— Теперь, наверно, он обхаживает ей другое место.
— Что нам делать? — спросила Лейла. — Нужны ножницы для резки проволоки, чтобы пробраться внутрь.
— Кажется, они есть у Фариды, — сказала Аида.
— Передай дальше, — сказала Лейла.
Приказ был быстро передан по цепочке женщин, лежавших за ними. Через минуту ножницы, передававшиеся из рук в руки, попали к Лейле.
— Ты раньше пользовалась ими? — спросила Соад.
— Нет, — сказала Лейла. — А ты?
Соад покачала головой.
— Должно быть, это не очень трудно. Я видела, как Хамид работал с ними.
Взяв ножницы, она осторожно подползла под проволочное заграждение, перевернулась на спину и медленно подняла ножницы над головой. В лунном свете блеснул отполированный металл лезвий. Это длилось не больше доли секунды, но сразу же заговорил пулемет, и над их головами засвистели пули.
— Проклятье, — в отчаянии вырвалось у Лейлы, старавшейся вжаться в землю. Она не смела даже повернуть голову и посмотреть, что делается за ней.
— Где вы? — крикнула она.
— Мы здесь, — сказала Соад. — Лежим и не двигаемся.
— Нужно уходить, — сказала Лейла. — Они нас засекли.
— Ты и иди. А я не двинусь с места, пока не прекратится стрельба.
— Если поползем, то спасемся, огонь идет в трех футах над головами.
— Это же арабы, — с тем же сарказмом сказала Соад. — А я не знаю ни одного, кто бы мог попасть точно в цель. Я остаюсь.
— А я иду. Ты можешь оставаться тут хоть всю ночь, если хочешь.
Осторожно перекатившись на живот, Лейла, извиваясь, поползла вдоль заграждений. Через минуту она услышала за собой какие-то скрежещущие звуки. Она обернулась. Остальные ползли за ней.
Примерно через полчаса они остановились. Пулемет по-прежнему вел огонь, но пуль над головами уже не было слышно. Они вышли из зоны огня.
На этот раз они подготовились куда лучше. Вымазали грязью лезвия ножниц, чтобы они не блестели. Перевернувшись на спину, Лейла снова подползла к проволоке. Резать ее оказалось труднее, чем она думала. Скрежет отдавался в тишине ночи, но, похоже, никто его не слышал. Через пять минут она уже расправилась с первым рядом. Скользнув в проход, она принялась за второй ряд. Осталось еще два.
Несмотря на прохладу, она обливалась потом. Второй ряд проволоки был вдвое гуще, и работа под ним заняла около двадцати минут. Очередной, третий ряд, был заплетен еще гуще, и он занял у нее минут сорок.
Лежа на спине, она с трудом переводила дыхание, а ее плечи и руки ныли от боли. Передохнув, она посмотрела на Соад, что ползла за ней.
— Мы двинемся дальше, пока не достигнем белой отметки. Она примерно в двухстах метрах. И после этого сможем объявить о себе.
— О'кей, — ответила Соад.
— Не забывай пониже держать голову, — сказала Лейла.
Снова перекатившись на живот, она поползла вперед. Ей казалось, что двести метров по-пластунски равны тысяче миль. Наконец она стала ясно различать белую отметку. И в то же время она услышала голоса — мужские голоса.
Лейла вытянула руку ладонью вниз, давая знать женщинам, чтобы они не издавали ни звука. Позор, если их обнаружат именно сейчас. Они вжались в землю. Голоса раздавались слева от нее. В лунном свете она видела трех солдат. Один из них курил, остальные сидели у пулемета. Спичка описала огненную дугу, упав почти рядом с лицом Лейлы.
— Эти шлюхи по-прежнему где-то здесь, — сказал солдат с сигаретой.
Другой встал, размахивая руками, чтобы согреться.
— Хамид небось где-то греет дюжину замерзших мышек.
Куривший засмеялся.
— Парочку он может уступить мне. Я покажу, как их нужно греть.
— Хамид ничего тебе не даст, — сказал сидящий. — Он ведет себя, как паша в гареме.
Зазвучал зуммер. Солдат с сигаретой взял уоки-токи. Лейла не слышала, что он говорит в передатчик, но разобрала его слова, обращенные к остальным двум.
— Это был первый пост. Они засекли их, но потом потеряли. Там думают, что они могли двинуться в этом направлении.
— Они порят чепуху, — сказал другой. — При этом свете я вижу за полмили. Здесь ничего нет.
— Держи ушки на макушке. Только не хватает, чтобы пара баб накрутила нам хвосты.
Лейла мрачно усмехнулась. Именно это они и собирались сделать. Обернувшись назад, она похлопала Соад по плечу.
— Слышала?
Соад и все остальные за ней кивнули. Они все слышали.
Лейла развела обе руки в стороны. Все было понятно. Широким кругом они беззвучно охватили сидящих, обойдя пулеметное гнездо с тыла, и, затаив дыхание, медленно продвигались вперед.
Прошло не менее часа, пока Лейла дала сигнал.
С дикими воплями женщины вскочили и кинулись вперед. Ругаясь, солдаты повернулись в ту сторону и увидели стволы направленных на них автоматов.
— Вы наши пленники, — объявила Лейла.
Капрал неожиданно улыбнулся.
— Думаю, что так оно и есть, — согласился он.
Лейла узнала в нем курившего. Она не могла сдержать торжества в голосе.
— Может быть, теперь ты изменишь свое мнение о женщинах как о солдатах.
Капрал кивнул.
— Может быть.
— Что нам теперь делать? — спросила Соад.
— Не знаю, — сказала Лейла. — Наверно, мы должны связаться по рации и сказать, что взяли их в плен. — Она повернулась к капралу. — Дай мне твой уоки-токи.
По-прежнему улыбаясь, он протянул ей аппарат.
— Могу ли я кое-что предложить?
— Если хочешь, — деловито ответила Лейла.
— Мы ваши пленники, не так ли?
Лейла кивнула.
— Почему бы вам нас предварительно не изнасиловать. Мы обещаем, что не будем жаловаться.
Женщины захихикали. Лейла разгневалась. Арабы — худшие представители свинского мужского шовинизма. Она нажала кнопку уоки-токи. Но прежде чем прозвучал ответ, к ним приблизились Хамид и Джамила, вид у них был столь непринужденный, словно они провели время в парк.
— Какого черта! — заорала она на Хамида. — Где вы были?
— Как раз за вами.
— Почему ты не помогал нам?
Он пожал плечами.
— Чего ради? Вы все делали совершенно правильно.
Она посмотрела на Джамилу. На лице этой пухлой палестинки плавало расслабленное выражение, и Лейла знала, в чем дело. Она повернулась к Хамиду.
— Как вы пробрались через заграждения?
— Очень легко, — с широкой улыбкой сказал он. — Мы прорыли под ними небольшой ровик и перепихнулись внутрь.
Лейла изо всех сил старалась сохранять строгое выражение на лице, но тут не выдержала и расхохоталась. У сирийского наемника было странное чувство юмора, но он был забавен. Она протянула ему уоки-токи.
— Сообщи о нас, — сказала она. — Может, тебе удастся связаться с ними, чтобы они прислали грузовик. Думаю, что всем нам нужен горячий душ.
* * *
Над крышей барака, где размещалась душевая, поднимались клубы пара. Сквозь плеск льющейся воды была слышна болтовня женщин. В каждой кабинке было четыре рожка. Так как кабинок было всего две, то у душа стояла толпа женщин, дожидавшихся своей очереди. Лейла предпочитала ждать, пока все вымоются, чтобы ей не надо было торопиться, освобождая место очередной ожидающей. Облокотившись на подоконник, она курила, прислушиваясь к болтовне.
С тех пор, как она попала в лагерь, прошло три месяца, и все это время с утра до вечера было наполнено непрерывной муштрой. Все лишние жировые отложения у всех давно исчезли. Лейла стала подтянутой, с плоским твердым животом, а груди стали как два яблочка. Ее густые черные волосы, по прибытии коротко подстриженные, сейчас спадали до плеч.
Каждое утро два часа отводилось тренировкам и строевой подготовке. После завтрака шли занятия, в ходе которых девушки изучали оружие — как пользоваться и как ухаживать за ним. Они усваивали типы гранат и искусство пользования пластиковой взрывчаткой, технику приготовления и пересылки бомб в конвертах и практику работы с таймерами, взрываемыми по радиосигналу. Время после обеда отводилось для изучения рукопашного боя. В конце дня они слушали лекции. Изучение идеологических доктрин было важно потому, что они должны были стать миссионерами нового порядка в арабском мире.
Позже политические занятия уступили место урокам военной тактики, проникновению на территорию противника и саботажу, партизанской войны и диверсиям.
Весь прошлый месяц они тренировались в полевых условиях. Все, что изучалось, сейчас пошло в дело. Постепенно Лейла начала чувствовать, как она грубеет. Все меньше и меньше она думала о себе, как о женщине. Цель, к которой она себя готовила, полностью овладевала ею, становясь смыслом жизни. Именно она и другие будут способствовать приходу нового мира. Она бегло вспомнила мать и сестру. Они пребывали в Бейруте, по-прежнему оставаясь частью старого общества: сестра со своей семьей и общественными проблемами, мать со всей остротой все еще переживающая то, как была брошена отцом, но так ничего толкового и не сделавшая со своей жизнью. На минуту она прикрыла глаза, вспоминая тот день на юге Франции перед ее прибытием сюда. Она увидела, как отец и его сыновья катаются на водных лыжах в заливе перед Карлтон-отелем. Отец не изменился за те девять лет, когда она в последний раз видела его. Он был по-прежнему строен и красив, полон силы и жизни. Если бы он только понимал, если бы только знал, как много он может сделать для освобождения арабов от империализма Израиля и Америки. Если бы он только знал, как мучаются и страдают его братья, как им нужна его помощь, он не стоял бы в стороне, позволяя вершиться этой несправедливости. Но ей оставалось только мечтать об этом. Конечно, он все знал. Он должен знать. Просто его это не волнует. Роскошь окружала его с детства и его единственное желание — приумножать богатство. Он любил роскошь и власть, которая по мановению пальца была к его услугам. И страшная правда заключалась в том, что он был не одинок. Точно такими же были шейхи и эмиры, принцы и короли, банкиры и богачи, арабы и все прочие. Они заботились только о самих себе. Миллионы крестьян в каждой арабской стране по-прежнему жили на грани голода, пока их правители разъезжали в «кадиллаках» с кондиционерами, летали на собственных самолетах, возводили дворцы и виллы по всему миру и напыщенно говорили о свободе для их народа. Но от судьбы не уйдешь. Это будет война не только против иностранцев: покончить с ними будет только первым шагом. Вторым и может быть, самым трудным шагом будет борьба с собственными угнетателями — с такими, как ее отец, с людьми, у которых есть все и которые не хотят поделиться ни крошкой.
Кабинка в душе освободилась, и Лейла, повесив большое грубое полотенце на крючок в стене, вошла под обжигающие струи. Жар обдал ее умиротворяющим бальзамом. Она чувствовала, как расслабляются все мышцы. Медленно, с наслаждением она стала намыливаться и прикосновение пальцев к телу дарило почти чувственное удовлетворение.
В этом она походила на своего отца. Снова она увидела, как он мчится на водных лыжах, с напряженными мускулами, и его облик говорит о той радости, которую дает умение держаться на воде.
Раздвинув ноги и выгнувшись, она позволила влаге омывать самые интимные уголки тела. Тепло наполняло ее приятной негой. Вдруг острый приступ наслаждения потряс ее. Она почувствовала ужас, гнев и отвращение к себе. Ей было противно даже думать об этом. Лейла резко закрыла горячую воду и стояла под холодными струями, пока кожа ее не посинела. И только тогда, обмотавшись полотенцем, вышла из-под душа.
Она сходит с ума. Никогда раньше ее не посещали такие мысли и видения. Но они были у нее в крови. Мать не раз говорила ей об этом. Она была плоть от плоти своего отца. Тот был рабом своего тела, не в силах устоять перед его похотливыми потребностями. Мать рассказывала им истории об отце и его женщинах. Он принадлежал к людям, которых ни одна, даже самая лучшая женщина не может удовлетворить. Дурная кровь, предостерегающе говорила им мать.
Она насухо вытерлась и, обмотавшись полотенцем, вернулась в барак.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
— Что нам делать? — спросила Лейла. — Нужны ножницы для резки проволоки, чтобы пробраться внутрь.
— Кажется, они есть у Фариды, — сказала Аида.
— Передай дальше, — сказала Лейла.
Приказ был быстро передан по цепочке женщин, лежавших за ними. Через минуту ножницы, передававшиеся из рук в руки, попали к Лейле.
— Ты раньше пользовалась ими? — спросила Соад.
— Нет, — сказала Лейла. — А ты?
Соад покачала головой.
— Должно быть, это не очень трудно. Я видела, как Хамид работал с ними.
Взяв ножницы, она осторожно подползла под проволочное заграждение, перевернулась на спину и медленно подняла ножницы над головой. В лунном свете блеснул отполированный металл лезвий. Это длилось не больше доли секунды, но сразу же заговорил пулемет, и над их головами засвистели пули.
— Проклятье, — в отчаянии вырвалось у Лейлы, старавшейся вжаться в землю. Она не смела даже повернуть голову и посмотреть, что делается за ней.
— Где вы? — крикнула она.
— Мы здесь, — сказала Соад. — Лежим и не двигаемся.
— Нужно уходить, — сказала Лейла. — Они нас засекли.
— Ты и иди. А я не двинусь с места, пока не прекратится стрельба.
— Если поползем, то спасемся, огонь идет в трех футах над головами.
— Это же арабы, — с тем же сарказмом сказала Соад. — А я не знаю ни одного, кто бы мог попасть точно в цель. Я остаюсь.
— А я иду. Ты можешь оставаться тут хоть всю ночь, если хочешь.
Осторожно перекатившись на живот, Лейла, извиваясь, поползла вдоль заграждений. Через минуту она услышала за собой какие-то скрежещущие звуки. Она обернулась. Остальные ползли за ней.
Примерно через полчаса они остановились. Пулемет по-прежнему вел огонь, но пуль над головами уже не было слышно. Они вышли из зоны огня.
На этот раз они подготовились куда лучше. Вымазали грязью лезвия ножниц, чтобы они не блестели. Перевернувшись на спину, Лейла снова подползла к проволоке. Резать ее оказалось труднее, чем она думала. Скрежет отдавался в тишине ночи, но, похоже, никто его не слышал. Через пять минут она уже расправилась с первым рядом. Скользнув в проход, она принялась за второй ряд. Осталось еще два.
Несмотря на прохладу, она обливалась потом. Второй ряд проволоки был вдвое гуще, и работа под ним заняла около двадцати минут. Очередной, третий ряд, был заплетен еще гуще, и он занял у нее минут сорок.
Лежа на спине, она с трудом переводила дыхание, а ее плечи и руки ныли от боли. Передохнув, она посмотрела на Соад, что ползла за ней.
— Мы двинемся дальше, пока не достигнем белой отметки. Она примерно в двухстах метрах. И после этого сможем объявить о себе.
— О'кей, — ответила Соад.
— Не забывай пониже держать голову, — сказала Лейла.
Снова перекатившись на живот, она поползла вперед. Ей казалось, что двести метров по-пластунски равны тысяче миль. Наконец она стала ясно различать белую отметку. И в то же время она услышала голоса — мужские голоса.
Лейла вытянула руку ладонью вниз, давая знать женщинам, чтобы они не издавали ни звука. Позор, если их обнаружат именно сейчас. Они вжались в землю. Голоса раздавались слева от нее. В лунном свете она видела трех солдат. Один из них курил, остальные сидели у пулемета. Спичка описала огненную дугу, упав почти рядом с лицом Лейлы.
— Эти шлюхи по-прежнему где-то здесь, — сказал солдат с сигаретой.
Другой встал, размахивая руками, чтобы согреться.
— Хамид небось где-то греет дюжину замерзших мышек.
Куривший засмеялся.
— Парочку он может уступить мне. Я покажу, как их нужно греть.
— Хамид ничего тебе не даст, — сказал сидящий. — Он ведет себя, как паша в гареме.
Зазвучал зуммер. Солдат с сигаретой взял уоки-токи. Лейла не слышала, что он говорит в передатчик, но разобрала его слова, обращенные к остальным двум.
— Это был первый пост. Они засекли их, но потом потеряли. Там думают, что они могли двинуться в этом направлении.
— Они порят чепуху, — сказал другой. — При этом свете я вижу за полмили. Здесь ничего нет.
— Держи ушки на макушке. Только не хватает, чтобы пара баб накрутила нам хвосты.
Лейла мрачно усмехнулась. Именно это они и собирались сделать. Обернувшись назад, она похлопала Соад по плечу.
— Слышала?
Соад и все остальные за ней кивнули. Они все слышали.
Лейла развела обе руки в стороны. Все было понятно. Широким кругом они беззвучно охватили сидящих, обойдя пулеметное гнездо с тыла, и, затаив дыхание, медленно продвигались вперед.
Прошло не менее часа, пока Лейла дала сигнал.
С дикими воплями женщины вскочили и кинулись вперед. Ругаясь, солдаты повернулись в ту сторону и увидели стволы направленных на них автоматов.
— Вы наши пленники, — объявила Лейла.
Капрал неожиданно улыбнулся.
— Думаю, что так оно и есть, — согласился он.
Лейла узнала в нем курившего. Она не могла сдержать торжества в голосе.
— Может быть, теперь ты изменишь свое мнение о женщинах как о солдатах.
Капрал кивнул.
— Может быть.
— Что нам теперь делать? — спросила Соад.
— Не знаю, — сказала Лейла. — Наверно, мы должны связаться по рации и сказать, что взяли их в плен. — Она повернулась к капралу. — Дай мне твой уоки-токи.
По-прежнему улыбаясь, он протянул ей аппарат.
— Могу ли я кое-что предложить?
— Если хочешь, — деловито ответила Лейла.
— Мы ваши пленники, не так ли?
Лейла кивнула.
— Почему бы вам нас предварительно не изнасиловать. Мы обещаем, что не будем жаловаться.
Женщины захихикали. Лейла разгневалась. Арабы — худшие представители свинского мужского шовинизма. Она нажала кнопку уоки-токи. Но прежде чем прозвучал ответ, к ним приблизились Хамид и Джамила, вид у них был столь непринужденный, словно они провели время в парк.
— Какого черта! — заорала она на Хамида. — Где вы были?
— Как раз за вами.
— Почему ты не помогал нам?
Он пожал плечами.
— Чего ради? Вы все делали совершенно правильно.
Она посмотрела на Джамилу. На лице этой пухлой палестинки плавало расслабленное выражение, и Лейла знала, в чем дело. Она повернулась к Хамиду.
— Как вы пробрались через заграждения?
— Очень легко, — с широкой улыбкой сказал он. — Мы прорыли под ними небольшой ровик и перепихнулись внутрь.
Лейла изо всех сил старалась сохранять строгое выражение на лице, но тут не выдержала и расхохоталась. У сирийского наемника было странное чувство юмора, но он был забавен. Она протянула ему уоки-токи.
— Сообщи о нас, — сказала она. — Может, тебе удастся связаться с ними, чтобы они прислали грузовик. Думаю, что всем нам нужен горячий душ.
* * *
Над крышей барака, где размещалась душевая, поднимались клубы пара. Сквозь плеск льющейся воды была слышна болтовня женщин. В каждой кабинке было четыре рожка. Так как кабинок было всего две, то у душа стояла толпа женщин, дожидавшихся своей очереди. Лейла предпочитала ждать, пока все вымоются, чтобы ей не надо было торопиться, освобождая место очередной ожидающей. Облокотившись на подоконник, она курила, прислушиваясь к болтовне.
С тех пор, как она попала в лагерь, прошло три месяца, и все это время с утра до вечера было наполнено непрерывной муштрой. Все лишние жировые отложения у всех давно исчезли. Лейла стала подтянутой, с плоским твердым животом, а груди стали как два яблочка. Ее густые черные волосы, по прибытии коротко подстриженные, сейчас спадали до плеч.
Каждое утро два часа отводилось тренировкам и строевой подготовке. После завтрака шли занятия, в ходе которых девушки изучали оружие — как пользоваться и как ухаживать за ним. Они усваивали типы гранат и искусство пользования пластиковой взрывчаткой, технику приготовления и пересылки бомб в конвертах и практику работы с таймерами, взрываемыми по радиосигналу. Время после обеда отводилось для изучения рукопашного боя. В конце дня они слушали лекции. Изучение идеологических доктрин было важно потому, что они должны были стать миссионерами нового порядка в арабском мире.
Позже политические занятия уступили место урокам военной тактики, проникновению на территорию противника и саботажу, партизанской войны и диверсиям.
Весь прошлый месяц они тренировались в полевых условиях. Все, что изучалось, сейчас пошло в дело. Постепенно Лейла начала чувствовать, как она грубеет. Все меньше и меньше она думала о себе, как о женщине. Цель, к которой она себя готовила, полностью овладевала ею, становясь смыслом жизни. Именно она и другие будут способствовать приходу нового мира. Она бегло вспомнила мать и сестру. Они пребывали в Бейруте, по-прежнему оставаясь частью старого общества: сестра со своей семьей и общественными проблемами, мать со всей остротой все еще переживающая то, как была брошена отцом, но так ничего толкового и не сделавшая со своей жизнью. На минуту она прикрыла глаза, вспоминая тот день на юге Франции перед ее прибытием сюда. Она увидела, как отец и его сыновья катаются на водных лыжах в заливе перед Карлтон-отелем. Отец не изменился за те девять лет, когда она в последний раз видела его. Он был по-прежнему строен и красив, полон силы и жизни. Если бы он только понимал, если бы только знал, как много он может сделать для освобождения арабов от империализма Израиля и Америки. Если бы он только знал, как мучаются и страдают его братья, как им нужна его помощь, он не стоял бы в стороне, позволяя вершиться этой несправедливости. Но ей оставалось только мечтать об этом. Конечно, он все знал. Он должен знать. Просто его это не волнует. Роскошь окружала его с детства и его единственное желание — приумножать богатство. Он любил роскошь и власть, которая по мановению пальца была к его услугам. И страшная правда заключалась в том, что он был не одинок. Точно такими же были шейхи и эмиры, принцы и короли, банкиры и богачи, арабы и все прочие. Они заботились только о самих себе. Миллионы крестьян в каждой арабской стране по-прежнему жили на грани голода, пока их правители разъезжали в «кадиллаках» с кондиционерами, летали на собственных самолетах, возводили дворцы и виллы по всему миру и напыщенно говорили о свободе для их народа. Но от судьбы не уйдешь. Это будет война не только против иностранцев: покончить с ними будет только первым шагом. Вторым и может быть, самым трудным шагом будет борьба с собственными угнетателями — с такими, как ее отец, с людьми, у которых есть все и которые не хотят поделиться ни крошкой.
Кабинка в душе освободилась, и Лейла, повесив большое грубое полотенце на крючок в стене, вошла под обжигающие струи. Жар обдал ее умиротворяющим бальзамом. Она чувствовала, как расслабляются все мышцы. Медленно, с наслаждением она стала намыливаться и прикосновение пальцев к телу дарило почти чувственное удовлетворение.
В этом она походила на своего отца. Снова она увидела, как он мчится на водных лыжах, с напряженными мускулами, и его облик говорит о той радости, которую дает умение держаться на воде.
Раздвинув ноги и выгнувшись, она позволила влаге омывать самые интимные уголки тела. Тепло наполняло ее приятной негой. Вдруг острый приступ наслаждения потряс ее. Она почувствовала ужас, гнев и отвращение к себе. Ей было противно даже думать об этом. Лейла резко закрыла горячую воду и стояла под холодными струями, пока кожа ее не посинела. И только тогда, обмотавшись полотенцем, вышла из-под душа.
Она сходит с ума. Никогда раньше ее не посещали такие мысли и видения. Но они были у нее в крови. Мать не раз говорила ей об этом. Она была плоть от плоти своего отца. Тот был рабом своего тела, не в силах устоять перед его похотливыми потребностями. Мать рассказывала им истории об отце и его женщинах. Он принадлежал к людям, которых ни одна, даже самая лучшая женщина не может удовлетворить. Дурная кровь, предостерегающе говорила им мать.
Она насухо вытерлась и, обмотавшись полотенцем, вернулась в барак.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51