Надеюсь, мои усилия не окажутся напрасными.
Феш явно не понимал, к чему клонит гостья. Что касается меня, то я жила на острове с самого рождения и нередко слышала легенды о семье матери. Время, когда семейство Пьетра-Сантос поселилось на Корсике, действительно терялось во тьме веков.
— Матушка! — сказала я. — Это же всего лишь старые легенды, которые ты так любишь рассказывать мне. Не будет ничего дурного, если ты расскажешь их и мадам де Рок. Она так много для нас сделала. Феш коснулся руки моей матушки и ободряюще сжал ее.
— Мадам де Рок, — дрожащим голосом произнесла моя матушка, — я признательна вам от всей души и признаю долг чести. История, которую вы поведали нам, испугала меня. В то время как большинство семей, живущих на нашем острове, происходят из Этрурии, Ломбардии или Сицилии, наш род уходит корнями к первым поселенцам Корсики. Мои предки пришли сюда из Финикии, древнего государства на восточном берегу Средиземного моря. Они поселились на острове за шестнадцать столетий до рождества Христова.
Аббатиса медленно кивнула, и матушка продолжила: — Финикийцы были торговцами, купцами, античные историки называли их «люди моря». Слово «финикийцы» происходит от греческого выражения, означающего «кроваво-красный». Возможно, название пошло от ярко-алой краски, которую они получали из раковин, а может, от легендарной птицы Феникс или финиковых пальм — и то и другое греки называли «красный, как огонь». Кто-то говорит, что свое имя народ получил из-за Красного моря. Все это неправда. Наш народ называли так из-за цвета волос. Даже теперь, много лет спустя, потомки племен финикийцев, например венецианцы, отличаются огненно-рыжими волосами. Я так подробно рассказываю об этом, потому что красный цвет, цвет крови и пламени, был священным цветом этого загадочного и примитивного народа. Хотя греки называли их финикийцами, сами они называли себя людьми Кхна или Кносса, а позже — ханаанейцами. Из Библии известно, что они поклонялись множеству богов Вавилона, например богу по имени Бел, которого они называли Баал или Ваал, богине Иштар, которая превратилась в Астарту, и Мелькарту, которого греки назвали Кар, что значит «судьба» или «рок». Мой народ называл его Молох.
— Молох…— прошептала аббатиса. — Языческий бог, от поклонения которому иудеи отказались, раскаявшись, однако их обвиняли в том, что они потворствовали культу Молоха. Те, кто почитал его, бросали своих детей живыми в огонь, чтобы умилостивить бога…
— Да, — подтвердила моя матушка. — И даже хуже. Хотя большинство народов верили, что карать дано лишь богам, финикийцы считали иначе. Места, которые они заселили и где основали свои колонии — Корсика, Сардиния, Марсель, Венеция и Сицилия, — это земли, где предательство карается смертью, где возмездие означает справедливость. Даже сегодня их потомки мстят средиземноморцам. Эти варвары-пираты не являются потомками берберов, их название идет от Барбароссы — «Рыжей Бороды». Даже в наши дни в Тунисе и Алжире около двадцати тысяч европейцев содержатся в неволе, их освобождают за выкуп, на который и живут эти люди. Таковы истинные потомки финикийцев: они царят на море, строят крепости на островах, поклоняются богу воровства, живут предательством и умирают, убитые в вендетте!
— Да! — в возбуждении воскликнула аббатиса. — Все именно так, как рассказывал Карлу Великому мавр: в самих этих шахматах заключается Сар — месть! Но что это было? Что за страшный секрет хранили мавры и, возможно, финикийцы? Что за сила содержится в этих фигурах, известная древним, но ныне, когда ключ к ней надежно спрятан в тайнике, утерянная навечно?
— Я не уверена, — сказала мать, — но из того, что вы рассказали мне, я могу сделать предположение, которое может приблизить вас к разгадке. Вы сказали, что восемь мавров, доставивших шахматы Карлу, отказались покинуть их. Они отправились вслед за фигурами в Монглан, где стали справлять свои странные ритуалы. Кажется, я знаю, что это были за обряды. Мои предки, финикийцы, практиковали ритуалы посвящения, похожие на те, что вы описали. Они поклонялись священному камню, иногда стеле или монолиту, который, как они верили, содержит в себе глас Божий. Его можно сравнить с черным камнем Каабы в Мекке и Собором на скале в Иерусалиме. В каждом финикийском храме был такой священный камень — массебот. Среди наших легенд есть история о Женщине по имени Элисса. Ее брат был царем города Тира, он убил ее мужа, тогда Элисса украла священный камень и сбежала в Карфаген, что находится на побережье Северной Африки. Брат бросился в погоню, ведь она унесла его богов.
Эту историю рассказывают по-разному, но у нас говорят, что Элисса принесла себя в жертву, бросившись в погребальный костер, дабы умилостивить богов и спасти свой народ. Перед смертью Элисса провозгласила, что восстанет, как птица Феникс из пепла, в день, когда камни запоют. Этот день станет для всего земного днем воздаяния.
Когда моя мать закончила свое повествование, аббатиса долгое время хранила молчание. Мы с отчимом не решались прервать ее думы. Наконец аббатиса промолвила:
— Тайна Орфея, который своим пением заставлял оживать горы и камни. Сладость его музыки была такова, что даже пески пустыни плакали кровавыми слезами. Возможно, это всего лишь миф, но я чувствую, что день воздаяния не за горами. Да сохранит нас Небо, если шахматы Монглана вернутся в мир, ибо я верю, что в фигурах сокрыт ключ, который отомкнет немые уста Природы, и боги заговорят…
Летиция оглядела маленькую гостиную. Угли в жаровне прогорели. Двое ее детей сидели и молча наблюдали за ней, однако Мирей была полна решимости.
— Что сказала аббатиса по поводу того, как действуют шахматы? — спросила она.
Летиция покачала головой:
— Она не знала этого, однако ее предсказания сбылись — те, что касались Руссо. Осенью, вскоре после ее визита, на острове появился его агент — молодой шотландец по имени Джеймс Босуэлл. Под предлогом написания истории Корсики он подружился с Паоли и начал бывать у него каждый вечер. Аббатиса попросила меня сообщать ей о каждом перемещении шпиона и не делиться с ним историей о предках-финикийцах. Едва ли в этом была необходимость, поскольку мы — народ скрытный от природы и не откровенничаем с незнакомцами. Как и предсказывала аббатиса, Босуэлл предпринял попытку подружиться с Францем Фешем. Его порыв был встречен холодно, и он в шутку назвал Феша истинным швейцарцем. Позже в свет вышла его книга «История Корсики и жизнь Паскуале Паоли». Вряд ли Босуэллу удалось узнать много такого, о чем хотел знать Руссо. А теперь Руссо уже мертв…
— Но шахматы Монглана вернулись в мир! — Мирей встала и посмотрела прямо в глаза Летиции. — Хотя ваша история объясняет послание аббатисы и вашу с ней дружбу, больше она не объясняет практически ничего. Вы ожидаете, мадам, что я поверю в эту сказку о поющих камнях и мстительных финикийцах? Может, мои волосы и рыжие, как у Элиссы, но под ними есть мозги! Аббатиса Монглана не более склонна к мистике, чем я. Вряд ли она удовольствовалась тем, что вы сейчас рассказали. Кроме того, в ее послании было кое-что, о чем вы забыли упомянуть. Она сказала вашей дочери: когда вы получите эти известия, то будете знать, что надо делать! Что она подразумевала под этим, мадам Буонапарте? И каким образом это связано с формулой?
При этих словах Летиция побледнела и прижала руку к сердцу. Элиза и Наполеоне привстали со стульев, и молодой человек прошептал в наступившей вдруг тишине:
— С какой формулой?
— С той самой, про которую знали Вольтер, кардинал Ришелье и Руссо и про которую, вне всякого сомнения, знает ваша матушка! — воскликнула Мирей звенящим голосом.
Зеленые глаза девушки горели, словно изумруды. Летиция все еще пребывала в шоке. Мирей пересекла комнату двумя большими шагами и, схватив женщину за руку, заставила подняться на ноги. Наполеоне с Элизой вскочили было, но Мирей знаком остановила их.
— Ответьте мне, мадам! Ведь эти фигуры уже убили двух женщин прямо на моих глазах, я познала уродливую и злобную натуру человека, который разыскивает шахматы, преследует меня и собирается убить за то, что я знаю. Ящик Пандоры уже открыт, и смерть гуляет на свободе! Я видела ее собственными глазами, как видела и шахматы Монглана и символы, которые вырезаны на каждой фигуре! Я знаю, это и есть формула! Теперь скажите, чего хотела от вас аббатиса?
Девушка почти трясла Летицию, ее лицо искажала гримаса ярости, перед ее глазами стояло лицо Валентины, погибшей из-за этих фигур.
Губы Летиции задрожали, и эта железная женщина, которая ни разу в жизни не проронила ни слезинки, вдруг зарыдала. Наполеоне обнял мать за плечи, а Элиза мягко коснулась плеча своей новой подруги.
— Матушка, — сказал Наполеоне, — ты должна рассказать. Давай, скажи ей то, что она хочет услышать. Боже мой, я не понимаю, ведь ты храбро сражалась против вооруженных французских солдат! Что же это за ужас такой, о котором ты даже не можешь говорить?
Летиция попыталась начать, но слезы катились по ее лицу, и рыдания душили ее.
— Я поклялась, мы все поклялись, что никогда не расскажем об этом,—с трудом проговорила она. — Элен… аббатиса знала, что формула существует, еще до того, как увидела шахматы воочию. Она предупредила, что если ей доведется стать первой, кто достанет их из тайника, то она запишет все символы, вырезанные на фигурах, и перешлет их мне!
— Вам? — удивленно спросила Мирей. — Почему именно вам? Вы же были в то время совсем девочкой.
— Да, девочкой, — ответила Летиция, улыбаясь сквозь слезы. — Девочкой четырнадцати лет, которая собиралась замуж. Девочкой, которая впоследствии выносила тринадцать детей и видела смерть пятерых из них. Я до сих пор остаюсь той девочкой, потому что не понимаю всей опасности обещания, данного мной аббатисе.
— Скажите мне, — тихо попросила Мирей, — что вы пообещали сделать для нее?
— Всю жизнь я изучала древнюю историю. Я пообещала Элен, что, когда в ее руках окажутся фигуры, я отправлюсь к народу моей матери в Северную Африку. Там я должна найти старейшего муфтия пустыни и расшифровать формулу.
— Вы знаете людей, которые могут помочь? — волнуясь, воскликнула Мирей. — Мадам, именно это я и пытаюсь сделать! Позвольте мне заняться секретом шахмат. Это мое единственЯое желание! Я знаю, что больна сейчас, но я молода и быстро выздоровею…
— Сначала мы должны связаться с аббатисой, — сказала Летиция, к которой вернулась прежняя уверенность. — Кроме того, за один вечер невозможно рассказать то, что я изучала в течение сорока лет! Хотя вы и считаете себя сильной, но не настолько же, чтобы отправляться в путешествие уже завтра. Думаю, я видела много болезней такого рода, чтобы с уверенностью предсказать: не пройдет и шести-семи месяцев, как она пройдет сама собой. Этого срока вполне достаточно, чтобы изучить…
— Шесть или семь месяцев! — закричала Мирей. — Это невозможно! Я не могу оставаться на Корсике так долго!
— Боюсь, вам придется, — заметила с улыбкой Летиция. — Видите ли, вы не больны. Вы ждете ребенка.
Лондон, ноябрь 1792 года
В тысяче километров к северу от Корсики отец ребенка, которого носила Мирей, Шарль Морис Талейран-Перигор удил рыбу на холодных берегах Темзы. Он расстелил на пожухлой траве несколько шерстяных шалей и промасленную ткань, чтобы сидеть было теплее. Кюлоты его были засучены до колен и подвязаны тесемками. Туфли аккуратно стояли рядом. На нем был надет кожаный жакет и отороченные мехом сапоги, широкополая шляпа предохраняла от снега, чтобы не сыпался за воротник.
Позади Талейрана под заснеженными ветвями большого дуба стоял Куртье. В одной руке слуга держал корзину для рыбы, в другой — бархатный плащ хозяина, вывернутый наизнанку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
Феш явно не понимал, к чему клонит гостья. Что касается меня, то я жила на острове с самого рождения и нередко слышала легенды о семье матери. Время, когда семейство Пьетра-Сантос поселилось на Корсике, действительно терялось во тьме веков.
— Матушка! — сказала я. — Это же всего лишь старые легенды, которые ты так любишь рассказывать мне. Не будет ничего дурного, если ты расскажешь их и мадам де Рок. Она так много для нас сделала. Феш коснулся руки моей матушки и ободряюще сжал ее.
— Мадам де Рок, — дрожащим голосом произнесла моя матушка, — я признательна вам от всей души и признаю долг чести. История, которую вы поведали нам, испугала меня. В то время как большинство семей, живущих на нашем острове, происходят из Этрурии, Ломбардии или Сицилии, наш род уходит корнями к первым поселенцам Корсики. Мои предки пришли сюда из Финикии, древнего государства на восточном берегу Средиземного моря. Они поселились на острове за шестнадцать столетий до рождества Христова.
Аббатиса медленно кивнула, и матушка продолжила: — Финикийцы были торговцами, купцами, античные историки называли их «люди моря». Слово «финикийцы» происходит от греческого выражения, означающего «кроваво-красный». Возможно, название пошло от ярко-алой краски, которую они получали из раковин, а может, от легендарной птицы Феникс или финиковых пальм — и то и другое греки называли «красный, как огонь». Кто-то говорит, что свое имя народ получил из-за Красного моря. Все это неправда. Наш народ называли так из-за цвета волос. Даже теперь, много лет спустя, потомки племен финикийцев, например венецианцы, отличаются огненно-рыжими волосами. Я так подробно рассказываю об этом, потому что красный цвет, цвет крови и пламени, был священным цветом этого загадочного и примитивного народа. Хотя греки называли их финикийцами, сами они называли себя людьми Кхна или Кносса, а позже — ханаанейцами. Из Библии известно, что они поклонялись множеству богов Вавилона, например богу по имени Бел, которого они называли Баал или Ваал, богине Иштар, которая превратилась в Астарту, и Мелькарту, которого греки назвали Кар, что значит «судьба» или «рок». Мой народ называл его Молох.
— Молох…— прошептала аббатиса. — Языческий бог, от поклонения которому иудеи отказались, раскаявшись, однако их обвиняли в том, что они потворствовали культу Молоха. Те, кто почитал его, бросали своих детей живыми в огонь, чтобы умилостивить бога…
— Да, — подтвердила моя матушка. — И даже хуже. Хотя большинство народов верили, что карать дано лишь богам, финикийцы считали иначе. Места, которые они заселили и где основали свои колонии — Корсика, Сардиния, Марсель, Венеция и Сицилия, — это земли, где предательство карается смертью, где возмездие означает справедливость. Даже сегодня их потомки мстят средиземноморцам. Эти варвары-пираты не являются потомками берберов, их название идет от Барбароссы — «Рыжей Бороды». Даже в наши дни в Тунисе и Алжире около двадцати тысяч европейцев содержатся в неволе, их освобождают за выкуп, на который и живут эти люди. Таковы истинные потомки финикийцев: они царят на море, строят крепости на островах, поклоняются богу воровства, живут предательством и умирают, убитые в вендетте!
— Да! — в возбуждении воскликнула аббатиса. — Все именно так, как рассказывал Карлу Великому мавр: в самих этих шахматах заключается Сар — месть! Но что это было? Что за страшный секрет хранили мавры и, возможно, финикийцы? Что за сила содержится в этих фигурах, известная древним, но ныне, когда ключ к ней надежно спрятан в тайнике, утерянная навечно?
— Я не уверена, — сказала мать, — но из того, что вы рассказали мне, я могу сделать предположение, которое может приблизить вас к разгадке. Вы сказали, что восемь мавров, доставивших шахматы Карлу, отказались покинуть их. Они отправились вслед за фигурами в Монглан, где стали справлять свои странные ритуалы. Кажется, я знаю, что это были за обряды. Мои предки, финикийцы, практиковали ритуалы посвящения, похожие на те, что вы описали. Они поклонялись священному камню, иногда стеле или монолиту, который, как они верили, содержит в себе глас Божий. Его можно сравнить с черным камнем Каабы в Мекке и Собором на скале в Иерусалиме. В каждом финикийском храме был такой священный камень — массебот. Среди наших легенд есть история о Женщине по имени Элисса. Ее брат был царем города Тира, он убил ее мужа, тогда Элисса украла священный камень и сбежала в Карфаген, что находится на побережье Северной Африки. Брат бросился в погоню, ведь она унесла его богов.
Эту историю рассказывают по-разному, но у нас говорят, что Элисса принесла себя в жертву, бросившись в погребальный костер, дабы умилостивить богов и спасти свой народ. Перед смертью Элисса провозгласила, что восстанет, как птица Феникс из пепла, в день, когда камни запоют. Этот день станет для всего земного днем воздаяния.
Когда моя мать закончила свое повествование, аббатиса долгое время хранила молчание. Мы с отчимом не решались прервать ее думы. Наконец аббатиса промолвила:
— Тайна Орфея, который своим пением заставлял оживать горы и камни. Сладость его музыки была такова, что даже пески пустыни плакали кровавыми слезами. Возможно, это всего лишь миф, но я чувствую, что день воздаяния не за горами. Да сохранит нас Небо, если шахматы Монглана вернутся в мир, ибо я верю, что в фигурах сокрыт ключ, который отомкнет немые уста Природы, и боги заговорят…
Летиция оглядела маленькую гостиную. Угли в жаровне прогорели. Двое ее детей сидели и молча наблюдали за ней, однако Мирей была полна решимости.
— Что сказала аббатиса по поводу того, как действуют шахматы? — спросила она.
Летиция покачала головой:
— Она не знала этого, однако ее предсказания сбылись — те, что касались Руссо. Осенью, вскоре после ее визита, на острове появился его агент — молодой шотландец по имени Джеймс Босуэлл. Под предлогом написания истории Корсики он подружился с Паоли и начал бывать у него каждый вечер. Аббатиса попросила меня сообщать ей о каждом перемещении шпиона и не делиться с ним историей о предках-финикийцах. Едва ли в этом была необходимость, поскольку мы — народ скрытный от природы и не откровенничаем с незнакомцами. Как и предсказывала аббатиса, Босуэлл предпринял попытку подружиться с Францем Фешем. Его порыв был встречен холодно, и он в шутку назвал Феша истинным швейцарцем. Позже в свет вышла его книга «История Корсики и жизнь Паскуале Паоли». Вряд ли Босуэллу удалось узнать много такого, о чем хотел знать Руссо. А теперь Руссо уже мертв…
— Но шахматы Монглана вернулись в мир! — Мирей встала и посмотрела прямо в глаза Летиции. — Хотя ваша история объясняет послание аббатисы и вашу с ней дружбу, больше она не объясняет практически ничего. Вы ожидаете, мадам, что я поверю в эту сказку о поющих камнях и мстительных финикийцах? Может, мои волосы и рыжие, как у Элиссы, но под ними есть мозги! Аббатиса Монглана не более склонна к мистике, чем я. Вряд ли она удовольствовалась тем, что вы сейчас рассказали. Кроме того, в ее послании было кое-что, о чем вы забыли упомянуть. Она сказала вашей дочери: когда вы получите эти известия, то будете знать, что надо делать! Что она подразумевала под этим, мадам Буонапарте? И каким образом это связано с формулой?
При этих словах Летиция побледнела и прижала руку к сердцу. Элиза и Наполеоне привстали со стульев, и молодой человек прошептал в наступившей вдруг тишине:
— С какой формулой?
— С той самой, про которую знали Вольтер, кардинал Ришелье и Руссо и про которую, вне всякого сомнения, знает ваша матушка! — воскликнула Мирей звенящим голосом.
Зеленые глаза девушки горели, словно изумруды. Летиция все еще пребывала в шоке. Мирей пересекла комнату двумя большими шагами и, схватив женщину за руку, заставила подняться на ноги. Наполеоне с Элизой вскочили было, но Мирей знаком остановила их.
— Ответьте мне, мадам! Ведь эти фигуры уже убили двух женщин прямо на моих глазах, я познала уродливую и злобную натуру человека, который разыскивает шахматы, преследует меня и собирается убить за то, что я знаю. Ящик Пандоры уже открыт, и смерть гуляет на свободе! Я видела ее собственными глазами, как видела и шахматы Монглана и символы, которые вырезаны на каждой фигуре! Я знаю, это и есть формула! Теперь скажите, чего хотела от вас аббатиса?
Девушка почти трясла Летицию, ее лицо искажала гримаса ярости, перед ее глазами стояло лицо Валентины, погибшей из-за этих фигур.
Губы Летиции задрожали, и эта железная женщина, которая ни разу в жизни не проронила ни слезинки, вдруг зарыдала. Наполеоне обнял мать за плечи, а Элиза мягко коснулась плеча своей новой подруги.
— Матушка, — сказал Наполеоне, — ты должна рассказать. Давай, скажи ей то, что она хочет услышать. Боже мой, я не понимаю, ведь ты храбро сражалась против вооруженных французских солдат! Что же это за ужас такой, о котором ты даже не можешь говорить?
Летиция попыталась начать, но слезы катились по ее лицу, и рыдания душили ее.
— Я поклялась, мы все поклялись, что никогда не расскажем об этом,—с трудом проговорила она. — Элен… аббатиса знала, что формула существует, еще до того, как увидела шахматы воочию. Она предупредила, что если ей доведется стать первой, кто достанет их из тайника, то она запишет все символы, вырезанные на фигурах, и перешлет их мне!
— Вам? — удивленно спросила Мирей. — Почему именно вам? Вы же были в то время совсем девочкой.
— Да, девочкой, — ответила Летиция, улыбаясь сквозь слезы. — Девочкой четырнадцати лет, которая собиралась замуж. Девочкой, которая впоследствии выносила тринадцать детей и видела смерть пятерых из них. Я до сих пор остаюсь той девочкой, потому что не понимаю всей опасности обещания, данного мной аббатисе.
— Скажите мне, — тихо попросила Мирей, — что вы пообещали сделать для нее?
— Всю жизнь я изучала древнюю историю. Я пообещала Элен, что, когда в ее руках окажутся фигуры, я отправлюсь к народу моей матери в Северную Африку. Там я должна найти старейшего муфтия пустыни и расшифровать формулу.
— Вы знаете людей, которые могут помочь? — волнуясь, воскликнула Мирей. — Мадам, именно это я и пытаюсь сделать! Позвольте мне заняться секретом шахмат. Это мое единственЯое желание! Я знаю, что больна сейчас, но я молода и быстро выздоровею…
— Сначала мы должны связаться с аббатисой, — сказала Летиция, к которой вернулась прежняя уверенность. — Кроме того, за один вечер невозможно рассказать то, что я изучала в течение сорока лет! Хотя вы и считаете себя сильной, но не настолько же, чтобы отправляться в путешествие уже завтра. Думаю, я видела много болезней такого рода, чтобы с уверенностью предсказать: не пройдет и шести-семи месяцев, как она пройдет сама собой. Этого срока вполне достаточно, чтобы изучить…
— Шесть или семь месяцев! — закричала Мирей. — Это невозможно! Я не могу оставаться на Корсике так долго!
— Боюсь, вам придется, — заметила с улыбкой Летиция. — Видите ли, вы не больны. Вы ждете ребенка.
Лондон, ноябрь 1792 года
В тысяче километров к северу от Корсики отец ребенка, которого носила Мирей, Шарль Морис Талейран-Перигор удил рыбу на холодных берегах Темзы. Он расстелил на пожухлой траве несколько шерстяных шалей и промасленную ткань, чтобы сидеть было теплее. Кюлоты его были засучены до колен и подвязаны тесемками. Туфли аккуратно стояли рядом. На нем был надет кожаный жакет и отороченные мехом сапоги, широкополая шляпа предохраняла от снега, чтобы не сыпался за воротник.
Позади Талейрана под заснеженными ветвями большого дуба стоял Куртье. В одной руке слуга держал корзину для рыбы, в другой — бархатный плащ хозяина, вывернутый наизнанку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108