке верхом? — Мне показалось, что в этом вопросе кроме легкой издевки прозвучала и настороженность.
— Зачем? — Янка откинулась и с таким изумлением глянула на Понизовского, что тот изумился не менее. — На вертолете. За нами скоро пришлют.
— Ага. — Понизовский пошарил под хламидой в карманах в поисках сигарет. — Уже вылетел. Прямо с Красной площади.
— Зачем? — Глаза у Яны стали круглыми и большими, как луна в расцвете. — С острова Маунити. Там база Интерпола, ты что, не знал?
Так, ясно, что Янка не от себя работает. С Семенычем сговорилась. А тот решил этой «дезой» события ускорить.
Понизовский сунул сигарету в рот не тем концом. Янка его поправила:
— Не подавись, танэ. — И пояснила: — Семеныч же в этой конторе служит. Ну и я немного. На шпильки подрабатываю. А ты, толмач, чьих будешь?
— За большевиков или за коммунистов? — спросил и я заодно. — Только не ври, что за Интернационал. — Я подождал, когда он придет в себя, и продолжил: — Завтра на Совете Федерации будешь держать нашу руку. Семеныч тебе подскажет.
— Ребята… Вы что? Перепили? Яна Казимировна, поставьте их на место — они вас слушаются…
— Как же! Они полковники, а я всего старшина. — Она склонила голову к плечу и томно пропела: — Но боевая.
— Все! — Семеныч шлепнул ладонью по столу. — По койкам. А ты, Серега, убери охрану от нашей хижины.
— Как я могу! Это вождь распорядился. В целях вашей же безопасности.
Да, Серж, ты точно не за большевиков.
— Забирайте Нильса, — распорядился Семеныч. — Переходим на осадное положение.
Нильс, конечно, забрыкался руками и ногами. И апеллировал почему-то ко мне.
— Леша, но я же не могу… Я должен исполнить очередную супружескую обязанность.
— Исполняй по-быстрому и марш в хижину!
— Как это по-быстрому? — заупрямился старина. — Не по-быстрому, а с должным уважением и с любовью. С предварительными ласками.
Да, и этот вписался. В эротический конгломерат.
— Мы дернем еще по скорлупке, а ты, уж будь добр, управься за это время.
— Как получится, — буркнул обиженный Нильс, направляясь под пальмы.
— Чтоб у тебя вообще не получилось, — жестоко бросила ему вслед Яна. — Тоже туда же… Буа неутомимый.
Нильс управился. Мы растолкали стоящих у дверей стражников и вошли в хижину.
— Серый, — сказал Семеныч, — завтра у нас трудный день. А сегодня, похоже, последняя спокойная ночь. И я хочу выспаться перед боем.
— Я сейчас договорюсь с девками, — предложила Яна. — Тут есть кое-кто с понятиями. Они их увлекут под пальмы. До завтрашнего полудня. А после полудня от них уже никакого толка не добьешься.
— Не пройдет, — уныло не принял ее предложения Семеныч. — Они тут акклиматизировались. Им тоже все это надоело. Какого-нибудь тигра на них натравить.
— Льва! — подскочил Нильс. — Льва Борисыча.
— А удерет? — спросил Семеныч. — Ты ж не переживешь.
— Переживет, — сказала Яна. — У него теперь другая радость для сердца есть.
— Все-таки я попробую.
Нильс просунул руку в клетку, поймал крысу.
— Веревку дайте. — Сделал петлю, накинул ее на противный голый крысиный хвост и затянул петлю.
— Перегрызет, — вздохнул Семеныч. — Они ведь умные твари, сам говорил.
— Ему будет не до этого. — Нильс пошарил в карманах, достал небольшой мешочек, похожий на жалкий пенсионерский кошелек.
— Что у тебя там? Зарплата ихняя?
— Это сушеные половые железы крысиной самки.
Нильс, держа Леву на коленях, сунул ему под нос ладонь, на которой лежали какие-то сморщенные комочки. Лев Борисыч на глазах озверел. Обнюхал с жадностью ладонь и поднял вверх голову, блестя красными глазами.
— Самку ищет, — шепнул Нильс. — Сейчас, если его выпустить, он будет опрокидывать все препятствия на своем пути.
— Весь в хозяина, — проворчала Яна, отступая в угол хижины. — Выпускай своего кобеля!
Лева спрыгнул с колен Нильса и, не раздумывая, шмыгнул за дверь.
Сначала все было тихо — никакого эффекта. Потом появился эффект. Кто-то вскрикнул снаружи и зашипел от боли. Нильс дернул за веревку и втащил отчаянно тормозящего лапами Леву в хижину, прижал его к полу. Лева приглушенно завизжал. Его визг был похож на злобное рычание.
Снаружи — какие-то охи и ахи, какая-то взволнованная речь, ругательства. Где-то уже неоднократно слышанные. Такие родные. Славянизмы. Из чужих уст.
Когда Нильс снова выпустил Леву, мне показалось, что из-под его когтистых лап брызнули искры. И похоже, за дверью он примериваться в этот раз не стал. И тяпнул кого-то из стражников далеко не в пятку. А гораздо выше. Вопль раздался такой, что не оставалось сомнений — Лева не просто укусил, не просто цапнул, а цапнул и повис!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23