- Ни слова, - угрюмо кивнул осужденный.
Сопровождавший их воспитатель в погонах похотливо покраснел, захихикал и отвернулся.
- Неужели ради этого и стоит... - она осеклась. На неё смотрел не вор уголовник - на неё смотрел маленький загнанный, замызганный, несчастный человечек. Быть может, он никогда не видел моря, хотя чуть что - все воры раньше гоняли в Сочи на три ночи. Там их и ловили... Но почему же море? спросила она Фому.
- Размер другой.
- Ну да, - кивнул несчастный пойманный воришка, - Масштабность.
- Да нет. Другой размер строки, - Фома смотрел на Алину и говорил лишь ей, не обращая внимания на удивленных воспитателя порока и носителя его, Сравни "Илиаду" и так... стишки. Размер иной - дыхание другое. Дыхание меняется - и внутреннее время измеряется иначе. Море, как понятие, исключает суетность. Море... Лишь ты и вечность...
"Лишь ты и вечность... - повторила она про себя, но почему-то не вспомнила Лазурного берега, вспомнила пустыню, и поплыли перед глазами Египетские, уже рассыпающиеся бывшие горы за горизонтом и мелкие осколки их под ногами, ...поступь бедуина, поступь верблюда... Взгляд бедуина полный внутреннего достоинства. Словно только он знает нечто, что тебе - хилому туристу не дано. А что он знает? Что такого?.."
И пошла по комнате, не видя комнаты, и пошла по длинному узкому коридору, не видя коридора, и смотрела в туманный заснеженный просвет в конце туннеля серой узости. И вышла на свежий воздух. Шел снег. Крупные хлопья. Оглянулась - кругом дощатые бараки, побеленные снегом, - где она? В древнерусском городище? Нет. В лабиринте. В лабиринте первичных построений...
- По зоне передвигаться в одиночестве нельзя, - догнал её Фома.
- Да брось ты. Что здесь может случиться? Все так глупо, что все ничтожно. Все. Все так... Лишь шевелится, а кажется - что живет.
- Конечно. Потому что не шевелиться нельзя - снегом заметет.
- Постойте здесь, - догнал их очередной Правдухин, - я сейчас приду.
- Заметет...
- Тебе не кажется, что мы для этих, как инопланетяне, - побрел за ней Фома.
- Что-то мне последнее время кажется, что я для всех как инопланетянка, или все для меня с другой планеты. - Она отвернулась и тихо добавила, - И ты.
Но он услышал. Услышал и промолчал.
Они машинально завернули за угол, впереди белело огромное пустое пространство плаца. Никого. Все находившиеся в зоне где-то работали.
Шел снег, шел и шел. И они шли. Ступали по нежному белому снегу.
Алина вынула руки из рукавов дубленки и накинув её словно бурку, поежилась, глядя на тощую кошку, пробирающуюся по низкому подоконнику к форточке. Алина освободила руку от перчатки и, собрав снежок из ледяного пуха под ногами, поднесла ко рту.
- Брось! Сейчас же брось! Простудишься! - стукнул её по ладошке Фома, так мать ему приказывала в детстве.
Она хотела сказать ему вполне серьезно, что ей так хочется, что уже взрослая и давно... как вдруг что-то тяжелое, пышущее потом, жаром, и какой-то химией - то ли соляркой, то ли скипидаром навалилась на нее.
Заскорузлая ладонь заткнула ей рот, капюшон упал на глаза. Кто-то мощный, огромный, властный и резкий, схватив её за поясницу и спеленав накинутой дубленкой, куда-то поволок.
Мир перевернулся. Мир играл с ней в темную. Сердце то билось часто, то замирало. Она брыкалась, пыталась кричать. Но бесполезно. "Как странно здесь же зона, здесь все просматривается с башен... Здесь..." но поняла, сдавшись неожиданности, - никто не видит, потому что идет снег... Снег завис объемной шторой, снег нес зло своей тишиной.
Удар ногою в дверь. Тяжелое дыхание в ухо, скрип половиц, и нестерпимый запах мелкой прогорклой рыбы и капустных щей... Ударилась коленкой о стену и не почувствовала боли.
Почувствовала, как её легко, словно пушинку, закинули на подоконник. Хотела дернуться, чтобы разбить стекло и вывалиться наружу. Но мощная рука держала её за талию. Алина тряхнула головой, и капюшон слетел. И почувствовала, как вспотевшая её голова обдувается холодным влажным ветром.
Теперь ей было видно, - обветренная кожа щеки одутловатого лица, какой-то жуткий тип у другого окна, с искаженным зверской улыбочкой, словно надтреснутым лицом. Он пытался выставить Фому в окно, но Фома сползал, как будто мертвый.
- Что вы с ним сделали?! Что?! - закричала она, вырываясь, и крик сорвался на сип. Получив удар по голове, пригнулась, и над ней, в распахнутую форточку, выставив какое-то приспособление, похожее на рупор, орал тот, что держал ее:
- ...они у нас в заложниках! Даем вам десять минут на ответ... деньги, машину... Иначе мы прикончим москалей!.. Давай, ори, - услышала она над ухом тихий хриплый бас. И в губы вдавился узкий конец раструба.
Она хотела крикнуть, но крик застрял в горле. Она смотрела на Фому. Ругаясь, тот, что занимался им, шлепал Фому по щекам. Фома очнулся, мутно оглянулся и, увидев Алину, прижатую к оконной раме заключенным, прищуром навел зрение на резкость. Он смотрел ей в глаза, она - ему... Наступила пауза - настоящий взаимный гипноз - время словно остановилось в них, - ни звука. И вдруг, все снова вокруг как очнулось. Словно желая показать насколько он бессилен помочь ей, а быть может, от сочувствия, от нежелания присутствовать в ситуации, Фома закатил глаза, и откинувшись головой назад, со всей силой ударился лбом об стену, после чего вновь потерял сознание, но приподнявшись было, грохнулся на пол.
- Он че?.. - растерянно склонился над Фомой громила, и грязно выругался матом. Такого он не ожидал. И запыхтел, приподнимая бессознательного заложника к окну, но он выскальзывал из рук его, и снова падал на пол.
И уголовник-террорист взвыл от отчаяния над рушащимся планом прикрыться было нечем. Тот, что прижимал Алину к своей груди, тихо матерясь, давал советы другу и вдруг поняв, что зря теряет время, дернул свою жертву: - Давай, ори!
- Мой папа зам министр МВД - глупо полупропищала-полупрохрипела она, И если что-нибудь со мной случиться...
Ей стало вдруг смешно. Да так бывает в самых непредвиденных катастрофичных ситуациях - вдруг человека, что оказался вдруг на грани смерти, спасает смех. Пусть нервный, идиотский, непонятный... Она почувствовала, что давится от смеха раздирающего её изнутри.
- Че-го? ... - он оглянулся на напарника, тот тщетно возился со своею жертвой и пот ручьями стекал по его лицу. Он, согнувшись в три погибели, скрывался под низким подоконником, пыхтя как боров. Снова посмотрел на Алину, та сияла, как будто ничего не понимающая идиотка.
- Че-го? - растерянно протянул бугай, - Вы че, бля, суки, обалдели?! Пьяна шоль? Я ж вас... прибью. Ори, сказал я, падла!
- Не умею я, - ответила она, преодолевая сдавленность горла. И холодные параллельные мысли, складываясь образами то так, то этак, словно мозаика представляли возможности выхода. Растерянно бандюга вдруг взвыл, как будто умоляя, - Ори!
Она почувствовала, как стучит его сердце, так стучит, что вся она сотрясается от его, именно его ритма, почувствовала, как нежно дрогнула его рука.
Желтый, плоский свет фонаря в северном послеполуденном зимнем свете неба еле просачивался сквозь окно.
Алина, опершись на него спиною, подпрыгнула, и вытянув ногу, стукнула каблуком по выключателю. Желтый свет тусклой лампочки показался прожектором, не оставляющим сомнений.
- Что?! - взревел её мучитель, и вырубив свет, ударил её кулаком в грудь. Спазм сковал её, и прерывисто задыхаясь, она выскользнула из его ручищ и рухнула на пол. Он размахнулся, чтобы ударить снова, но вдруг занесенная рука его застыла.
Что-то случилось с ним, что-то случилось, - мелькнула мысль в голове у Алины.
Да. Он не рассчитал. В зоне и мысль о женщине кажется крамольной, потому как ядом отравляет душу. В тут... Прикосновения, запах её духов, щекочущий меж дубленки, а движения..., гибкие, плавные даже в резкости, легкость её тела...
Он смотрел ей в глаза полные слез, поблескивающих в сумерках, на абрис нежных пухлых губ, они кривились от боли. Но не было в ней страха, не было гнева, не было унижения жертвы. Просто боль и странное, какое-то печальное, спокойствие, как будто нет между ними борьбы, ненависти, непонимания. Он приподнял её за подмышки и встряхнул. И снова замахнулся, целясь в подреберье. Она замотала головой, чуть постанывая, и уткнулась лицом в его левую руку.
И опустилась его правая рука. И забыл он, что хотел от нее, зачем бил. Гулко, орали голоса снаружи. И поднялся он и потащил снова к окну, топча грубой кирзой нежный мех слетевшей с неё дубленки. Выставил её в окно, прикрывшись ею, и приставил самодельное, долго точеное, дуло к её виску. А она, продолжая стонать от боли, откинулась затылком к его лбу.
- Ори же!
Она очнулась и тихо, сквозь боль выдавила: - Не могу.
- Так я ж тебя!.. - И грубые конструкции из мата, которого, обычно, не услышишь в зоне, обрушились на её сознание.
- Я не могу... Прости. У меня рак. И если ты меня убьешь, так будет лучше, - прошептала ему на ухо. Он вроде бы не понял по началу, что такое рак, руки его тряслись, губы её нежно щекотали мочку его уха, когда она шептала это страшное слово. Его всего трясло мелкой нервной дрожью. Он чувствовал, что теряет трезвость необходимую для точного свершения побега. Но она повторяла и повторяла, тихо, нежно - Убей меня, убей, я все равно умру от болей.
Было слышно, как снаружи к ним подбираются, как трутся о стены дома боками в ватниках, а может быть в шинелях... И закружилась голова от жалости к себе от отчаяния, оттого что оставшиеся пять лет ему теперь сидеть не пересидеть. А тут ещё она, какой-то нежный расслабляющий комочек: "Я все равно умру, мне говорят осталось месяц, два..."
- Господи Иисусе!.. Солнышко мое, - вдруг вырвалось из глубины его, давно забытого им, сердца, он прижал её затылок к своим губам и замер. За семь последних лет он никогда не прикасался к женщине, он думал, что равнодушен к этим особям навечно. И тупость, полное мозговое оцепенение накатило на него. Он терял время. Преступно терял мгновения.
Мегафоны вдруг загорланили все разом, слова неслись со всех сторон.
- Сдавайтесь, вы окружены! Выходите!..
Он приподнялся над её лицом, продолжая нежно левой рукой прижимать её голову к своей груди, а правой жестко держал дуло у её виска.
- ... машину, деньги! Один труп уже готов, если через десять минут... мы прикончим ее... - хрипел из-под подоконника его дружбан.
- Ты убьешь меня, правда?..
- Заткнись. Не знаю, - ему тяжело было дышать, воздуха, воздуха ему не хватало. Ори! Ладно, молчи уж... Иван! Да что ж ты!.. - и снова героя террориста затрясло.
Иван наконец-таки отколупнул от пола Фому и выставил в окно.
Фома чуть приоткрыл глаза, и звучно стукнулся о раму лбом. И снова закачалась его голова, как голова тряпичной куклы. И струйка крови потекла по лбу.
Иван недоуменно застыл над жертвой.
Тут меткий выстрел просвистел сквозь стекло и макушка Ивана, мелькавшая для снайпера снаружи над болтающейся головой заложника, покрылась темным пятном. И он осел. Фома рухнул на него.
Из окна, из двери, из-за всех щелей гудели голоса: "Сдавайся! Выходи! Сдавайся!"
- Пошли, - поволок её на выход, крепко держа дуло у её виска, оставшийся в живых, - Ну суки! Ну попробуйте, возьмите!.. Он крепко сжал её за талию левой рукой. И снова сердце его билось так, что ей казалось, что это её сердце. Все смешалось в её, его ли сознании: и его хрип, и её тихий голос, и волосы, прилипшие к его щеке... И ощущение последнего момента, настолько последнего, что воля отказывала в движении тел, - объяло их обоих. А кровь Ивана темной, медленной змейкой подползала к его кирзовым сапогам, к её - замшевым... Они смотрели только на нее.
- А как тебя зовут? - глухо спросила она.
Он на мгновение застыл, словно не в силах понять, как, как его на самом деле зовут, и вообще что-либо, а в дверь уже ломились.
Он заорал невнятно - нечленораздельно.
В это время Фома, очнувшись, по кошачье невероятно пластичным прыжком с животным криком, рванул и оказался на его плече, и сбил направленное на её висок дуло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64