Они платили ему десять миллионов.
— Хотите что-нибудь съесть? — неуклюже спросил Снеллер.
— Нет. Позвоните мне через три часа, ровно в десять тридцать. — Он положил трубку и вытянулся на кровати.
* * *
Улицы были чистыми и тихими во второй день осени. Судьи провели этот день на заседании, выслушивая доводы то одного, то другого адвоката по сложным и довольно скучным делам. Розенберг почти все время проспал. Он очнулся ненадолго лишь тогда, когда главный прокурор Техаса спорил о том, что человека, собирающегося покинуть этот мир, следует привести в сознание, прежде чем сделать инъекцию, которая вызовет летальный исход.
— Если он болен умственно, как его можно казнить? — недоверчиво спросил Розенберг.
— Просто, — ответил главный прокурор из Техаса. — Его болезнь может находиться под контролем благодаря лечению. Поэтому просто выстрелите в него слегка, чтобы привести в нормальное состояние, а затем снова выстрелите, чтобы убить его. Все это будет просто чудесно и конституционно.
Розенберг сначала разглагольствовал, затем поворчал какое-то время и наконец выпустил пар. Его маленькое кресло-каталка находилось намного ниже массивных кожаных тронов его собратьев. Он выглядел довольно жалко. В прошлые годы он был тигром, безжалостным и устрашающим, который даже ловких адвокатов скручивал в бараний рог. Но не сейчас. Он начал бормотать, затем смолк. Главный прокурор ухмыльнулся, глядя на него, и продолжил речь.
Во время последней дискуссии дня по безнадежному делу о десегрегации в Вирджинии Розенберг начал похрапывать. Шеф Раньян взглядом указал под скамью, и Джейсон Клайн, старший клерк Розенберга, понял намек с полуслова. Он медленно откатил кресло назад, в сторону от скамьи, затем выехал из зала судебного заседания и стал быстро толкать кресло по дальнему коридору.
Судья очнулся в своем кабинете, принял таблетки и сообщил клеркам, что хочет отправиться домой. Клайн известил ФБР, и спустя какое-то время Розенберга уже вкатывали через заднюю дверцу в его фургон, припаркованный в цокольном этаже здания. За этой процедурой наблюдали два агента ФБР. Санитар Фредерик закрепил кресло-каталку, а сержант Фергюсон из полиции Верховного суда проскользнул за колесом фургона. Судья не разрешал агентам ФБР находиться рядом с ним. Они могли только следовать за ним в своем автомобиле, могли наблюдать за его городской квартирой с улицы и были просто счастливы довольствоваться хотя бы и этим. Он не доверял полицейским и, черт бы его побрал, не верил и агентам ФБР. Он не нуждался в защите.
На Вольта-стрит в Джорджтауне фургон притормозил и свернул на подъездную аллею. Санитар Фредерик и полицейский Фергюсон мягко выкатили кресло-каталку. Агенты наблюдали с улицы, сидя в черном правительственном “додж-ариесе”. Лужайка перед домом была крохотной, и поэтому автомобиль остановился всего нескольких футах от входной двери. Было почти четыре часа пополудни.
Спустя несколько минут Фергюсон осуществил свой обязательный выход и поговорил с агентами. После многочисленных дебатов неделей ранее Розенберг неохотно согласился и позволил Фергюсону спокойно проверять каждую комнату наверху и внизу по его прибытии днем. Затем Фергюсон должен был уйти, но ему разрешалось вернуться ровно в десять часов вечера и сидеть снаружи у задней двери ровно до шести утра. Никто кроме Фергюсона не мог выполнить это, а он уже устал от таких сверхурочных.
— Все отлично, — сказал он агентам. — Вернусь в десять.
— Он еще жив? — спросил один из агентов. Стандартный вопрос.
— Боюсь, что да. — Фергюсон выглядел усталым, когда подошел к фургону.
Фредерик был упитанным и слабым, но сила и не требовалась, чтобы обращаться с его пациентом. Уложив как следует подушки, он поднял его с кресла-каталки и осторожно положил на диван, где тот и оставался без движения в течение следующих двух часов, то впадая в дремотное состояние, то глядя программу Си-Эн-Эн. Фредерик подготовил себе бутерброд с ветчиной я тарелочку с домашним печеньем и за кухонным столом погрузился в чтение “Нешнл Энкуайер”. Розенберг громко пробормотал что-то и переключил канал с помощью дистанционного управления.
Ровно в семь на столике, который Фредерик подкатил поближе к постели, был аккуратно расставлен искусно приготовленный обед. Обед Розенберга, а питался он по часам, состоял из куриного бульона, отварного картофеля и тушеного лука. Он настоял на том, чтобы есть самому, и это было не очень приятное зрелище. Поэтому Фредерик предпочел смотреть телевизор. Он наведет порядок позже.
К девяти часам его выкупали, одели в халат и хорошенько укрыли. Кровать была узкой, складной. Обычная кровать бледно-зеленого цвета из армейского госпиталя с жестким матрацем, кнопками регулирования и складывающимися поручнями, которые, по настоянию Розенберга, оставались опущенными. Она стояла в комнате за кухней, которую тридцать лет назад, еще до первого удара, он начал использовать в качестве небольшого кабинета. Теперь помещение превратилось в больничный покой с запахами антисептиков и неясным очертанием надвигающейся смерти. Рядом с кроватью стоял большой стол с больничной лампой и как минимум двадцатью бутылочками с пилюлями. Толстые тяжелые книги по законодательству в аккуратных стопках расставлены по всей комнате. Санитар сел у стола поближе в отслужившее свой век кресло с откидной спинкой. Достал бумаги и начал чтение с письма. Он будет читать, пока не услышит похрапывание — ночной ритуал. Он читал медленно, выкрикивая слова Розенбергу, который слушал, оставаясь безмолвным и не делая ни одного движения. Письмо было из дела, по которому он запишет мнение большинства. Пока он впитывал в себя каждое слово.
Спустя час после чтения и крика, когда Фредерик уже устал, судья был откинут назад в своей кровати и принял таким образом горизонтальное положение. Он слегка приподнял руку, затем его глаза закрылись. Нажав кнопку на кровати, он притушил свет. В комнате стало почти темно. Фредерик сделал резкое движение назад, и спинка кресла откинулась. Он положил письмо на пол и закрыл глаза. Розенберг похрапывал во сне.
Он не будет храпеть слишком долго.
* * *
В начале одиннадцатого, когда во всем доме было темно и тихо, в спальне слегка приоткрылась дверь стенного шкафа и оттуда появился Хамел. Обшлага его сорочки, нейлоновое кепи и шорты спортсмена-бегуна — все было яркого синего цвета: Рубашка с длинными рукавами, носки и обувь фирмы “Рибок” были белыми — королевский наряд. Отличное сочетание цветов. Хамел — любитель бега разминочным темпом. Он был чисто выбрит, а очень короткие волосы под кепи стали теперь белокурыми, почти белыми.
В спальне, как и в коридоре, темно. Ступеньки слегка скрипнули под “Рибок”. Его рост — пять футов и десять дюймов, а весил он менее ста пятидесяти фунтов, жира не было совсем. Он сохранял подтянутость и легкость, чтобы все движения были быстрыми и бесшумными. Ступеньки закончились в холле, рядом со входной дверью. Он знал, что в машине, стоящей у края тротуара сидели два агента, возможно, не наблюдающие за домом. Он знал, что Фергюсон прибыл сюда семь минут назад. Он мог слышать храп из дальней комнаты. Ожидая в стенном шкафу, он рассчитывал нанести удар раньше, до того, как приедет Фергюсон, тогда ему не придется убивать его. Само убийство не представляло никакой проблемы, но оно вызывало беспокойство относительно еще одного трупа. Хамел ошибочно полагал, что Фергюсон, возможно, заступая на дежурство, общается с санитаром. Если так, то Фергюсон обнаружит кровавую баню, и Хамел потеряет несколько часов. Поэтому он и выждал подходящего момента.
Он бесшумно проскользнул через холл. В кухне слабый свет освещал нижнюю часть комнаты, и от этого предметы казались только более опасными. Хамел проклинал себя за то, что не проверил лампу и не вывинтил ее. Такие незначительные ошибки непростительны. Он выглянул в окно, окинув взглядом двор. Он не мог видеть Фергюсона, хотя и знал, что его рост семьдесят четыре дюйма, ему шестьдесят один год, у него катаракта и он не может сразу попасть в гаражные ворота из-за своего пристрастия к винной бутыли “357”.
Оба храпели. Хамел улыбнулся сам себе, приседая в дверях, и быстрым движением вытащил автоматический пистолет двадцать второго калибра с глушителем. Присоединил четырехдюймовую трубку к стволу и заглянул в комнату. Раскинувшись, санитар сидел глубоко в кресле: ступни ног болтаются в воздухе, руки свисают, рот приоткрыт. Хамел навел прицел на дюйм от его правого виска и трижды выстрелил. Руки вздрогнули, и ноги дернулись, но глаза оставались закрытыми. Хамел быстро направил пистолет на сморщенную бледную голову судьи Абрахама Розенберга и выпустил в нее три пули.
В комнате нет окон. Он осмотрел тела и, проверяя свою работу, прислушивался примерно минуту. Задники ботинок санитара дернулись несколько раз и замерли. Тела лежали без движения.
Он хотел убить Фергюсона в помещении. Было уже одиннадцать минут одиннадцатого, самое время для соседа выйти перед сном с собакой на прогулку. Он прокрался в темноте к задней двери и вычислил полицейского, беззаботно прогуливающегося вдоль деревянной ограды примерно в двадцати футах от дома. Инстинктивно Хамел открыл заднюю дверь, включил свет во внутреннем дворике и громко позвал: “Фергюсон!”
Он оставил дверь открытой, а сам спрятался в темном углу рядом с холодильником. Фергюсон послушно неуклюже зашагал через маленький дворик по направлению к кухне. В этом не было ничего необычного. Фредерик часто звал его после того, как Его честь засыпала. Они обычно пили растворимый кофе и играли в карты.
Кофе не было, да и Фредерик его не ждал. Хамел выпустил три пули в затылок, и Фергюсон с громким стуком рухнул на кухонный стол.
Хамел выключил свет в дворике и отсоединил глушитель. Он ему больше не понадобится. Глушитель и пистолет снова засунуты за пояс. Хамел выглянул из окна парадного. Свет под аркой был включен, агенты читали. Он переступил через Фергюсона, запер заднюю дверь и скрылся в темноте на небольшой лужайке за домом. Бесшумно перепрыгнул через две ограды и оказался на улице. Торопливо зашагал быстрыми мелкими шагами. Хамел — любитель бега разминочным темпом.
* * *
На темном балконе кинотеатра Монроуза сидел Глени Дженсен и смотрел вниз на экран на голых и чрезвычайно активных мужчин. Он брал из большого пакета воздушную кукурузу и отправлял в рот, не замечая ничего, кроме тел. Он был одет довольно консервативно: темно-синий джемпер без воротника с застежкой на пуговицах, брюки из прочной хлопчатобумажной ткани, мягкие кожаные ботинки типа мокасин. Кроме того, широкие солнцезащитные очки скрывали его глаза, а мягкая замшевая шляпа — голову. У него было такое лицо, которое можно было легко забыть, и поэтому немного камуфляжа — и его никогда не узнают. Особенно в полночь, на безлюдном балконе полупустого порнодома для гомосексуалистов. Без серег, пестрых платков из ситца в горошек, золотых цепочек, украшений — ничего, что указывало бы на то, что он ищет компаньона. Он хотел оставаться незамеченным.
Она действительно превратилась в вызов на дуэль, эта игра в “кошки-мышки” с ФБР и остальным миром. Этой ночью они разместились на дежурство на стоянке автомобилей за зданием. Другая пара припарковалась у выхода возле веранды с тыла, и он позволил им всем просидеть четыре с половиной часа, пока не изменил внешность и не прошел беспечно в гараж в цокольный этаж здания, выехав оттуда в автомобиле друга. В здании было слишком много выходов, чтобы бедные фэбээровцы могли уследить за ним. По существу, он был полон сочувствия, но у него была своя жизнь. Если фэбээровцы не могут найти его, то как это сделает убийца?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
— Хотите что-нибудь съесть? — неуклюже спросил Снеллер.
— Нет. Позвоните мне через три часа, ровно в десять тридцать. — Он положил трубку и вытянулся на кровати.
* * *
Улицы были чистыми и тихими во второй день осени. Судьи провели этот день на заседании, выслушивая доводы то одного, то другого адвоката по сложным и довольно скучным делам. Розенберг почти все время проспал. Он очнулся ненадолго лишь тогда, когда главный прокурор Техаса спорил о том, что человека, собирающегося покинуть этот мир, следует привести в сознание, прежде чем сделать инъекцию, которая вызовет летальный исход.
— Если он болен умственно, как его можно казнить? — недоверчиво спросил Розенберг.
— Просто, — ответил главный прокурор из Техаса. — Его болезнь может находиться под контролем благодаря лечению. Поэтому просто выстрелите в него слегка, чтобы привести в нормальное состояние, а затем снова выстрелите, чтобы убить его. Все это будет просто чудесно и конституционно.
Розенберг сначала разглагольствовал, затем поворчал какое-то время и наконец выпустил пар. Его маленькое кресло-каталка находилось намного ниже массивных кожаных тронов его собратьев. Он выглядел довольно жалко. В прошлые годы он был тигром, безжалостным и устрашающим, который даже ловких адвокатов скручивал в бараний рог. Но не сейчас. Он начал бормотать, затем смолк. Главный прокурор ухмыльнулся, глядя на него, и продолжил речь.
Во время последней дискуссии дня по безнадежному делу о десегрегации в Вирджинии Розенберг начал похрапывать. Шеф Раньян взглядом указал под скамью, и Джейсон Клайн, старший клерк Розенберга, понял намек с полуслова. Он медленно откатил кресло назад, в сторону от скамьи, затем выехал из зала судебного заседания и стал быстро толкать кресло по дальнему коридору.
Судья очнулся в своем кабинете, принял таблетки и сообщил клеркам, что хочет отправиться домой. Клайн известил ФБР, и спустя какое-то время Розенберга уже вкатывали через заднюю дверцу в его фургон, припаркованный в цокольном этаже здания. За этой процедурой наблюдали два агента ФБР. Санитар Фредерик закрепил кресло-каталку, а сержант Фергюсон из полиции Верховного суда проскользнул за колесом фургона. Судья не разрешал агентам ФБР находиться рядом с ним. Они могли только следовать за ним в своем автомобиле, могли наблюдать за его городской квартирой с улицы и были просто счастливы довольствоваться хотя бы и этим. Он не доверял полицейским и, черт бы его побрал, не верил и агентам ФБР. Он не нуждался в защите.
На Вольта-стрит в Джорджтауне фургон притормозил и свернул на подъездную аллею. Санитар Фредерик и полицейский Фергюсон мягко выкатили кресло-каталку. Агенты наблюдали с улицы, сидя в черном правительственном “додж-ариесе”. Лужайка перед домом была крохотной, и поэтому автомобиль остановился всего нескольких футах от входной двери. Было почти четыре часа пополудни.
Спустя несколько минут Фергюсон осуществил свой обязательный выход и поговорил с агентами. После многочисленных дебатов неделей ранее Розенберг неохотно согласился и позволил Фергюсону спокойно проверять каждую комнату наверху и внизу по его прибытии днем. Затем Фергюсон должен был уйти, но ему разрешалось вернуться ровно в десять часов вечера и сидеть снаружи у задней двери ровно до шести утра. Никто кроме Фергюсона не мог выполнить это, а он уже устал от таких сверхурочных.
— Все отлично, — сказал он агентам. — Вернусь в десять.
— Он еще жив? — спросил один из агентов. Стандартный вопрос.
— Боюсь, что да. — Фергюсон выглядел усталым, когда подошел к фургону.
Фредерик был упитанным и слабым, но сила и не требовалась, чтобы обращаться с его пациентом. Уложив как следует подушки, он поднял его с кресла-каталки и осторожно положил на диван, где тот и оставался без движения в течение следующих двух часов, то впадая в дремотное состояние, то глядя программу Си-Эн-Эн. Фредерик подготовил себе бутерброд с ветчиной я тарелочку с домашним печеньем и за кухонным столом погрузился в чтение “Нешнл Энкуайер”. Розенберг громко пробормотал что-то и переключил канал с помощью дистанционного управления.
Ровно в семь на столике, который Фредерик подкатил поближе к постели, был аккуратно расставлен искусно приготовленный обед. Обед Розенберга, а питался он по часам, состоял из куриного бульона, отварного картофеля и тушеного лука. Он настоял на том, чтобы есть самому, и это было не очень приятное зрелище. Поэтому Фредерик предпочел смотреть телевизор. Он наведет порядок позже.
К девяти часам его выкупали, одели в халат и хорошенько укрыли. Кровать была узкой, складной. Обычная кровать бледно-зеленого цвета из армейского госпиталя с жестким матрацем, кнопками регулирования и складывающимися поручнями, которые, по настоянию Розенберга, оставались опущенными. Она стояла в комнате за кухней, которую тридцать лет назад, еще до первого удара, он начал использовать в качестве небольшого кабинета. Теперь помещение превратилось в больничный покой с запахами антисептиков и неясным очертанием надвигающейся смерти. Рядом с кроватью стоял большой стол с больничной лампой и как минимум двадцатью бутылочками с пилюлями. Толстые тяжелые книги по законодательству в аккуратных стопках расставлены по всей комнате. Санитар сел у стола поближе в отслужившее свой век кресло с откидной спинкой. Достал бумаги и начал чтение с письма. Он будет читать, пока не услышит похрапывание — ночной ритуал. Он читал медленно, выкрикивая слова Розенбергу, который слушал, оставаясь безмолвным и не делая ни одного движения. Письмо было из дела, по которому он запишет мнение большинства. Пока он впитывал в себя каждое слово.
Спустя час после чтения и крика, когда Фредерик уже устал, судья был откинут назад в своей кровати и принял таким образом горизонтальное положение. Он слегка приподнял руку, затем его глаза закрылись. Нажав кнопку на кровати, он притушил свет. В комнате стало почти темно. Фредерик сделал резкое движение назад, и спинка кресла откинулась. Он положил письмо на пол и закрыл глаза. Розенберг похрапывал во сне.
Он не будет храпеть слишком долго.
* * *
В начале одиннадцатого, когда во всем доме было темно и тихо, в спальне слегка приоткрылась дверь стенного шкафа и оттуда появился Хамел. Обшлага его сорочки, нейлоновое кепи и шорты спортсмена-бегуна — все было яркого синего цвета: Рубашка с длинными рукавами, носки и обувь фирмы “Рибок” были белыми — королевский наряд. Отличное сочетание цветов. Хамел — любитель бега разминочным темпом. Он был чисто выбрит, а очень короткие волосы под кепи стали теперь белокурыми, почти белыми.
В спальне, как и в коридоре, темно. Ступеньки слегка скрипнули под “Рибок”. Его рост — пять футов и десять дюймов, а весил он менее ста пятидесяти фунтов, жира не было совсем. Он сохранял подтянутость и легкость, чтобы все движения были быстрыми и бесшумными. Ступеньки закончились в холле, рядом со входной дверью. Он знал, что в машине, стоящей у края тротуара сидели два агента, возможно, не наблюдающие за домом. Он знал, что Фергюсон прибыл сюда семь минут назад. Он мог слышать храп из дальней комнаты. Ожидая в стенном шкафу, он рассчитывал нанести удар раньше, до того, как приедет Фергюсон, тогда ему не придется убивать его. Само убийство не представляло никакой проблемы, но оно вызывало беспокойство относительно еще одного трупа. Хамел ошибочно полагал, что Фергюсон, возможно, заступая на дежурство, общается с санитаром. Если так, то Фергюсон обнаружит кровавую баню, и Хамел потеряет несколько часов. Поэтому он и выждал подходящего момента.
Он бесшумно проскользнул через холл. В кухне слабый свет освещал нижнюю часть комнаты, и от этого предметы казались только более опасными. Хамел проклинал себя за то, что не проверил лампу и не вывинтил ее. Такие незначительные ошибки непростительны. Он выглянул в окно, окинув взглядом двор. Он не мог видеть Фергюсона, хотя и знал, что его рост семьдесят четыре дюйма, ему шестьдесят один год, у него катаракта и он не может сразу попасть в гаражные ворота из-за своего пристрастия к винной бутыли “357”.
Оба храпели. Хамел улыбнулся сам себе, приседая в дверях, и быстрым движением вытащил автоматический пистолет двадцать второго калибра с глушителем. Присоединил четырехдюймовую трубку к стволу и заглянул в комнату. Раскинувшись, санитар сидел глубоко в кресле: ступни ног болтаются в воздухе, руки свисают, рот приоткрыт. Хамел навел прицел на дюйм от его правого виска и трижды выстрелил. Руки вздрогнули, и ноги дернулись, но глаза оставались закрытыми. Хамел быстро направил пистолет на сморщенную бледную голову судьи Абрахама Розенберга и выпустил в нее три пули.
В комнате нет окон. Он осмотрел тела и, проверяя свою работу, прислушивался примерно минуту. Задники ботинок санитара дернулись несколько раз и замерли. Тела лежали без движения.
Он хотел убить Фергюсона в помещении. Было уже одиннадцать минут одиннадцатого, самое время для соседа выйти перед сном с собакой на прогулку. Он прокрался в темноте к задней двери и вычислил полицейского, беззаботно прогуливающегося вдоль деревянной ограды примерно в двадцати футах от дома. Инстинктивно Хамел открыл заднюю дверь, включил свет во внутреннем дворике и громко позвал: “Фергюсон!”
Он оставил дверь открытой, а сам спрятался в темном углу рядом с холодильником. Фергюсон послушно неуклюже зашагал через маленький дворик по направлению к кухне. В этом не было ничего необычного. Фредерик часто звал его после того, как Его честь засыпала. Они обычно пили растворимый кофе и играли в карты.
Кофе не было, да и Фредерик его не ждал. Хамел выпустил три пули в затылок, и Фергюсон с громким стуком рухнул на кухонный стол.
Хамел выключил свет в дворике и отсоединил глушитель. Он ему больше не понадобится. Глушитель и пистолет снова засунуты за пояс. Хамел выглянул из окна парадного. Свет под аркой был включен, агенты читали. Он переступил через Фергюсона, запер заднюю дверь и скрылся в темноте на небольшой лужайке за домом. Бесшумно перепрыгнул через две ограды и оказался на улице. Торопливо зашагал быстрыми мелкими шагами. Хамел — любитель бега разминочным темпом.
* * *
На темном балконе кинотеатра Монроуза сидел Глени Дженсен и смотрел вниз на экран на голых и чрезвычайно активных мужчин. Он брал из большого пакета воздушную кукурузу и отправлял в рот, не замечая ничего, кроме тел. Он был одет довольно консервативно: темно-синий джемпер без воротника с застежкой на пуговицах, брюки из прочной хлопчатобумажной ткани, мягкие кожаные ботинки типа мокасин. Кроме того, широкие солнцезащитные очки скрывали его глаза, а мягкая замшевая шляпа — голову. У него было такое лицо, которое можно было легко забыть, и поэтому немного камуфляжа — и его никогда не узнают. Особенно в полночь, на безлюдном балконе полупустого порнодома для гомосексуалистов. Без серег, пестрых платков из ситца в горошек, золотых цепочек, украшений — ничего, что указывало бы на то, что он ищет компаньона. Он хотел оставаться незамеченным.
Она действительно превратилась в вызов на дуэль, эта игра в “кошки-мышки” с ФБР и остальным миром. Этой ночью они разместились на дежурство на стоянке автомобилей за зданием. Другая пара припарковалась у выхода возле веранды с тыла, и он позволил им всем просидеть четыре с половиной часа, пока не изменил внешность и не прошел беспечно в гараж в цокольный этаж здания, выехав оттуда в автомобиле друга. В здании было слишком много выходов, чтобы бедные фэбээровцы могли уследить за ним. По существу, он был полон сочувствия, но у него была своя жизнь. Если фэбээровцы не могут найти его, то как это сделает убийца?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59