Музеи... Музеи... Музеи и театры слились в единую подготавливающую к смерти службу, к уходу в небытие. Значит, вот через что надо проводить за руку умирающего - через ряд каменных изображений людей, называющихся скульптурами, барельефами, торсами, через людские лики, нарисованные на холсте, через пыльные портьеры, усаживать в кресло и, чтобы он видел то, как лицедеи, покрытые плотным гримом, изображают чувства той жизни, которая могла бы быть и его, но никогда уже не будет. Никогда. Показывать многозначительно чужую, в ничтожество сводя итог твоей. Только ступи, и тебя поведут, поведут в царство мертвых. А ведь она только то и делала на самом деле, что носилась по этим понтонам над Стиксом, писала о них... осмысляла... не чуя под собою мертвой воды.
- Ненавижу!! - прошептала она.
- Ты просто зажралась. Посмотри, как другие живут! Не живут, а побираются!
- Причем здесь другие? О чем ты! Ведь я же скоро умру!
Он не смог взглянуть в её полные отчаяния глаза, он отвернулся и вышел из кухни в ванну, из ванной прокричал: - А может быть, я завтра умру!.. Меня в любой момент могут убить. Или в аварию попаду! А ты здесь ноешь не понятно о чем. Живи, пока живешь! - и осекся. И попытался смягчить сказанное. - Ну... хочешь, завтра я пойду с тобой в Пушкинский музей, да хоть в эту чертову галерею Гельмана, хочешь?
- Да не об этом я! Ведь надо же что-то делать!..
- А все равно - ничего не поделаешь.
Ты не любишь меня, - прошептала как-то ночью мужу Алина.
Он ничего не сказал в ответ, лишь отвернулся к стене. И никто из них не понимал, почему они все ещё спали в одной постели.
Алина зашла в родной подъезд. Дверь привычно хлопнула за её спиною. Поднялась по ступенькам к лифту. Нажала кнопку. Двери распахнулись. Она нажала на кнопку своего двенадцатого этажа. Лифт тронулся вверх и вдруг поехал куда-то вбок, так, словно не было задней стены у шахты. Все быстрее и быстрее, с щемящей душу скоростью. И вдруг завис. Завис над пропастью. Сквозь щели дуло ветром сырого пространства. Она села на корточки на полу и, уткнувшись лицом в колени, поняла: бесполезно звать на помощь - никто не услышит. Никто не поможет. И будет она так висеть, быть может, целую вечность. И не дано измерить её, потому что минуты остановились. Остановились все часы во всем мире.
ГЛАВА 11
Все сон, - думала Алина, стирая постельное белье, изгаженное свекровью.
"Он опять гулял с ней по бульвару! Он опять с этой Жанной! Что ты молчишь?! Я бы это дело так не оставила..." - вновь зазвучал голос Натальи. "Все бесполезно. - Твердила про себя Алина, - Нет сил на сопротивление. Лучше закрыть на это глаза и ничего не знать. Бог с ним. Это его дело, его совести. Ведь и сама не святая.
Но только теперь!.. - взмывал внутренний голос - Когда она тихо, медленно исчезает из этой жизни, и он - единственный... Единственный!.. Теперь он получался действительно предателем. Хотя бы приходил не в два часа ночи. Хотя бы... Да хоть и в театр с ней сходил бы... Не предлагал бы, а взял и повел, хоть бы... Но так предавать!.. Развлекаться с любовницей, пока она!.. И к тому же по ночам устраивать эти ужасные перебранки!.. И совсем не думать при этом о том, что думает, что чувствует его жена!.. Конечно, ему проще уйти из этой ситуации, изъять себя - быть как будто не причем. Легче уйти от признания собственной слабости и не делать ничего", плакала про себя Алина.
- Но разве слабость это оправдание? - перебивал её женский монолог иной, мужественно-ровный внутренний голос, голос, словно принадлежащий тому, кто может идти против ветра во время песчаной бури в пустыне, голос того самого центрального внутреннего Я, что дремлет в каждом из нас, словно каменный сфинкс. - В каждом спит внутренняя сила, нет в ней понятия слабости, это лень творит подлость, выставляя изнанкою подлости слабость. Животная лень!
"Пройдет... Все пройдет... заранее готовит позиции..." - вспомнился Алине ответ Сергея на её подозрения, когда она звонила ему ещё из больницы.
"Вот тут-то Сережа не ошибся. Только не для того, чтобы вернуться, он оправдывался тем, что я больна! Он надеялся, что я скоро умру! Но... но я-то ещё жива! А выходит, что он меня уже похоронил... Он меня похоронил! До чего же пошла наша жизнь! И никакой тебе скрипки Страдивари!.." кружилось в её голове.
Она стала растерянной. Ей все время хотелось лечь и заснуть. Так, чтобы никогда не просыпаться. "И зачем мне эта жизнь. Что я цепляюсь за нее?" - думала Алина.
Ей ничего не хотелось делать, но постоянно бдящая свекровь не давала впасть в разрушительную лень. Ей никого не хотелось видеть. Но подруги постоянно забегали к ней на чашечку кофе, и не уходили, пока не выпивали с бадью. Ей ничего не хотелось слышать. Но они рассказывали и рассказывали.
Алина чувствовала себя космической сиротой, заброшенной на планету людей, подражающих высшим, божественным законам космоса, но так преломляющих их понимание в кривом зеркале своего сознания, что все, что бы ни делали они, превращалось в подвижную карикатуру.
"Я улыбаюсь, когда мое тайное лицо сведено гримасой отвращения", подумала она, возвращаясь из магазина домой. Нажала кнопку лифта. На третьем этаже лифт остановился. Двери медленно разъехались в разные стороны, и толпа людей в белых халатах рванула к лифту из огромного белого зала. В ужасе она нажала кнопку своего этажа, уже тянулись к ней бледные, проспиртованные руки, уже сияли улыбками их одержимые лица, ещё вот... Но кнопка лифта не срабатывает, она бьет по всем кнопкам, бьет хаотично, двери закрываются. Лифт медленно ползет вверх. Двери открываются. И она видит: то ли комнату, полную зеркал, то ли полость, полную осколков всех временных измерений, потому что полна она Кириллов, её мужей. Десятки Кириллов стоят прямо перед ней и говорят наперебой разными оттенками его голоса. "Давно не была ты в театре", "В бильярдную пойдем или в бассейн сначала?", "А не пора ли нам в музей?.." Одни чешут бороды, другие - романтичные мальчики с букетиками незабудок, ромашек... стоят, потупившись, а поодаль. Подмигивают лукаво - сутулые, почти горбатые старики. И все они - Кириллы. Ее мужья. И все зовут её, зовут... Но она знает, если сделает шаг и переступит порог своего лифта, пол обломится, и все и вся рухнет в пропасть. Она зовет: "Кирилл! Помоги мне, Кирилл, где ты? Я не вижу тебя среди тебя... Я ничего не понимаю в этих кнопках!.."
И лишь один мальчик делает шаг в её сторону, глаза его полны слез. "Мальчик, скажите, неужели все это нас ждет впереди? Но двери лифта закрываются. Она летит с дикой скоростью, но не вниз, не вверх горизонтально. Она садится на корточки и, чуть раскачиваясь, превращается в камень. В тяжелый валун, который молится сам в себе - прогоняя молитву по кругу, молится и все. Ни Богу, ни звездам, ни любви. И слышит, как гудят в ней слова, не слышные никому: "Уж если ты оставишь, то теперь... теперь, когда весь мир со мной в раздоре..."
Что это? - очнулась Алина, - Ах, это ж радио поет.
"...Когда весь мир со мной в раздоре...", - провопило в голове у Карагоза, когда он переступил порог вскрытой им квартире пенсионера коллекционера. Подстава была очевидна. Квартиру явно обчистили до него. "Клянусь мамой! - орал Карагоз, когда ему скрутили руки за спиной. Чему он клялся, он не знал. Он просто ненавидел - ненавидел всю свою жизнь.
ГЛАВА 12
Кирилл уже ненавидел свой дом. Он знал, что она знала это. Он ненавидел её как немого свидетеля своей ненависти, а значит слабости. Теперь не просто покорно ждал её смерти, он желал её. Желал одного прекратить всю эту - муторно непонятную жизнь. Уйти из её берегов, предметов, границ, расписанных его личной историей, исчезнуть. И когда он уходил из дома, каждый раз думал, что не вернется.
А дом теперь жил своей, неподвластной ни его разумению, ни власти, жизнью. На балконе, в ванной порхали простыни, женское нижнее белье в неимоверных количествах выползало отовсюду. Посудомоечная машина гудела, соревнуясь со стиральной и, вдруг, сквозь этот гул, прорезалось властное требование Любовь Леопольдовны, чтобы ей привезли внука. Сначала ему показалось, что она окончательно сошла с ума. Но вдруг вспомнил, что у неё действительно есть внук, сын его сестры. Сестра была на десять лет старше. Он смутно помнил её. Ему не было и восьми, когда она ушла из дома - и в доме стало тихо. Дом освободился от скандалов. Мать сначала бурно ненавидела её при воспоминаниях, затем скорбно вздыхало об "отрезанном ломте", а потом и вовсе жила так, словно дочери у неё никогда не существовало.
Когда он рассказал Алине о том, что все его воспоминание о сестре связаны с неприятными ощущениями вечной её вины в постоянной домашней ругани, портившей мир его детства, Алина усмехнулась, с былым сочувствием сильного человека:
- Это все ревность.
- При чем здесь ревность?! Я только и помню, как она огрызалась на мать. Что ей стоило не опаздывать к ужину, не трепаться подолгу по телефону, не прятать косметику, не высказывать своего мнения, ради мира в семье?! - ни капли, не сомневаясь в правоте своих обвинений, возмутился он.
- Это была просто ревность, к внезапно подросшей дочери. Она же тоже женщина. А что ты хочешь?.. Твой отец был ещё жив тогда, а отцы любят дочерей больше, чем сыновей. Твоя подросшая сестра не должна была отвлекать его внимание от тебя маленького, а значит и от твоей матери. Все её благополучие всегда зависело от мужа. Неужели ты не понимаешь. Дочь стала лишней на уровне её подсознания. Все это так просто. Но, к сожалению, все наши родители были совершенно безграмотны относительно элементарного фрейдизма, не могли отслеживать в себе и отделять животное начало от человеческого.
- Все человеческое нам не чуждо.
- Я имела в виду - высший разум.
- Утомила. - Отмахнулся Кирилл. "Мало знать - что от чего, - думал он - Знать бы ещё точно - как надо поступать иначе".
Но он не знал. Не знал как что надо, а что не надо. Однако сопротивляться ярому желанию матери увидеть перед смертью внука не мог. В виде примирения, Любви Леопольдовны с дочерью, - в доме Кирилла появился племянник.
Шустрый, десятилетний мальчик, оказавшись на два дня в чужом доме, совершенно не понимал - что ему делать, как себя вести, где встать, где сесть.
- Подойди ко мне, внучек! - торжественно потребовала Любовь Леопольдовна, едва проснулась. И было в этом требовании что-то от волка из "Красной Шапочки" - Дай я посмотрю на тебя. Учишься хорошо?
- Хорошо, - робко ответил Даня.
- Вот и мама твоя хорошо училась. Как ни спросишь ее: "Ты уроки сделала?" Сразу огрызалась: - "Ты в этом не разбираешься - не лезь!" Вот какая у тебя мама была. Тебя мама часто ругает?
- Нет, - удивленно ответил ей внук.
- А с мальчишками дерешься?
- Бывает, - вздохнул Даня.
- Вот ты какой. Весь в мамочку. Она тоже задиристая была, как попрошу её с моим сыном посидеть - не сидела. Вот и я - от того - с тобой не сидела.
- Она тебе родная сестра? То есть ей родная дочка? - шепотом спросила Алина у Кирилла. Они были допущены присутствовать при встрече бабушки и внука.
- Конечно родная.
- Невероятно, - покачала головой Алина.
- Да чего там невероятного. Копаешься все. В подсознаниях всяких. А мне некогда. Я пошел.
После кратковременного допроса бабушка отпустила внука.
Даня, спросив у Алины разрешение, нашел себе занятие - рассматривать старые журналы. Они разговорились. Оказалось, он знал все марки машин и все про гонки "Формула - один". Алина, испытывая чувство неловкости перед ребенком за то, что не знала его ранее, стремилась компенсировать чувство вины сердечной заботой и вниманием. Но ребенка задергала бабушка.
- Вы совсем про меня забыли, Аля! А фрукты?!
- Сейчас я принесу. Подождите секундочку!
- Нет. Пусть мальчик подаст.
"...Пусть мальчик подаст! Пусть мальчик..." - звучало целый день.
Не привыкший к такой роли, Даня совершенно измучился к шести часам вечера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64