– Совсем ненадолго. Там нас никто не узнает.
Он был прав, конечно; посетить таверну – в этом практически не было никакого риска. Скорее больше бросилось бы в глаза, если бы они не пошли туда. Единственными солдатами поблизости были те, что сопровождали их. Половина, при полных регалиях, осталась на страже; вторая половина, за исключением одного, отправилась в таверну, едва представилась такая возможность. Тот солдат, который пренебрег развлечением, выглядел не слишком крепким и, едва его товарищи ушли, проскользнул в конюшню, словно желая отдохнуть. Алехандро сначала хотел пригласить его пойти с ними, но потом передумал, заметив, как целеустремленно тот удалился в конюшню.
Но если это обычный папский солдат в кругу своих товарищей, почему он отказался от возможности развлечься?
Однако любопытство на лице Гильома прогнало прочь подозрения. Возбуждение мальчика не удивило Алехандро; собственная долгая скачка от Авиньона до Парижа в 1348 году в значительной степени стала для него открытием мира, и все, что он тогда видел, врезалось в память – даже те ужасы, которые лучше было бы забыть. Мальчик, которого он растил, никогда не покидал пределов авиньонского гетто, если не считать того путешествия из Парижа в Авиньон, сразу после его рождения, которое он проделал пристегнутым к груди Алехандро. Много ли знает о мире внук короля Англии?
– Ладно, – сказал он Гильому, – пойдем послушаем музыку, но ты должен пообещать мне не разговаривать с незнакомцами.
Он остановился у двери таверны и заглянул внутрь, пряча мальчика за спиной, и лишь не заметив ничего предосудительного, позволил ему войти. Глаза у Гильома стали как блюдца, взгляд метался от одной удивительной вещи к другой, жадно впитывая все. Одежду здешних женщин еврейки в гетто сочли бы бесстыдной – из-за ярких цветов и открытости нарядов. Вдобавок местные красавицы щеголяли кружевами, драгоценностями, экстравагантными шляпками и туфлями с остроконечными носками.
– Почему у этих женщин такие высокие лбы? – спросил Гильом.
– Она зачесывают волосы назад. Видишь ли, высокий лоб тут считается признаком элегантности.
– Не понимаю почему. Мне кажется, что они выглядят странно.
– Мне тоже, – согласился Алехандро.
Жизнерадостное поведение французских буржуа – пение, танцы, шумные ссоры, непринужденная болтовня – тоже чрезвычайно заинтересовало мальчика.
– Ты голоден? – спросил его дед.
– Ох, да!
– Тогда давай поужинаем.
Он взмахом руки подозвал хозяина и заказал хлеба, сыра и, для себя, кружку эля.
– Сегодня вечером ты впервые попробуешь эль, Гильом.
Тот с радостью схватил кружку, но, едва горьковатая жидкость коснулась языка, состроил гримасу.
– Мальчик правильно оценивает вкус этого пойла.
Повернувшись на голос, Алехандро увидел старика с седыми волосами и бородой; тот улыбнулся, и все его лицо пошло бесчисленными морщинами, однако взгляд голубых глаз был ясен и полон энергии.
– Мне и самому здешний эль не нравится, – продолжал он, – но приходится пить, потому что вода тут совсем непригодна для питья.
Любопытство Алехандро тут же всколыхнулось.
– Почему, добрый сэр?
Мужчина оглянулся, словно опасаясь, что их могут подслушать, но поблизости никого не было.
– Ну, просто… выпьешь этой воды и заболеешь.
Лекарь придвинулся ближе, не обращая внимания на зловонное дыхание старика.
– И какие же признаки у этой болезни?
Тот пристально посмотрел ему в глаза.
– Вы говорите как испанец.
Надо же! Алехандро считал, что после стольких лет вдали от родины все следы его происхождения стерлись. И тем не менее старик разгадал его, услышав всего пару фраз.
– Я жил во многих странах, – ответил Алехандро, осторожно подбирая слова, – в том числе и в Испании. Наверно, это отразилось на моей речи. Но, молю вас, продолжайте… как проявляется болезнь?
– Кто попьет воды, тому становится совсем худо, – сказал старик. – Не могут ничего удержать внутри, все выбрасывают, с одного конца либо с другого, если вы понимаете, о чем я.
Глаза у него посверкивали – чувствовалось, что ему нравится говорить такие неприятные вещи.
– Понимаю. Однако вряд ли такого рода болезнь можно полностью объяснить употреблением воды.
– Почему нет? Чужаки, которые приходят в нашу деревню даже ненадолго, убегают в лес, держась за животы. Чтобы облегчиться. И больше никогда тут не появляются.
– А те, кто живет здесь? Не могут же они болеть постоянно.
– А их это не затрагивает, – ответил старик. – Любопытно, правда?
– И вас?
– И меня тоже. – Он злорадно ухмыльнулся. – Но, как уже было сказано, я не пью воду. Только эль. – Он поднял кружку в знак приветствия, залпом осушил ее и вытер рот рукавом. – А вы откуда прибыли?
– Из Монпелье, – ответил Алехандро.
– Дедуш…
Под суровым взглядом Алехандро мальчик закрыл рот.
– А куда направляетесь?
– В Страсбург.
На этот раз Гильом никак не отреагировал на ложь деда.
– Долгое путешествие, – заметил старик.
– Действительно. И нелегкое.
– Ну, удачи вам. – Старик, уже заметно навеселе, наклонился поближе. – И помните – не пейте из колодца. Говорят, его отравили евреи.
С этим он встал и ушел; Алехандро от ярости буквально утратил дар речи.
Они быстро доели хлеб с сыром и вернулись в конюшню. Там не было никого, кроме щуплого солдатика. Он уже лежал, плотно завернувшись в одеяло, так что видна была лишь голова в капюшоне. Алехандро мельком отметил про себя, что сапоги солдата стоят точно между ним и местом, где мог лечь другой, носок к носку, пятка к пятке.
Слишком аккуратно… как будто солдат хотел воздвигнуть маленькую стену между собой и соседом.
И почему он не принимал участия в разговорах? Он, казалось, съеживался, стараясь стать как можно незаметнее, когда остальные болтали между собой.
Алехандро уложил Гильома на солому, но тот никак не мог угомониться, ворочался, метался; в Авиньоне, в собственной постели, он никогда себя так не вел. В конце концов Алехандро спросил его:
– Что с тобой, Гильом?
Мальчик приподнялся, опираясь на локоть.
– Мы правда едем туда, куда ты сказал?
Алехандро приложил палец к губам.
– Шшш! – Он обернулся и посмотрел на солдатика, но тот, похоже, уже спал. Тем не менее Алехандро продолжил еле слышным шепотом: – Нет, малыш, мы едем в Париж.
Мальчик понял его намек и тоже прошептал:
– Тогда почему ты сказал, что мы едем в другое место?
– Нельзя, чтобы узнали, кто мы на самом деле.
– Но почему?
Алехандро не знал, что ответить.
– В свое время поймешь, а пока прими такой ответ. Понимаю, это нелегко для тебя. Но ты постараешься?
– Да, дедушка, – ответил Гильом с нотками разочарования в голосе.
– Терпение, Гильом. Все будет хорошо.
Алехандро и самому хотелось в это верить.
* * *
Дверь на женскую половину открыла старая няня Изабеллы. Ее лицо, обрамленное жестким белым головным убором, было изборождено морщинами.
– Чего тебе, мальчик?
– Ах, добрая няня, пожалуйста, не называйте меня мальчиком. «Парень» гораздо лучше. В этом слове есть намек на скорую возмужалость.
Она с недоверием осмотрела его сверху донизу.
– Как пожелаешь. Так чего тебе, парень?
– Я хотел бы поговорить с леди Кэт, если это возможно.
– На данный момент нет. Она прислуживает принцессе.
От Джеффри Чосера не ускользнул оттенок горечи в тоне старой женщины; вообще-то он именно этого и ожидал.
– А когда, по-вашему, она освободится, осмелюсь спросить?
– Осмеливайся, чего уж, только я не могу точно сказать. Боюсь, она освободится, когда принцесса захочет, чтобы она освободилась.
– Могу я в таком случае оставить для нее записку?
Няня протянула руку. Чосер отдал ей записку, написанную заранее, в предчувствии именно такого поворота событий.
– Я буду с нетерпением ждать ответа.
Няня сунула записку в обширный рукав, моля Бога, чтобы у нее не хватило дерзости прочесть ее.
* * *
Кэт вместе с несколькими придворными дамами стояла и смотрела, как принцесса меняет наряды и выслушивает по поводу них замечания. Отвращение Кэт неуклонно росло по мере того, как высказывались эти самые «мнения» – конечно, исключительно после того, как дамам становилось ясно, что думает о платье сама Изабелла.
Одно слишком пестрое, другое слишком яркое, третье слишком унылое – среди дюжин платьев ни одно ее не устраивало. Наконец она вытащила из принесенного портными сундука и продемонстрировала всем последнее, длинное, простое, из бледного шелка цвета высушенной между страницами книги розы – нежно-розового с оттенком кремового. Подол и обшлага украшала искусная вышивка того же цвета. Прекрасная ручная работа невольно привлекла внимание Кэт, мастерство исполнения восхищало. Заметив ее интерес, Изабелла швырнула ей платье.
– Можешь надеть это платье как свадебное – ты, похоже, в восторге от него.
Кэт поймала платье и повесила на руку, расправив шелк.
– Я не собираюсь замуж, – ответила она.
– Ты, может, и нет, а вот у нашего отца есть такие планы.
– Надеюсь, они увенчаются тем же успехом, что и договоренности такого рода насчет тебя.
Двадцать изящных рук в унисон вскинулись к губам, но дамам не удалось полностью приглушить смешки, вырвавшиеся вслед за язвительным замечанием Кэт. Изабелла в ярости нахмурила брови.
– Непременно передам отцу твое восхищение его дипломатическим мастерством.
– Он мне не отец, но, пожалуйста, непременно расскажи этому человеку! С нетерпением буду ждать, как он отреагирует.
– Он отреагировал бы хлыстом по твоей заднице, будь я на его месте! – взорвалась Изабелла. – А теперь будь хорошей девочкой и надень платье. Мы хотим посмотреть, идет оно тебе или нет.
Кэт молча стояла с перекинутым через согнутую руку платьем.
– Ну же, сестра! Это мой приказ.
Поначалу, когда Кэт только привезли в Виндзор, она отказывалась выполнять приказы Изабеллы, однако охранники быстро продемонстрировали ей, что ни к чему хорошему упрямство не приведет. Она почти месяц не могла пользоваться левой рукой после того, как они «обработали» ее. И всякий раз, когда она демонстрировала пренебрежение ко всем этим издевательствам, ей напоминали об уязвимости ее сына.
Удаляясь за занавеску под щебетание остальных дам, она волокла платье по полу. Однако когда спустя несколько мгновений она вышла уже в нем, все ошеломленно смолкли.
– Ну, – заявила наконец Изабелла, – оно, похоже, идет тебе гораздо больше, чем мне. – Она встала и подошла к Кэт. – У меня сегодня приступ великодушия. Решено – на свою свадьбу ты наденешь это платье.
– Повторяю, сестра, я не собираюсь замуж.
– Посмотрим, – усмехнулась Изабелла. – А теперь из-за всех этих глупых пререканий я опаздываю на встречу со своим ювелиром. Бедняга, наверно, уже в обмороке.
Она подобрала юбки и быстро удалилась в сопровождении придворных дам, ни одна из которых, проходя мимо Кэт, не смотрела ей в глаза.
Как только они скрылись, появилась няня. Заглянув за угол, чтобы удостовериться, что их никто не может услышать, она прошептала:
– Для тебя есть послание от этого парня, Чосера.
Она вытащила записку из рукава и отдала Кэт. Та едва не порвала бумагу, стремясь побыстрее ее развернуть.
«Прекраснейшая леди Кэт,
могу я прийти к вам сегодня вечером? Мне хотелось бы обсудить кое-какие события, которые могут представлять для вас интерес. Если вы не возражаете, пожалуйста, передайте ответ через свою няню».
Какие события? Этот молодой человек обожает интриги, иногда даже чересчур. Ей припомнились первые услышанные от него слова, когда он увидел ее еще в Париже.
«Вы могли бы быть двойником милорда Лайонела».
Он сказал это Кэт в присутствии Гильома Каля, еще не бывшего ее мужем, когда пришел обговорить с ним его участие в бегстве Алехандро от де Шальяка. В результате Чосера самого обвели вокруг пальца, но примечательно, что он, казалось, не держал зла на Кэт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75