И не было волков. И только тишина обступала со всех сторон. Тишина полного безветрия. Ледяное молчание смерти.
И казалось, безветренная атмосфера проникла бессловесностью в её душу. Машинально встала, вышла на таежную трассу и пошла по направлению к тому городу, где была гостиница, где была постелена плоская, но чистая, пока что её постель.
Она не думала, сколько она прошла, сколько ещё идти... Она просто шла и шла.
Шла. Месила серый снег колеи. Ей даже стало жарко, и легкая дубленка тяжелела с каждым шагом. Час, два, три... И мыслей не было. Усталость поглощала их. И пьянела душа от легкости после оков боли, от морозного воздуха.
Вдруг небольшой обветренный холм с огромными, обесснежившими от ветра, серыми валунами между редкими соснами привлек её внимание. Что-то скользнуло в памяти о древних викингах, ритуалах язычников, о кельтах и друидах. Она свернула с трассы и, утопая в снегу по пояс, поползла на холм.
Вдалеке, занималось органной музыкой небо. Северное сияние. Она поняла это сразу, хотя никогда не видела, даже не представляла - каким оно должно быть. И душа завибрировала, словно тонкий стальной лист в унисон, и дух невидимым огненным столпом загудел в ней. Самой себя больше, стопами упираясь в земную магму, макушкой растворялась в небесной вышине, почудилась она себе.
И пело все мощную гигантскую песню огня и мрака. И медленно стянулась все в единую точку... Она сконцентрировалась в теле, в маленьком, стойком женском теле, и взошла на холм по обветренному твердому насту, и коснулась каждого камня ладонью, и упала на колени в ледяной тишине.
И странен был человек с его болью, мыслями, перипетиями судьбы в тотальной мудрости снегов.
И мелок был человек... и не склонялось небо над ним, но давало возможность возвыситься. Подняться над собой. Слиться с ним.
Вознестись над безмерным пространством земли и времен.
ГЛАВА 13
Карагоз вторые сутки пытался нащупать выход из тайги на трассу. Он забрался на холм и огляделся. За спиной непутевый Петро утопал в снегу.
Сколько ж можно месить эту снежную муку? За двое суток, дай бог, чтоб продвинулись километров на двадцать. А ещё эти плутания по наитию, когда бредешь, ни на что не надеясь, лишь держа направление к трассе, на север. Да, глупо было бежать зимой, глупо бежать вообще, все одно... поймают. Стоит только выйти к людям. Эти мелкие поселки, сквозь которые не проскользнет ни один чужак, зияли капканами в его сознании. Но если выйти ночью... и зачем не выдержал... зачем долбанул этого парня прикладом его же автомата?.. Чего он сказал такого, чего он сказал?.. Неужели, не понимал, что не будет он работать. Что потому, как закон такой, нельзя ему падать до мужика. Ан нет, погнали на вырубки, мол, инспекция с журналистами из Москвы может нагрянуть... Видел он в гробу эту инспекцию!..
Нет. Эти сутки Карагоз уже не ругал себя. Если бы не долгий тяжелый труд ступать по снегу, если бы он знал, что имеет право расслабиться, он бы впал в умопомрачительную истерику. Именно истерику, "клянусь мамой, сколько же можно бороться за эту жизнь!.." Но железная необходимость не позволяла иного поведения.
Все его мысли были направлены теперь на то, чтобы выйти... выйти и уйти, ускользнуть от погони, погони которой в принципе нету, потому как не пойдут они за ними по следу по тайге. Не было ещё такого. Они просто предупредили уже всех жителей по местному радио о побеге и теперь гоняют чаи, поджидаючи их тепленькими из тайги. Знают, что никуда не денутся.
Хорошо бы было выйти на зимовье. Перекантоваться там до весны, запасов охотничьих бы хватило. Да так и не вышли. Может, оно и хорошо, что этот увязался - дурак. Знает же - сколько дают за побег. На что надеялся? Все одно - поймают. Ладно, он, Карагоз, пошел по ситуации - не мог иначе, долбанул со спины, забрал автомат... но Петро... просто сиганул за ним. А зачем? Временами Карагоз чувствовал, что видеть не может этого шныряя. И все же одумывался - может быть, оно и к лучшему, что не один. С Петро легче, пока в тайге. Он следил у костра, чтобы не дымил особо, когда он, Карагоз спал. Все же это он, а не Карагоз подстрелил зайца короткой очередью. Но потом... все одно - в паре по поселкам не проскользнуть... впрочем... всем сейчас все по фигу... а жрать чего?.. Охотой?.. Нет. Автомат придется бросить. Сколько до Архангельска?..
- Обстановка благоприятствует. - Догнал его Петро, глядя с холма на трассу. - Може, лесовоз возьмем?
- Хватит с нас, - буркнул Карагоз. - Выселки недалеко. Нутром чувствую.
- Силов нету, - вздохнул Петро.
- Нечего было вязаться. К завтрему будем. - И посмотрел сумеречное небо. На горизонте - чуть светлое, словно прозрачно-белое маячило, вынырнув не надолго, солнце.
- Пока ещё ночи полярные держатся, - обстановка благоприятствует. На волков бы не нарваться, слышь, как воют.
- К полночи в поселок войдем, ежели по трассе... Передохнуть бы пока.
Они огляделись и застыли удивленно уставясь в одну точку - в метрах двадцати от них на пригорке, среди валунов под огромной сосной, сидел гном.
Будь это волки, вертухаи, облава... ничто не удивило бы их усталое сознание. Но в тайге!.. За сотни километров от цивилизации!.. В конце двадцатого века!.. Когда они - в запрелых черных ватниках, в кирзе... когда не до шуток!.. Когда, черт побери, не дети!.. И наркотой не обдолбались!.. И вдруг - настоящий гном?.. Гном в малиновой шубке с оторочкой...
Петро потряс головой и зажмурился. Открыл глаза:
- Не-е - это не глюки.
Оглянулся на Карагоза. Карагоз стоял, как вкопанный, и смотрел, не мигая обветренными морщинистыми веками. Гном - маленький, словно пенек с накинутым на глаза капюшоном медленно раскачивался, молясь валуну.
Петро не знал, как прокомментировать это событие. Он сделал шаг назад и, оступившись, так и застыл в позе приклонившись на одно колено. И вонь собственного прогоркшего пота, тошнотворно шибанула ему в нос, но это была реальность, настоящая плотская реальность... А впереди... Петро покосился на подельника.
Карагоз хмыкнул и медленно, скрывая невротическую дрожь, стянул автомат с плеча:
- Эй! Ты кто?! Руки вверх! Клянусь мамой, мамою клянусь! - и выдал тираду мата с предупреждением о том, что если дернется - застрелит.
Вдруг гном вырос. Казалось - Санта-Клаус поднялся с колен. Но это там у них... на далеком, инфантильном Западе! В России не бывает Санта-Клаусов!.. В России может быть все что угодно, но только не это... Нет! Это бред! Ведь здесь не детский утренник - тайга! И сотни километров вокруг покрыты мраком, одиночеством, суровой правдой! И день, обглоданный куриной слепотой... и черно-белая наводка зрения на резкость... Все бесконечно в плоскости, но сиро-скудно по состоянию сердец, так рвущихся отсюда. Петро пригляделся, по-идиотски тряхнув головой, поскольку невозможно, вот так - в злой серьезности!..
- Баба! - выдавил он из себя, и больше не нашлось ни слов, ни объяснений.
Она посмотрела на них и, отступив несколько шагов назад, к сосне, скинула дубленку, и дубленка, мягко струясь, опустилась к ногам. Оставшись во всем облегающем, черном заложила руки за голову. И ничего не отразилось на её красивом и печальном лице, ни страха, ни удивления, ни мольбы о пощаде...
- Вот это да! - Сердце Карагоза учащенно забилось. Он вдохнул морозный воздух полными легкими, взял себя в руки, сплюнул в сторону, и прицелился.
Она не шелохнулась. Словно и не живая, словно не настоящая вовсе.
Ужас и восхищение невероятным отяжелили приливом крови голову. Карагоз, забыв о том, как далеко разносится звук в тайге, открыл очередь. По стволу вековечной сосны было видно, как точно он обрисовывает её силуэт.
Петро вырвался из собственного оцепенения при первых звуках выстрелов и рванулся вперед, чтобы повиснуть на локте Карагоза, не отрывая глаз от этого... в черном... Детские сказки, фильмы, сумбурные разговоры на нарах о пришельцах - все смешалось в его голове... и он застыл на пол полете.
Карагоз не выдержал, вдруг пальцы на спуске свело, колени дрогнули. Отбросил автомат в сторону. Стряхнул Петро, постфактум повисшего на руке, и рванул по плотному насту к ней. Наст лопнул через пару шагов и он, провалившись по колено, застыл, - Беги! - прохрипел он, глядя в её бледное, но настоящее, живое лицо, - Клянусь мамой, беги!
Она смотрела на него, не моргая.
Беги! - заорал он, словно испугался самого себя, голос его сорвался и он прохрипел из последних сил - Клянусь мамой! давай! Давай! Драпай!
Но она стояла, как и прежде - не шелохнувшись.
И чувствовала себя гигантом, ступнями плотно опирающегося о твердь земную, головой - высоко утопающего в небе. И казалось, что видит, как бог все - абсолютно все, всю землю, от её снегов, до её Конских пальм, и в то же время каждую иголочку на лапах елей, каждую снежинку искрящую на хрупком насте... каждую песчинку на Лазурном берегу. Абсолютно все. И великое понимание успокоило и душу, и боль, и страх её - беспредельным молчанием изнутри.
Выбравшись из снежной ямы, обратно на плотный наст, не оборачиваясь, Карагоз пошел-побежал к трассе. Петро, оглядываясь, полный и ужаса, и блаженного непонимания, поспешил за ним.
Какой-то бред... Бред невозможных сочленений несочленимого, как ловко он проникает, заполняет, затмевает... И словно глядя на себя с высокой высоты, шла, в любой момент готовая к смерти, женщина, пробиралась промеж хвойной щетины ледяной заснеженной пустыни, а сердце ныло эхом эоловой арфы небесного сияния, и пульсировали виски неровной автоматной очередью. И черный пот лиц, мат, хрип... скрип плотных шагов... колея... Далекий волчий вой...
ОСТАЛОСЬ СТО СЕМЬДЕСЯТ ШЕСТЬ ДНЕЙ.
Вот и автобус пыхтящий, ползущий назад, возвращающийся, словно из неоткуда, заставляющий сосредоточиться, сконцентрироваться на реальности времени, места и их атрибутов.
ГЛАВА 14.
Она вернулась ночью, постучалась в номер Фоме и, застыв на пороге, с трудом разжимая заледеневшие с мороза губы, как-то медленно произнесла: - У меня, кажется, едет крыша...
Фома окинул её насмешливым взглядом. Встал с постели, широким жестом предложил ей войти. Она медленно, словно не решаясь, переступила порог. Он снял с неё дубленку, встряхнул в коридоре от льдинок и повесил, перекинув через спинку стула.
- А знаешь, откуда это пошло? С Сахалина. Там после землетрясения с домов крыши съезжают. Идешь по поселку, а они все на бок, сикось-накось, наперекосяк. И чувство такое, что дома сума сошли. Маленькие домики... И поселок, если смотреть с сопки, как игрушечный, только неправильный такой, домики, словно ребенок кубики раскидал. Вот так-то. Ничего-то вы не знаете, мадам.
Она молча, не отрывая от него взгляда, села на стул.
"Она слушает меня во все глаза" - улыбнулся про себя Фома и, не желая прерывать этот добрый гипноз, продолжил стихами:
- "...Я помню, как с дальнего моря
Матроса примчал грузовик,
Как в бане повесился с горя
Какой-то пропащий мужик.
Как звонко, терзая гармошку,
Гуляли под топот и свист,
Какую чудесную брошку
На кепке носил гармонист..." - вот такой идиотический рай прямо как по Рубцову.
Алина вдруг молча встала и пошла в его туалетную комнатку: В облупленных стенах бледно-бежевого пространства, вмещающего в себя унитаз и умывальник с капающей ржавой водой из крана, зиял квадрат. Мистический квадрат подернутого желтоватой дымкой старого зеркала. В этом зеркале видишь себя так, словно сам себе снишься. Она вгляделась в себя и отшатнулась. Некая странная, совиная сущность смотрела на нее, а сквозь это прозрачное отражение виднелся маленький городок с медового цвета морем. Алина тряхнула головой и застыла, вглядываясь как в чужое, но вроде бы собственное лицо. "Вот так я буду выглядеть после смерти, если явлюсь на землю приведением".
А Фома тем временем продолжал, закуривая сигарету, чуть-чуть повысив голос, чтобы слышала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
И казалось, безветренная атмосфера проникла бессловесностью в её душу. Машинально встала, вышла на таежную трассу и пошла по направлению к тому городу, где была гостиница, где была постелена плоская, но чистая, пока что её постель.
Она не думала, сколько она прошла, сколько ещё идти... Она просто шла и шла.
Шла. Месила серый снег колеи. Ей даже стало жарко, и легкая дубленка тяжелела с каждым шагом. Час, два, три... И мыслей не было. Усталость поглощала их. И пьянела душа от легкости после оков боли, от морозного воздуха.
Вдруг небольшой обветренный холм с огромными, обесснежившими от ветра, серыми валунами между редкими соснами привлек её внимание. Что-то скользнуло в памяти о древних викингах, ритуалах язычников, о кельтах и друидах. Она свернула с трассы и, утопая в снегу по пояс, поползла на холм.
Вдалеке, занималось органной музыкой небо. Северное сияние. Она поняла это сразу, хотя никогда не видела, даже не представляла - каким оно должно быть. И душа завибрировала, словно тонкий стальной лист в унисон, и дух невидимым огненным столпом загудел в ней. Самой себя больше, стопами упираясь в земную магму, макушкой растворялась в небесной вышине, почудилась она себе.
И пело все мощную гигантскую песню огня и мрака. И медленно стянулась все в единую точку... Она сконцентрировалась в теле, в маленьком, стойком женском теле, и взошла на холм по обветренному твердому насту, и коснулась каждого камня ладонью, и упала на колени в ледяной тишине.
И странен был человек с его болью, мыслями, перипетиями судьбы в тотальной мудрости снегов.
И мелок был человек... и не склонялось небо над ним, но давало возможность возвыситься. Подняться над собой. Слиться с ним.
Вознестись над безмерным пространством земли и времен.
ГЛАВА 13
Карагоз вторые сутки пытался нащупать выход из тайги на трассу. Он забрался на холм и огляделся. За спиной непутевый Петро утопал в снегу.
Сколько ж можно месить эту снежную муку? За двое суток, дай бог, чтоб продвинулись километров на двадцать. А ещё эти плутания по наитию, когда бредешь, ни на что не надеясь, лишь держа направление к трассе, на север. Да, глупо было бежать зимой, глупо бежать вообще, все одно... поймают. Стоит только выйти к людям. Эти мелкие поселки, сквозь которые не проскользнет ни один чужак, зияли капканами в его сознании. Но если выйти ночью... и зачем не выдержал... зачем долбанул этого парня прикладом его же автомата?.. Чего он сказал такого, чего он сказал?.. Неужели, не понимал, что не будет он работать. Что потому, как закон такой, нельзя ему падать до мужика. Ан нет, погнали на вырубки, мол, инспекция с журналистами из Москвы может нагрянуть... Видел он в гробу эту инспекцию!..
Нет. Эти сутки Карагоз уже не ругал себя. Если бы не долгий тяжелый труд ступать по снегу, если бы он знал, что имеет право расслабиться, он бы впал в умопомрачительную истерику. Именно истерику, "клянусь мамой, сколько же можно бороться за эту жизнь!.." Но железная необходимость не позволяла иного поведения.
Все его мысли были направлены теперь на то, чтобы выйти... выйти и уйти, ускользнуть от погони, погони которой в принципе нету, потому как не пойдут они за ними по следу по тайге. Не было ещё такого. Они просто предупредили уже всех жителей по местному радио о побеге и теперь гоняют чаи, поджидаючи их тепленькими из тайги. Знают, что никуда не денутся.
Хорошо бы было выйти на зимовье. Перекантоваться там до весны, запасов охотничьих бы хватило. Да так и не вышли. Может, оно и хорошо, что этот увязался - дурак. Знает же - сколько дают за побег. На что надеялся? Все одно - поймают. Ладно, он, Карагоз, пошел по ситуации - не мог иначе, долбанул со спины, забрал автомат... но Петро... просто сиганул за ним. А зачем? Временами Карагоз чувствовал, что видеть не может этого шныряя. И все же одумывался - может быть, оно и к лучшему, что не один. С Петро легче, пока в тайге. Он следил у костра, чтобы не дымил особо, когда он, Карагоз спал. Все же это он, а не Карагоз подстрелил зайца короткой очередью. Но потом... все одно - в паре по поселкам не проскользнуть... впрочем... всем сейчас все по фигу... а жрать чего?.. Охотой?.. Нет. Автомат придется бросить. Сколько до Архангельска?..
- Обстановка благоприятствует. - Догнал его Петро, глядя с холма на трассу. - Може, лесовоз возьмем?
- Хватит с нас, - буркнул Карагоз. - Выселки недалеко. Нутром чувствую.
- Силов нету, - вздохнул Петро.
- Нечего было вязаться. К завтрему будем. - И посмотрел сумеречное небо. На горизонте - чуть светлое, словно прозрачно-белое маячило, вынырнув не надолго, солнце.
- Пока ещё ночи полярные держатся, - обстановка благоприятствует. На волков бы не нарваться, слышь, как воют.
- К полночи в поселок войдем, ежели по трассе... Передохнуть бы пока.
Они огляделись и застыли удивленно уставясь в одну точку - в метрах двадцати от них на пригорке, среди валунов под огромной сосной, сидел гном.
Будь это волки, вертухаи, облава... ничто не удивило бы их усталое сознание. Но в тайге!.. За сотни километров от цивилизации!.. В конце двадцатого века!.. Когда они - в запрелых черных ватниках, в кирзе... когда не до шуток!.. Когда, черт побери, не дети!.. И наркотой не обдолбались!.. И вдруг - настоящий гном?.. Гном в малиновой шубке с оторочкой...
Петро потряс головой и зажмурился. Открыл глаза:
- Не-е - это не глюки.
Оглянулся на Карагоза. Карагоз стоял, как вкопанный, и смотрел, не мигая обветренными морщинистыми веками. Гном - маленький, словно пенек с накинутым на глаза капюшоном медленно раскачивался, молясь валуну.
Петро не знал, как прокомментировать это событие. Он сделал шаг назад и, оступившись, так и застыл в позе приклонившись на одно колено. И вонь собственного прогоркшего пота, тошнотворно шибанула ему в нос, но это была реальность, настоящая плотская реальность... А впереди... Петро покосился на подельника.
Карагоз хмыкнул и медленно, скрывая невротическую дрожь, стянул автомат с плеча:
- Эй! Ты кто?! Руки вверх! Клянусь мамой, мамою клянусь! - и выдал тираду мата с предупреждением о том, что если дернется - застрелит.
Вдруг гном вырос. Казалось - Санта-Клаус поднялся с колен. Но это там у них... на далеком, инфантильном Западе! В России не бывает Санта-Клаусов!.. В России может быть все что угодно, но только не это... Нет! Это бред! Ведь здесь не детский утренник - тайга! И сотни километров вокруг покрыты мраком, одиночеством, суровой правдой! И день, обглоданный куриной слепотой... и черно-белая наводка зрения на резкость... Все бесконечно в плоскости, но сиро-скудно по состоянию сердец, так рвущихся отсюда. Петро пригляделся, по-идиотски тряхнув головой, поскольку невозможно, вот так - в злой серьезности!..
- Баба! - выдавил он из себя, и больше не нашлось ни слов, ни объяснений.
Она посмотрела на них и, отступив несколько шагов назад, к сосне, скинула дубленку, и дубленка, мягко струясь, опустилась к ногам. Оставшись во всем облегающем, черном заложила руки за голову. И ничего не отразилось на её красивом и печальном лице, ни страха, ни удивления, ни мольбы о пощаде...
- Вот это да! - Сердце Карагоза учащенно забилось. Он вдохнул морозный воздух полными легкими, взял себя в руки, сплюнул в сторону, и прицелился.
Она не шелохнулась. Словно и не живая, словно не настоящая вовсе.
Ужас и восхищение невероятным отяжелили приливом крови голову. Карагоз, забыв о том, как далеко разносится звук в тайге, открыл очередь. По стволу вековечной сосны было видно, как точно он обрисовывает её силуэт.
Петро вырвался из собственного оцепенения при первых звуках выстрелов и рванулся вперед, чтобы повиснуть на локте Карагоза, не отрывая глаз от этого... в черном... Детские сказки, фильмы, сумбурные разговоры на нарах о пришельцах - все смешалось в его голове... и он застыл на пол полете.
Карагоз не выдержал, вдруг пальцы на спуске свело, колени дрогнули. Отбросил автомат в сторону. Стряхнул Петро, постфактум повисшего на руке, и рванул по плотному насту к ней. Наст лопнул через пару шагов и он, провалившись по колено, застыл, - Беги! - прохрипел он, глядя в её бледное, но настоящее, живое лицо, - Клянусь мамой, беги!
Она смотрела на него, не моргая.
Беги! - заорал он, словно испугался самого себя, голос его сорвался и он прохрипел из последних сил - Клянусь мамой! давай! Давай! Драпай!
Но она стояла, как и прежде - не шелохнувшись.
И чувствовала себя гигантом, ступнями плотно опирающегося о твердь земную, головой - высоко утопающего в небе. И казалось, что видит, как бог все - абсолютно все, всю землю, от её снегов, до её Конских пальм, и в то же время каждую иголочку на лапах елей, каждую снежинку искрящую на хрупком насте... каждую песчинку на Лазурном берегу. Абсолютно все. И великое понимание успокоило и душу, и боль, и страх её - беспредельным молчанием изнутри.
Выбравшись из снежной ямы, обратно на плотный наст, не оборачиваясь, Карагоз пошел-побежал к трассе. Петро, оглядываясь, полный и ужаса, и блаженного непонимания, поспешил за ним.
Какой-то бред... Бред невозможных сочленений несочленимого, как ловко он проникает, заполняет, затмевает... И словно глядя на себя с высокой высоты, шла, в любой момент готовая к смерти, женщина, пробиралась промеж хвойной щетины ледяной заснеженной пустыни, а сердце ныло эхом эоловой арфы небесного сияния, и пульсировали виски неровной автоматной очередью. И черный пот лиц, мат, хрип... скрип плотных шагов... колея... Далекий волчий вой...
ОСТАЛОСЬ СТО СЕМЬДЕСЯТ ШЕСТЬ ДНЕЙ.
Вот и автобус пыхтящий, ползущий назад, возвращающийся, словно из неоткуда, заставляющий сосредоточиться, сконцентрироваться на реальности времени, места и их атрибутов.
ГЛАВА 14.
Она вернулась ночью, постучалась в номер Фоме и, застыв на пороге, с трудом разжимая заледеневшие с мороза губы, как-то медленно произнесла: - У меня, кажется, едет крыша...
Фома окинул её насмешливым взглядом. Встал с постели, широким жестом предложил ей войти. Она медленно, словно не решаясь, переступила порог. Он снял с неё дубленку, встряхнул в коридоре от льдинок и повесил, перекинув через спинку стула.
- А знаешь, откуда это пошло? С Сахалина. Там после землетрясения с домов крыши съезжают. Идешь по поселку, а они все на бок, сикось-накось, наперекосяк. И чувство такое, что дома сума сошли. Маленькие домики... И поселок, если смотреть с сопки, как игрушечный, только неправильный такой, домики, словно ребенок кубики раскидал. Вот так-то. Ничего-то вы не знаете, мадам.
Она молча, не отрывая от него взгляда, села на стул.
"Она слушает меня во все глаза" - улыбнулся про себя Фома и, не желая прерывать этот добрый гипноз, продолжил стихами:
- "...Я помню, как с дальнего моря
Матроса примчал грузовик,
Как в бане повесился с горя
Какой-то пропащий мужик.
Как звонко, терзая гармошку,
Гуляли под топот и свист,
Какую чудесную брошку
На кепке носил гармонист..." - вот такой идиотический рай прямо как по Рубцову.
Алина вдруг молча встала и пошла в его туалетную комнатку: В облупленных стенах бледно-бежевого пространства, вмещающего в себя унитаз и умывальник с капающей ржавой водой из крана, зиял квадрат. Мистический квадрат подернутого желтоватой дымкой старого зеркала. В этом зеркале видишь себя так, словно сам себе снишься. Она вгляделась в себя и отшатнулась. Некая странная, совиная сущность смотрела на нее, а сквозь это прозрачное отражение виднелся маленький городок с медового цвета морем. Алина тряхнула головой и застыла, вглядываясь как в чужое, но вроде бы собственное лицо. "Вот так я буду выглядеть после смерти, если явлюсь на землю приведением".
А Фома тем временем продолжал, закуривая сигарету, чуть-чуть повысив голос, чтобы слышала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64