С.Д.Р.П., прося прочесть и передать для прочтения товарищам. Затем неизвестный предложил Попову зайти выпить пива. Попов изъявил согласие, но сказал, что ему необходимо раньше зайти к командиру роты и передать артельные книги, которые он нес; неизвестный обещал его подождать. Попов, зайдя к командиру роты, доложил о случившемся и по приказанию последнего задержал давшего ему прокламацию, который по доставлении в 9 участок оказался Войцехом Серочинским, 25 лет, по профессии столяр, причем указал свой адрес дом №58 по Мокотовской улице, по справке же оказалось, что проживает он в доме №58 по Пенкной. По обыску на квартире у Серочинского обнаружено несколько прокламаций польской социал-демократической партии, возглавляемой в Варшаве Ф. Дзержинским. Докладывая об изложенном Вашему Превосходительству, имею честь присовокупить, что Серочинский заключен под стражу при Полицейском Аресте и вся переписка по сему делу препровождена Начальнику Варшавского Губернского Жандармского Управления. Подполковник Глазов. Резолюция начальника особого отдела Департамента полиции: «Провести самое тщательное расследование. Хорошо, что русский заподозрил поляка, а что, если бы к Попову подошел какой-нибудь Иванов!!» Резолюция директора Департамента полиции Лопухина: «Кто пишет прокламации для солдат! Есть ли у поляков связи с РСДРП, и если — да, каковы каналы? » Товарищ министра внутренних дел Трепов: «Армия всегда была, есть и будет опорой Трона. Попову объявить благодарность, выдав пять рублей серебром».
Директор департамента, прочитав резолюцию Трепова, пожал плечами, хотел было вызвать секретаря, бросить листочки в папку — пусть заложат в пыль архива, но что-то удержало Лопухина Удивившись внезапно вспыхнувшему в нем раздражению, Лопухин не сразу понял, что же было в подоплеке этого в чем-то даже брезгливого чувства. Потом устало сказал себе: «Горько подчиняться фанфарону. Если б хоть к советам прислушивался, а то ведь закусил удила, в свое призвание верит, а сам
— бездарь».
Закурил, вытянул ноги под столом, почувствовал холод. «Где-то дует, — подумал Лопухин, — видно, дверь в приемную отворили, а там с лестницы даже в июле могилой тянет… Однако же фанфарон — не фанфарон, а в пирамиде занимает то место, которое должно гарантировать правопорядок империи. Кто бы ни был, пусть даже щедринский глуповец, все равно коли забрался в эдакое-то кресло — будет сидеть, а остальные
— ему кланяться, причем чем дальше от него находятся — тем истовее станут кланяться: издали дурь не видна, одни эполеты. Первым склоню голову я; коли в полиции не поддерживать, коли у нас не соблюдать видимость уважительности к тому, кто выше, — все полетит к чертям собачьим».
Лопухин пригласил начальника особого отдела и лениво протянул ему рапорт из Варшавы:
— Ознакомьтесь, пожалуйста, с мнением господина Трепова. И озаботьтесь тем, чтобы в Крае провели тщательное расследование.
Начальник особого отдела чуть кашлянул:
— Ваше Превосходительство, но Его Высокопревосходительство выразился в том смысле, что армия…
— Вы кому подчиняетесь? Ему или мне? — Лопухин не сдержал раздражения: нервов не напасешься — все же полицейская публика совершенно особого рода, живет своим миром, интеллигентности ни на грош, кроме как «тащить и не пущать», мало что могут, в каждую идею приходится носом, носом, носом как котят, право слово. Те-то хоть не кусаются, а эти норовят через свою агентуру донос сочинить, да прямо — во Дворец, не ниже, там чтут изящную словесность жандармского ведомства…
Начальник особого отдела изобразил озабоченность в лице:
— Ага… Позвольте сразу и начать?
«Лобик-то, лобик, как у портовой девки, махонький, и морщинки такие же беспомощные. Не направляй их — все погубят, ничто их не спасет, они даже силой распорядиться не могут, коли без плетки, коли страх потерян».
— Начинайте, время нет раздумывать. Когда все выясните — доложите. И помните слова Трепова: «Армия — опора трона». Армию в объятия революционерам не дадим. Ясно?
«Эк он меня приложил, — подумал начальник особого отдела, уходя из кабинета, — затылком об ковер — интеллигентно. Но — страх свой в этом проявил господин директор. Пыжится, пыжится, а все равно подстраховался, на себя Трепова примерил. Дураком меня считает — известное дело. Что он без нас сделает? Крестьянин мудрее интеллигента, он, постарев, сына вперед пускает, его слушает, себя дураком называет, а старик интеллигент, даже если ум теряет, если в маразме, все равно седого сына поучает, — амбициозность. Смех и грех, право слово… »
На Лопухина начальник особого отдела обиды, тем не менее, не держал. Точно так же, как директор департамента, он ясно понимал, что следует сохранять почтительную уважительность к тому, кто выше, ибо без этого все повалится, а уж из-под обломков не выкарабкаться — раздавит.
Так и жили — каждый своим, ненавидя свою от верха зависимость; считали, что иначе нельзя. «ДЕЛОВАЯ СРОЧНАЯ ВАРШАВСКОЕ ОТДЕЛЕНИЕ ГЛАЗОВУ НЕМЕДЛЕННО НАЧИНАЙТЕ ТЩАТЕЛЬНЕЙШЕЕ РАЗБИРАТЕЛЬСТВО ДЕЛА ПОПОВА
— СЕРОЧИНСКОГО ПОСЛЕДУЮЩИМ ЛИЧНЫМ ДОКЛАДОМ ДИРЕКТОРУ ДЕПАРТАМЕНТА ПОЛКОВНИК ЗУДИН». Резолюция Глазова: «Ротмистру Сушкову. К исполнению».
Тем же вечером на конспиративной квартире Глазов принял агента «Прыщика» — света не зажигал, агента берег, как зеницу ока.
— В армии ведет работу Дзержинский, — сказал «Прыщик». — Если можете передать это дело другому — передайте: Дзержинский набрал необыкновенную силу, в нынешней ситуации с ним не сладить, шишку только наколотишь.
Этому агенту Глазов позволял говорить все — «Прыщик» того заслуживал. «Ротмистру СУШКОВУ. Сотрудника „ПЕТРОВА“ РАПОРТ: В ППС ОЗАБОЧЕНЫ ПЕРЕЕЗДОМ ИЗ КРАКОВА В КОРОЛЕВСТВО ПОЛЬСКОЕ НА „ПОСТОЯННУЮ РАБОТУ“ ЮЗЕФА ДОМАНСКОГО („ЭДМУНД“), КОТОРЫЙ НА ЭТОТ РАЗ НЕ ОГРАНИЧИВАЕТСЯ ПРОВЕДЕНИЕМ НЕЛЕГАЛЬНЫХ КОНФЕРЕНЦИЙ И РАСПРОСТРАНЕНИЕМ ПРЕСТУПНОЙ СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ СРЕДИ ФАБРИЧНО-ЗАВОДСКИХ РАБОЧИХ, НО, ПО СЛОВАМ ЛИЦ, БЛИЗКИХ К РУКОВОДСТВУ ППС, ПРОВОДИТ ДЕМОНСТРАЦИИ, ЗАБАСТОВКИ, А НЫНЕ НАЧАЛ ПЕРЕГОВОРЫ С ПОДПОЛЬНОЙ ВОЕННОЙ ОРГАНИЗАЦИЕЙ РСДРП: ППС ТРЕВОЖИТ ПРЯМОЙ КОНТАКТ СДКПиЛ С РСДРП, ПОСКОЛЬКУ ЭТО ОЗНАЧАЕТ „БЕЗОГОВОРОЧНУЮ ПОДДЕРЖКУ РОССИЙСКИМ ПРОЛЕТАРИАТОМ ПОЛЬСКИХ СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТОВ“. ПСЕВДОНИМ ОФИЦЕРА, РУКОВОДИТЕЛЯ ВОЕННОЙ ОРГАНИЗАЦИИ РСДРП, ЯКОБЫ „САБЛЯ“ ИЛИ „КИНЖАЛ“ — ВО ВСЯКОМ СЛУЧАЕ, ЧТО-ТО СВЯЗАННОЕ С ОРУЖИЕМ. ЭТА РУССКАЯ ВОЕННАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ РАБОТАЕТ СРЕДИ ГАРНИЗОНОВ, РАСКВАРТИРОВАННЫХ В СЕДЛЕЦЕ, ВАРШАВЕ И ПУЛАВАХ (НОВАЯ АЛЕКСАНДРИЯ). СТОЯЩИЕ ТАМ ВОИНСКИЕ ЧАСТИ ПОПАЛИ ПОД ВОЗДЕЙСТВИЕ АГИТАТОРОВ, ПРИЧЕМ С РУССКИМИ СОЛДАТАМИ „РАБОТАЮТ“ ПРЕСТУПНИКИ ИЗ СДКПиЛ — КАК РУССКИЕ, ТАК И ПОЛЬСКИЕ,
—ВЕЛИКОЛЕПНО ВЛАДЕЮЩИЕ РУССКИМ ЯЗЫКОМ, ЗНАЮЩИЕ НАСТРОЕНИЯ СОЛДАТ, А ВОЗГЛАВЛЯЕТ ЭТУ РАБОТУ ИМЕННО ЮЗЕФ ДОМАНСКИЙ. ОЗАБОЧЕННОСТЬ РУКОВОДСТВА ППС ОБЪЯСНЯЕТСЯ ТЕМ, ЧТО СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТЫ ЯВНО ЗАБИРАЮТ У НИХ «ПАЛЬМУ ПЕРВЕНСТВА» В БОРЬБЕ ПРОТИВ, ПО ИХ СЛОВАМ, «ЦАРСКИХ ОПРИЧНИКОВ». РАНЕЕ В СВОЕЙ РАБОТЕ С МОЛОДЕЖЬЮ, В ОСНОВНОМ СТУДЕНЧЕСКОЙ, ППС ДЕЛАЛА УПОР НА ТО, ЧТО ЛИШЬ ОНИ ЗОВУТ К ВООРУЖЕННОЙ БОРЬБЕ И ТЕРРОРУ «ВО ИМЯ СВОБОДЫ ПОЛЬШИ». СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТЫ, ОТВЕРГАЯ ПО-ПРЕЖНЕМУ ТЕРРОР, СОЧЛИ, ЧТО ПРИШЛО ВРЕМЯ ДЛЯ ВЫДВИЖЕНИЯ ЛОЗУНГА «ВООРУЖЕННОГО ВОССТАНИЯ ВСЕХ ПРОЛЕТАРИЕВ ИМПЕРИИ ПРОТИВ „САТРАПОВ“. УДАЛОСЬ ВЫЯСНИТЬ, ЧТО В ЛОДЗИ СРЕДИ СОЛДАТ ВМЕСТЕ С РУССКИМ СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТОМ РАБОТАЕТ НЕКИЙ ПОЛЯК „ЗБИГНЕВ“, ОН ЖЕ „КОРОВА“. В ПУЛАВАХ ВЕДУТ РАБОТУ НЕСКОЛЬКО ЧЕЛОВЕК, НО ОТВЕЧАЕТ ЗА КООРДИНАЦИЮ СОВСЕМ ЕЩЕ ЮНОША. КОТОРОМУ ТОЛЬКО-ТОЛЬКО ИСПОЛНИЛОСЬ СЕМНАДЦАТЬ ЛЕТ. ПРИМЕТЫ — ЛИЦО БЕЗ РАСТИТЕЛЬНОСТИ, ПОЛНЫЙ, КРАСИВЫЙ (ДАННЫЕ ПОЛУЧЕНЫ ОТ ДЕВИЦЫ, СИМПАТИКА СДКПиЛ), НЕБОЛЬШОГО РОСТА, ОЧЕНЬ ГОРЯЧИЙ В СПОРЕ
— ПОДЧАС ДОХОДИТ ДО РЕЗКОСТЕЙ. ГОВОРЯТ, ЧТО ПО ТРЕБОВАНИЮ ЮЗЕФА ДОМАНСКОГО, ГЛАВНОЕ РУКОВОДСТВО ПАРТИИ ВЫДЕЛИЛО ДЛЯ РАБОТЫ С ВОЙСКАМИ ОДНОГО ИЗ ПАРТИЙНЫХ ТЕОРЕТИКОВ ПО КЛИЧКЕ «ВАРШАВСКИЙ». К ЭТОМУ ДЕЯТЕЛЮ СДКПиЛ ДОМАНСКИЙ ОТНОСИТСЯ С ПОДЧЕРКНУТЫМ УВАЖЕНИЕМ. КАК ГОВОРЯТ, «ВАРШАВСКИЙ» И ДОМАНСКИЙ ПИШУТ ВОЗЗВАНИЯ ДЛЯ СОЛДАТ ВМЕСТЕ С РУССКИМ «КИНЖАЛОМ» (ИЛИ «САБЛЕЙ»). ДОМАНСКИЙ СЧИТАЕТ, ЧТО ТАКОГО РОДА «ПРОКЛАМАЦИОННАЯ» ЛИТЕРАТУРА ДОЛЖНА БЫТЬ ЯСНОЙ, ДОХОДЧИВОЙ, НО НЕ «СНИСХОДЯЩЕЙ ДО ПОДВАЛА, НЕ ПОДДЕЛЫВАЮЩЕЙСЯ ПОД НЕОБРАЗОВАННОСТЬ, А ЗОВУЩЕЙ К ЗНАНИЮ, ИНТЕРЕСНОЙ ПО ФОРМЕ И НАСЫЩЕННОЙ СОДЕРЖАНИЕМ». ДОМАНСКИЙ ВОЗРАЖАЕТ ПРОТИВ НЕЛЕГАЛЬНОГО ПЕРЕСЕЧЕНИЯ ГРАНИЦЫ ГЛАВНОЙ ПРОПАГАНДИСТКИ СДКПиЛ РОЗАЛИИ ЛЮКСЕМБУРГ, ТАК КАК ЦЕНИТ ЕЕ ОСОБЕННО ВЫСОКО И ОПАСАЕТСЯ ЗА ЕЕ АРЕСТОВАНИЕ ПОЛИЦИЕЙ. ПЕТРОВ».
9
В маленьком домике с подслеповатыми окнами собрались четверо: руководитель Военно-революционной организации РСДРП «Офицер» (не «Сабля» и не «Кинжал», а «Штык») — Антонов-Овсеенко, Дзержинский, член Главного Правления польской социал-демократии Адольф Барский («Варшавский») и семнадцатилетний агитатор Эдвард Прухняк.
В кухне на плите клокотала кастрюля с водой: пожилая, пегая баба, с отечным, тяжелым лицом, стирала белье на ребристом валке, голоса в комнате были тихие, неслышные здесь.
Вытирая худые бока о ногу Дзержинского, громко мяукала голодная кошка.
— Гарнизон готов к выступлению, — тихо говорил Антонов-Овсеенко, — солдаты — в массе своей — достаточно распропагандированы: не хотят стрелять в своих, не хотят гнить в Маньчжурии, не хотят погибать от японских пуль.
— Сколько солдат поддержит нас? — спросил Дзержинский.
— Большая часть поддержит, — убежденно ответил Антонов-Овсеенко.
— Я хочу познакомить тебя с товарищами, — сказал Дзержинский. — Наш «Старик», товарищ Варшавский, и наш «Юноша», товарищ «Сэвэр».
— «Штык». Или «Офицер» — на выбор.
— Сэвэр, — весело и громко ответил Прухняк.
— Тише, — шепнул Дзержинский, показав глазами на дверь, что вела на кухню.
— Варшавский, — представился Адольф Барский шепотом.
Дзержинский улыбнулся:
— «Старик» приехал с хорошими известиями: варшавские рабочие, узнав о выступлении русских солдат, нас поддержат, выйдут на улицы.
— Я пытался говорить с товарищами из ППС, — заметил Антонов-Овсеенко. — Каждый из нас остался на своих позициях: они не хотят включаться в общую борьбу до тех пор, пока не будет утвержден примат «польской проблемы».
— С кем ты говорил? — поинтересовался Дзержинский.
— Он не открылся. Какой-то, видимо, важный деятель.
— С торчащими усами? — спросил Прухняк. — С пегими, да?
Он сделал такой жест, будто расправляет длинные, игольчатые усы, которых у него не было; все улыбнулись — к круглому, добродушному, совсем еще юному лицу Прухняка усы никак не шли.
— Нет, — ответил Антонов-Овсеенко. — Не похож.
— Ты имеешь в виду Пилсудского, — сказал Дзержинский. — Его сейчас нет. Он уехал в Японию — просить помощи против русских. Предлагает свои услуги.
Прухняк спросил:
— По своей воле или с санкции ЦК?
— Неизвестно.
— Что-то в этом есть мелкое, — сказал Антонов-Овсеенко.
— Да, — согласился Дзержинский, — говоря откровенно, я этого от него никак не ждал: пораженчество пораженчеством, это форма борьбы с деспотизмом, но выставлять себя в качестве перебежчика — сие недопустимо для человека, прилагающего к себе эпитет «социалист». Это общество не поймет, а история отвергнет.
— Верно, — согласился Адольф Барский. — Люди, к счастью, начинают понимать, что они-то и есть общество, — раньше даже отчета себе в этом не отдавали, жили словно на сцене: окружены были картоном, который должен изображать металл. А сейчас подуло, ветер налетел — старые декорации падать начали.
— Погодите, товарищи, — юное, семнадцатилетнее лицо Прухняка жило какой-то своей, особой жизнью, когда ожидание накладывает новый в своем качестве отпечаток на человека. — Погодите, — повторил он, — потом о декорациях и обществах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
Директор департамента, прочитав резолюцию Трепова, пожал плечами, хотел было вызвать секретаря, бросить листочки в папку — пусть заложат в пыль архива, но что-то удержало Лопухина Удивившись внезапно вспыхнувшему в нем раздражению, Лопухин не сразу понял, что же было в подоплеке этого в чем-то даже брезгливого чувства. Потом устало сказал себе: «Горько подчиняться фанфарону. Если б хоть к советам прислушивался, а то ведь закусил удила, в свое призвание верит, а сам
— бездарь».
Закурил, вытянул ноги под столом, почувствовал холод. «Где-то дует, — подумал Лопухин, — видно, дверь в приемную отворили, а там с лестницы даже в июле могилой тянет… Однако же фанфарон — не фанфарон, а в пирамиде занимает то место, которое должно гарантировать правопорядок империи. Кто бы ни был, пусть даже щедринский глуповец, все равно коли забрался в эдакое-то кресло — будет сидеть, а остальные
— ему кланяться, причем чем дальше от него находятся — тем истовее станут кланяться: издали дурь не видна, одни эполеты. Первым склоню голову я; коли в полиции не поддерживать, коли у нас не соблюдать видимость уважительности к тому, кто выше, — все полетит к чертям собачьим».
Лопухин пригласил начальника особого отдела и лениво протянул ему рапорт из Варшавы:
— Ознакомьтесь, пожалуйста, с мнением господина Трепова. И озаботьтесь тем, чтобы в Крае провели тщательное расследование.
Начальник особого отдела чуть кашлянул:
— Ваше Превосходительство, но Его Высокопревосходительство выразился в том смысле, что армия…
— Вы кому подчиняетесь? Ему или мне? — Лопухин не сдержал раздражения: нервов не напасешься — все же полицейская публика совершенно особого рода, живет своим миром, интеллигентности ни на грош, кроме как «тащить и не пущать», мало что могут, в каждую идею приходится носом, носом, носом как котят, право слово. Те-то хоть не кусаются, а эти норовят через свою агентуру донос сочинить, да прямо — во Дворец, не ниже, там чтут изящную словесность жандармского ведомства…
Начальник особого отдела изобразил озабоченность в лице:
— Ага… Позвольте сразу и начать?
«Лобик-то, лобик, как у портовой девки, махонький, и морщинки такие же беспомощные. Не направляй их — все погубят, ничто их не спасет, они даже силой распорядиться не могут, коли без плетки, коли страх потерян».
— Начинайте, время нет раздумывать. Когда все выясните — доложите. И помните слова Трепова: «Армия — опора трона». Армию в объятия революционерам не дадим. Ясно?
«Эк он меня приложил, — подумал начальник особого отдела, уходя из кабинета, — затылком об ковер — интеллигентно. Но — страх свой в этом проявил господин директор. Пыжится, пыжится, а все равно подстраховался, на себя Трепова примерил. Дураком меня считает — известное дело. Что он без нас сделает? Крестьянин мудрее интеллигента, он, постарев, сына вперед пускает, его слушает, себя дураком называет, а старик интеллигент, даже если ум теряет, если в маразме, все равно седого сына поучает, — амбициозность. Смех и грех, право слово… »
На Лопухина начальник особого отдела обиды, тем не менее, не держал. Точно так же, как директор департамента, он ясно понимал, что следует сохранять почтительную уважительность к тому, кто выше, ибо без этого все повалится, а уж из-под обломков не выкарабкаться — раздавит.
Так и жили — каждый своим, ненавидя свою от верха зависимость; считали, что иначе нельзя. «ДЕЛОВАЯ СРОЧНАЯ ВАРШАВСКОЕ ОТДЕЛЕНИЕ ГЛАЗОВУ НЕМЕДЛЕННО НАЧИНАЙТЕ ТЩАТЕЛЬНЕЙШЕЕ РАЗБИРАТЕЛЬСТВО ДЕЛА ПОПОВА
— СЕРОЧИНСКОГО ПОСЛЕДУЮЩИМ ЛИЧНЫМ ДОКЛАДОМ ДИРЕКТОРУ ДЕПАРТАМЕНТА ПОЛКОВНИК ЗУДИН». Резолюция Глазова: «Ротмистру Сушкову. К исполнению».
Тем же вечером на конспиративной квартире Глазов принял агента «Прыщика» — света не зажигал, агента берег, как зеницу ока.
— В армии ведет работу Дзержинский, — сказал «Прыщик». — Если можете передать это дело другому — передайте: Дзержинский набрал необыкновенную силу, в нынешней ситуации с ним не сладить, шишку только наколотишь.
Этому агенту Глазов позволял говорить все — «Прыщик» того заслуживал. «Ротмистру СУШКОВУ. Сотрудника „ПЕТРОВА“ РАПОРТ: В ППС ОЗАБОЧЕНЫ ПЕРЕЕЗДОМ ИЗ КРАКОВА В КОРОЛЕВСТВО ПОЛЬСКОЕ НА „ПОСТОЯННУЮ РАБОТУ“ ЮЗЕФА ДОМАНСКОГО („ЭДМУНД“), КОТОРЫЙ НА ЭТОТ РАЗ НЕ ОГРАНИЧИВАЕТСЯ ПРОВЕДЕНИЕМ НЕЛЕГАЛЬНЫХ КОНФЕРЕНЦИЙ И РАСПРОСТРАНЕНИЕМ ПРЕСТУПНОЙ СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ СРЕДИ ФАБРИЧНО-ЗАВОДСКИХ РАБОЧИХ, НО, ПО СЛОВАМ ЛИЦ, БЛИЗКИХ К РУКОВОДСТВУ ППС, ПРОВОДИТ ДЕМОНСТРАЦИИ, ЗАБАСТОВКИ, А НЫНЕ НАЧАЛ ПЕРЕГОВОРЫ С ПОДПОЛЬНОЙ ВОЕННОЙ ОРГАНИЗАЦИЕЙ РСДРП: ППС ТРЕВОЖИТ ПРЯМОЙ КОНТАКТ СДКПиЛ С РСДРП, ПОСКОЛЬКУ ЭТО ОЗНАЧАЕТ „БЕЗОГОВОРОЧНУЮ ПОДДЕРЖКУ РОССИЙСКИМ ПРОЛЕТАРИАТОМ ПОЛЬСКИХ СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТОВ“. ПСЕВДОНИМ ОФИЦЕРА, РУКОВОДИТЕЛЯ ВОЕННОЙ ОРГАНИЗАЦИИ РСДРП, ЯКОБЫ „САБЛЯ“ ИЛИ „КИНЖАЛ“ — ВО ВСЯКОМ СЛУЧАЕ, ЧТО-ТО СВЯЗАННОЕ С ОРУЖИЕМ. ЭТА РУССКАЯ ВОЕННАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ РАБОТАЕТ СРЕДИ ГАРНИЗОНОВ, РАСКВАРТИРОВАННЫХ В СЕДЛЕЦЕ, ВАРШАВЕ И ПУЛАВАХ (НОВАЯ АЛЕКСАНДРИЯ). СТОЯЩИЕ ТАМ ВОИНСКИЕ ЧАСТИ ПОПАЛИ ПОД ВОЗДЕЙСТВИЕ АГИТАТОРОВ, ПРИЧЕМ С РУССКИМИ СОЛДАТАМИ „РАБОТАЮТ“ ПРЕСТУПНИКИ ИЗ СДКПиЛ — КАК РУССКИЕ, ТАК И ПОЛЬСКИЕ,
—ВЕЛИКОЛЕПНО ВЛАДЕЮЩИЕ РУССКИМ ЯЗЫКОМ, ЗНАЮЩИЕ НАСТРОЕНИЯ СОЛДАТ, А ВОЗГЛАВЛЯЕТ ЭТУ РАБОТУ ИМЕННО ЮЗЕФ ДОМАНСКИЙ. ОЗАБОЧЕННОСТЬ РУКОВОДСТВА ППС ОБЪЯСНЯЕТСЯ ТЕМ, ЧТО СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТЫ ЯВНО ЗАБИРАЮТ У НИХ «ПАЛЬМУ ПЕРВЕНСТВА» В БОРЬБЕ ПРОТИВ, ПО ИХ СЛОВАМ, «ЦАРСКИХ ОПРИЧНИКОВ». РАНЕЕ В СВОЕЙ РАБОТЕ С МОЛОДЕЖЬЮ, В ОСНОВНОМ СТУДЕНЧЕСКОЙ, ППС ДЕЛАЛА УПОР НА ТО, ЧТО ЛИШЬ ОНИ ЗОВУТ К ВООРУЖЕННОЙ БОРЬБЕ И ТЕРРОРУ «ВО ИМЯ СВОБОДЫ ПОЛЬШИ». СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТЫ, ОТВЕРГАЯ ПО-ПРЕЖНЕМУ ТЕРРОР, СОЧЛИ, ЧТО ПРИШЛО ВРЕМЯ ДЛЯ ВЫДВИЖЕНИЯ ЛОЗУНГА «ВООРУЖЕННОГО ВОССТАНИЯ ВСЕХ ПРОЛЕТАРИЕВ ИМПЕРИИ ПРОТИВ „САТРАПОВ“. УДАЛОСЬ ВЫЯСНИТЬ, ЧТО В ЛОДЗИ СРЕДИ СОЛДАТ ВМЕСТЕ С РУССКИМ СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТОМ РАБОТАЕТ НЕКИЙ ПОЛЯК „ЗБИГНЕВ“, ОН ЖЕ „КОРОВА“. В ПУЛАВАХ ВЕДУТ РАБОТУ НЕСКОЛЬКО ЧЕЛОВЕК, НО ОТВЕЧАЕТ ЗА КООРДИНАЦИЮ СОВСЕМ ЕЩЕ ЮНОША. КОТОРОМУ ТОЛЬКО-ТОЛЬКО ИСПОЛНИЛОСЬ СЕМНАДЦАТЬ ЛЕТ. ПРИМЕТЫ — ЛИЦО БЕЗ РАСТИТЕЛЬНОСТИ, ПОЛНЫЙ, КРАСИВЫЙ (ДАННЫЕ ПОЛУЧЕНЫ ОТ ДЕВИЦЫ, СИМПАТИКА СДКПиЛ), НЕБОЛЬШОГО РОСТА, ОЧЕНЬ ГОРЯЧИЙ В СПОРЕ
— ПОДЧАС ДОХОДИТ ДО РЕЗКОСТЕЙ. ГОВОРЯТ, ЧТО ПО ТРЕБОВАНИЮ ЮЗЕФА ДОМАНСКОГО, ГЛАВНОЕ РУКОВОДСТВО ПАРТИИ ВЫДЕЛИЛО ДЛЯ РАБОТЫ С ВОЙСКАМИ ОДНОГО ИЗ ПАРТИЙНЫХ ТЕОРЕТИКОВ ПО КЛИЧКЕ «ВАРШАВСКИЙ». К ЭТОМУ ДЕЯТЕЛЮ СДКПиЛ ДОМАНСКИЙ ОТНОСИТСЯ С ПОДЧЕРКНУТЫМ УВАЖЕНИЕМ. КАК ГОВОРЯТ, «ВАРШАВСКИЙ» И ДОМАНСКИЙ ПИШУТ ВОЗЗВАНИЯ ДЛЯ СОЛДАТ ВМЕСТЕ С РУССКИМ «КИНЖАЛОМ» (ИЛИ «САБЛЕЙ»). ДОМАНСКИЙ СЧИТАЕТ, ЧТО ТАКОГО РОДА «ПРОКЛАМАЦИОННАЯ» ЛИТЕРАТУРА ДОЛЖНА БЫТЬ ЯСНОЙ, ДОХОДЧИВОЙ, НО НЕ «СНИСХОДЯЩЕЙ ДО ПОДВАЛА, НЕ ПОДДЕЛЫВАЮЩЕЙСЯ ПОД НЕОБРАЗОВАННОСТЬ, А ЗОВУЩЕЙ К ЗНАНИЮ, ИНТЕРЕСНОЙ ПО ФОРМЕ И НАСЫЩЕННОЙ СОДЕРЖАНИЕМ». ДОМАНСКИЙ ВОЗРАЖАЕТ ПРОТИВ НЕЛЕГАЛЬНОГО ПЕРЕСЕЧЕНИЯ ГРАНИЦЫ ГЛАВНОЙ ПРОПАГАНДИСТКИ СДКПиЛ РОЗАЛИИ ЛЮКСЕМБУРГ, ТАК КАК ЦЕНИТ ЕЕ ОСОБЕННО ВЫСОКО И ОПАСАЕТСЯ ЗА ЕЕ АРЕСТОВАНИЕ ПОЛИЦИЕЙ. ПЕТРОВ».
9
В маленьком домике с подслеповатыми окнами собрались четверо: руководитель Военно-революционной организации РСДРП «Офицер» (не «Сабля» и не «Кинжал», а «Штык») — Антонов-Овсеенко, Дзержинский, член Главного Правления польской социал-демократии Адольф Барский («Варшавский») и семнадцатилетний агитатор Эдвард Прухняк.
В кухне на плите клокотала кастрюля с водой: пожилая, пегая баба, с отечным, тяжелым лицом, стирала белье на ребристом валке, голоса в комнате были тихие, неслышные здесь.
Вытирая худые бока о ногу Дзержинского, громко мяукала голодная кошка.
— Гарнизон готов к выступлению, — тихо говорил Антонов-Овсеенко, — солдаты — в массе своей — достаточно распропагандированы: не хотят стрелять в своих, не хотят гнить в Маньчжурии, не хотят погибать от японских пуль.
— Сколько солдат поддержит нас? — спросил Дзержинский.
— Большая часть поддержит, — убежденно ответил Антонов-Овсеенко.
— Я хочу познакомить тебя с товарищами, — сказал Дзержинский. — Наш «Старик», товарищ Варшавский, и наш «Юноша», товарищ «Сэвэр».
— «Штык». Или «Офицер» — на выбор.
— Сэвэр, — весело и громко ответил Прухняк.
— Тише, — шепнул Дзержинский, показав глазами на дверь, что вела на кухню.
— Варшавский, — представился Адольф Барский шепотом.
Дзержинский улыбнулся:
— «Старик» приехал с хорошими известиями: варшавские рабочие, узнав о выступлении русских солдат, нас поддержат, выйдут на улицы.
— Я пытался говорить с товарищами из ППС, — заметил Антонов-Овсеенко. — Каждый из нас остался на своих позициях: они не хотят включаться в общую борьбу до тех пор, пока не будет утвержден примат «польской проблемы».
— С кем ты говорил? — поинтересовался Дзержинский.
— Он не открылся. Какой-то, видимо, важный деятель.
— С торчащими усами? — спросил Прухняк. — С пегими, да?
Он сделал такой жест, будто расправляет длинные, игольчатые усы, которых у него не было; все улыбнулись — к круглому, добродушному, совсем еще юному лицу Прухняка усы никак не шли.
— Нет, — ответил Антонов-Овсеенко. — Не похож.
— Ты имеешь в виду Пилсудского, — сказал Дзержинский. — Его сейчас нет. Он уехал в Японию — просить помощи против русских. Предлагает свои услуги.
Прухняк спросил:
— По своей воле или с санкции ЦК?
— Неизвестно.
— Что-то в этом есть мелкое, — сказал Антонов-Овсеенко.
— Да, — согласился Дзержинский, — говоря откровенно, я этого от него никак не ждал: пораженчество пораженчеством, это форма борьбы с деспотизмом, но выставлять себя в качестве перебежчика — сие недопустимо для человека, прилагающего к себе эпитет «социалист». Это общество не поймет, а история отвергнет.
— Верно, — согласился Адольф Барский. — Люди, к счастью, начинают понимать, что они-то и есть общество, — раньше даже отчета себе в этом не отдавали, жили словно на сцене: окружены были картоном, который должен изображать металл. А сейчас подуло, ветер налетел — старые декорации падать начали.
— Погодите, товарищи, — юное, семнадцатилетнее лицо Прухняка жило какой-то своей, особой жизнью, когда ожидание накладывает новый в своем качестве отпечаток на человека. — Погодите, — повторил он, — потом о декорациях и обществах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93